За ромбовидным матовым стеклом входной двери виднелся темный силуэт. Прекрасно зная, кто это, я, тем не менее, нарочито прохладным тоном громко сказала: «Да?» «Это Домото», — раздался за дверью низкий голос.

В тот раз я впервые пригласила Ватару домой к тетке. Однажды, когда мы с ней ходили за покупками в универмаг, мы случайно натолкнулись на Ватару и Юноскэ, и мне пришлось их представить. Но, разумеется, тетка и вообразить не могла, что я приглашу Ватару домой в ее отсутствие, чтобы с ним вдвоем отпраздновать мой день рождения.

«Неужели он и вправду сын владельцев «Сэнгэндо»? — спросила тогда тетка, после того как мы, обменявшись краткими любезностями, расстались с Ватару и Юноскэ. — И где же ты, интересно, с ним познакомилась?»

В ее голосе чувствовался упрек: мол, для девочки, которая только и делает, что учится, у тебя на удивление много разных знакомых.

«В библиотеке университета Тохоку, — немедленно нашлась я. — Я уронила стирательную резинку, а он сидел рядом и поднял ее. А потом он уронил карандаш, и тогда уже я его подняла».

«Ах, в библиотеке», — успокоилась тетка. Видимо, она была уверена, что юноши, которых можно встретить в библиотеке, все сплошь интеллигентны, утончены и безобидны.

Хотя, впрочем, Ватару и в самом деле был интеллигентным, утонченным и вдобавок совершенно безобидным. Так что тут тетка была недалека от истины.

Я открыла дверь. Ватару в грубом черном свитере с высоким воротом, с обмотанным вокруг шеи длинным белым шарфом стоял и улыбался.

— Поздравляю с днем рождения! — наигранно произнес он и протянул мне маленький букет из роз.

К букету была прикреплена открытка, на которой фломастером было выведено «HAPPY BIRTHDAY MY DEAR KYOKO»[34]. Я несколько раз перечитала слова «MY DEAR» и, умоляя про себя, чтобы в них был непременно заложен какой-то особый смысл, ответила: «Спасибо». Как только я это сказала, моя грудь наполнилась жаром, и в следующую секунду я бросилась ему на шею.

Ватару издал сдавленный смешок:

— Перестань, Кёко. Соседи все видят.

— Ничего, — внезапно смутившись, сказала я и отстранилась. — Тетки, кстати, не будет до восьми.

— Прямо как тайный любовник, — шутя посетовал Ватару и вошел в дом. Я провела его в свою комнату, которая находилась сбоку от прихожей, и, сказав, что мне нужно поставить цветы в вазу, опрометью бросилась на кухню. Сердце билось, как сумасшедшее. Ватару у меня дома. Ватару в моей комнате. От одной этой мысли начинало теснить грудь, а по телу пробегала нервная дрожь.

Я вдруг испугалась, что, зайдя в мою комнату, Ватару сразу почувствует, что здесь я целыми днями думаю только о нем, доводя себя до отчаяния, как последняя дура. Эта комната была насквозь пропитана липкими сгустками моих мыслей. И стены, и пол, и потолок. Что если крупицы этих мыслей разом налетят на Ватару, смутят его и заставят относиться ко мне с презрительным пренебрежением, думала я.

Машинально застегнув пуговицы на белой мохеровой кофте, я обхватила себя руками. В доме было тихо. Из моей комнаты не доносилось никаких звуков. Я быстро поставила розы в вазу и уткнулась лицом в бутоны. Прохладные лепестки остудили мои пылающие щеки. Из подтекающего водопроводного крана капала вода. Дождавшись, пока прокапает десять капель, я выпрямилась.

С вазой в руках я вернулась в комнату. Ватару открыл выступающее наружу окно и глядел в него, стоя ко мне спиной. Оглянувшись, он улыбнулся. Я тоже улыбнулась в ответ.

— Отличная комната. И вид отсюда красивый.

— Тетка обожает копаться в саду. Вот этот газон она тоже когда-то сама постелила. Правда, собака его уже совсем затоптала.

Откуда ни возьмись прибежал Могу и пронзительно гавкнул. Ватару спросил у меня, как зовут собачку, и, вытянув вперед руку, позвал: «Могу! Могу!» Собака часто завиляла хвостом, сделала несколько кругов по саду и снова вернулась на прежнее место. Мы с Ватару в унисон рассмеялись.

