Палач встал со своего кресла и пошел вперед, неуверенно передвигая ноги по зыбкой насыпи. К этому времени охранник уже вытащил из земли свой меч. Подойдя ближе, Чжи-Ган увидел, что женщина была лишь ранена в шею. Скорее всего, Цзин-Ли предотвратил смертельный удар. Выхватив меч из рук изумленного охранника, Чжи-Ган оттолкнул своего друга в сторону и ударил его ногой.

— Прошу вас, — произнес Цзин-Ли, пытаясь отдышаться. — Ваша наложница...

— Моя наложница? — сердито прорычал Чжи-Ган. Это, конечно же, была ложь, однако весьма полезная ложь. Если все остальные будут думать, что белая женщина его наложница, то есть принадлежит ему по закону, то он сможет сделать с ней все, что захочет. Он сможет даже убить ее, не чувствуя при этом ни страха, ни угрызений совести. — Да, она моя наложница! — подтвердил он.

Чжи-Ган с трудом удерживал тяжелый меч. Его влажные от пота ладони скользили по рукояти, и он никак не мог выбрать удобную для удара позицию. Эта чертова штуковина была намного тяжелее, чем его ножи с рукоятками из оленьего рога. Наконец он крепко сжал руками меч и высоко поднял его над головой. Женщина настолько обезумела от ужаса, что не могла произнести ни слова. Она попыталась отползти от него, однако охранник (на этот раз уже другой) прижал несчастную к земле, наступив ногой ей на спину. К нему подбежали еще два охранника и тоже поставили на нее свои ноги. Все собрались вокруг жертвы, чтобы посмотреть на кровавое зрелище.

«Что я делаю?» — внезапно подумал Чжи-Ган, повторяя мучивший его вопрос снова и снова, но не находил ответа, ибо в его мыслях, как и в блеклых водянистых чернилах, не было самого главного — основы. Все казалось туманным и зыбким. Ему нужно убить эту женщину, ведь он уже убедился в том, как сильна и чиста ее энергия кви. Она принесет ему смерть. Она изменит весь его мир до основания. Он просто не сможет пережить еще одной кардинальной перемены.

Тем временем Цзин-Ли наконец отдышался и на этот раз в самом деле бухнулся лицом в грязь.

— Господин Тау! Господин Тау, вы поступаете неразумно! — пробормотал он.

«Вся моя мудрость покинула меня, — подумал палач, — и я не могу понять почему». Он почувствовал, что меч выскальзывает из рук, но при этом не сомневался, что независимо от его желания этот меч вот-вот свершит свое дело. Чжи-Ган напрягся всем телом, намереваясь убить жертву одним мощным ударом. Одновременно он ощутил, как к горлу подкатывается тошнота, но сумел с ней справиться. В какой-то момент он встретился глазами со своей пленницей. Он стоял очень близко от нее и хорошо разглядел ее глаза — круглые, светло-карие, красные от слез. Ручейки слез, стекавших по ее грязному лицу, оставили на щеках светлые влажные полоски. Теперь он увидел, что у нее была бледно-молочная кожа, увидел ее шершавые, распухшие и потрескавшиеся от солнца губы. Она искусала их так сильно, что кровь струилась по ее белым зубам. Она выглядела просто ужасно, и все же, несмотря на это, Чжи-Ган понимал, что эта женщина красива. В ней было нечто такое, что воспламеняло его тело, заставляя кровь бурлить в жилах, и оттого палач злился еще больше.

— Я проклинаю тебя, — прошипела она по-китайски. — Я проклинаю тебя, и теперь ты всегда будешь чувствовать на своих губах вкус слез всех женщин земли, будешь чувствовать боль их сломанных ног и вкус крови всех тех, кого лишил девственности. Я проклинаю тебя. Из всех мужчин Китая именно ты отныне и всегда будешь чувствовать ту боль и страдания, которые причинил мне, — сказала она, сплюнув кровавую слюну прямо на его ноги. Потом она гордо выпрямила шею, ожидая удара занесенного над ней меча.

Охранники, все как один, в ужасе отшатнулись от нее. Они панически боялись проклятий, а проклятия умирающей женщины были особенно страшны. Никто из них не хотел разделить участь человека, которого она проклинает.

— Так тому и быть, — согласился Чжи-Ган, принимая наказание. Потом он размахнулся и со всей силой ударил мечом.

Но и он не достиг своей цели. Несмотря на то что Цзин-Ли был ниже его ростом, он обладал большей подвижностью, чем Чжи-Ган. У Цзин-Ли было слишком мало времени, чтобы подняться с колен и предотвратить удар, и все же ему удалось крепко схватиться за меч руками. Отчаяние придало слуге дополнительную силу. Некоторое время они стояли друг против друга, крепко вцепившись в меч и пытаясь вырвать непривычное для них обоих оружие. В конце концов Цзин-Ли победил в этой схватке. Он с силой швырнул меч на землю. Смертоносная сталь ударилась о бамбуковое кресло и угрожающе зазвенела.

— Вы не можете принять на себя такое проклятие! — закричал Цзин-Ли. — Этим вы убьете всех нас! — Он посмотрел на охранников, как бы призывая их поддержать его. — Посадите женщину в нашу лодку и прикажите заковать ее в цепи. Я сам ее убью.

Все было исполнено с невероятной быстротой. Женщину увели, меч вложили в ножны и убрали с глаз долой. Даже кресло исчезло. Его тоже унесли заботливые и преданные слуги. Остались только Чжи-Ган и Цзин-Ли. Они продолжали стоять, сверля друг друга глазами.

— Ты совсем утратил разум? — хрипло произнес Цзин-Ли. Он был так разъярен, что с трудом дышал.

И тут Чжи-Ган совершил очередное безрассудство. Грязно выругавшись, он швырнул друга на землю. В гневе Чжи-Ган обретал невероятную силу. Потом он подошел к повергнутому Цзин-Ли и низко склонился над ним, так что его разгоряченное дыхание обжигало тому губы и шею. Ему нечего было сказать другу, и это злило его еще больше.

— Ты не прикоснешься к ней! — злобно прошипел Чжи-Ган. — Я убью ее собственными руками. Я выдавлю всю кровь из тела этой женщины и съем ее сердце, — охрипшим голосом произнес он и еще ниже опустил голову. Теперь его лоб почти касался лба Цзин-Ли, на который налипли комья грязи. — Если ты снова посмеешь вмешаться, то именно тебя закуют в цепи и доставят в качестве особого подарка вдовствующей императрице, — выдохнул он. — В словах палача звучала неподдельная угроза.

Он немного помедлил, давая Цзин-Ли время на размышление. Его друг должен крепко-накрепко запомнить эти слова. Потом Чжи-Ган снова выругался, быстро развернулся и двинулся вперед, гордо выпрямив спину. Он шел, с силой впечатывая шаги в каменистую почву. До боли сжав кулаки и сощурив глаза, он мысленно молился, чтобы не споткнуться.

И дело тут было не только в том, что из-за слабого зрения весь окружающий мир представал перед ним размытым и туманным. Ему казалось, что его душа покрыта липкой и мерзкой чернотой. Она окутала все его мысли, отравила его ум. Из-за этого он постоянно пребывал в дурном расположении духа. Разве может человек ясно мыслить, когда его разум затуманен злостью? Находясь под ее пагубным влиянием, он хотел убить женщину просто потому, что она — белая, просто потому, что она оказалась на берегу Великого канала, куда белым запрещено приходить. К тому же она напомнила ему другую женщину — ту, которая отчаянно молила о пощаде, но все равно не смогла спасти свою жизнь. Почему же он должен проявлять жалость к незнакомке