Свет мы не включали. Комнату освещал лишь теплый огонек керосиновой печки, за пределами которого, словно чернильное пятно, расползался полумрак. Я закрыла окно и отошла в другой угол.

— Ты будешь курить? — спросила я. — Правда, у нас нет пепельницы. Тетка не курит, и курящих гостей у нее тоже как-то не бывает. Поэтому вот. Можешь стряхивать пепел сюда.

Я поставила на стол пустую железную банку из-под консервированных персиков, которой обычно пользовалась, покуривая тайком от тетки. Ватару сощурил глаза и улыбнулся. Я села на стул, что стоял возле письменного стола, а Ватару примостился на кровати. Свежевыстиранное бордовое покрывало собралось под ним крупными складками.

После этого мы какое-то время говорили о разных пустяках: о книгах на моей полке, о песике Могу, о детях, которые приходили к тетке учиться игре на пианино, о самой тетке… Большей частью говорила я, а Ватару лишь с безупречной точностью поддакивал, громко смеялся в тех местах, где я хотела услышать его смех, и вставлял невероятно толковые реплики там, где мне требовалось умное замечание.

Когда этот разговор ни о чем, больше смахивающий на формальную светскую беседу, подошел к концу, я включила стереопроигрыватель и поставила пластинку группы «Би Джиз». По комнате поплыли звуки песни «Уорлд». Разлив чай по приготовленным заранее чашкам, я поставила его вместе с печеньем на стол. К печенью Ватару даже не прикоснулся, зато чаю, в который он предварительно добавил хорошую порцию бренди, с удовольствием выпил аж две чашки.

— Я долго мучился, что же тебе подарить, — сказал он, покончив со второй чашкой и взяв в зубы сигарету. — Бижутерию? Свитер? Или на худой конец что-нибудь съедобное? Я уж и не знаю, сколько раз за последние десять дней заходил в универмаг. Пробовал спросить у Юноскэ и Эмы, но они советуют только то, что им самим нравится. В общем, пользы от них никакой.

Я засмеялась. В ногах у Ватару лежал плоский прямоугольный пакет. Мне казалось, что его содержимое я могу определить не глядя. Ватару медленно затянулся сигаретой и улыбнулся, одновременно выпуская дым.

— Так что в конце концов я решил подарить тебе пластинку. Мою самую любимую. Я никогда прежде не дарил никому пластинки и очень надеюсь, что тебе понравится.

С этими словами он передал мне пакет, в котором лежал большой виниловый диск в обложке, аккуратно перевязанный красной ленточкой. С радостными возгласами я вынула пластинку из пакета, развязала ленточку и стала рассматривать обложку.

Это была «Патетическая» Чайковского. Симфония № 6 «Патетическая». В исполнении оркестра Ленинградской филармонии под управлением Мравинского…

Не знаю, как назвать чувство, которое овладело мною в тот момент. Разочарование? Или что-то близкое к этому?

Он подарил мне не «Канон» Пахельбеля, который мы слушали во время нашей первой встречи, не Баха и не Рахманинова, и даже не популярных в то время среди молодежи «Супримз», «Роллинг Стоунз» или «Битлз». Он подарил мне «Патетическую».

«Патетическая»… Одно это слово почему-то навевало мне мысли о заснеженном поле, начисто лишенном каких-либо красок. Стараясь, чтобы моя улыбка не выглядела застывшей, я рассматривала донельзя унылую картинку на обложке. Она чем-то напоминала декадентские зимние пейзажи Мориса Утрилло.

— Ты не любишь Чайковского? — обеспокоенно спросил Ватару.

Я торопливо замотала головой:

— Нет-нет, очень люблю! Здорово! Спасибо! Можно я ее сразу поставлю?

— Конечно.

Я второпях подбежала к проигрывателю и заменила пластинку «Би Джиз» на «Патетическую». В меру натопленная комната освещалась лишь красноватым огоньком керосиновой печки. Пар, непрестанно струившийся из поставленного на печку чайника, словно вуалью, окутывал все окна туманом.

Не вставая с пола, я слушала «Патетическую» и читала пояснение, написанное на обложке. Содержание текста совершенно не лезло в голову. Я чувствовала, что Ватару, который сидел на кровати, не отрываясь, смотрит на меня. Боясь пошевелиться, я делала вид, что поглощена чтением.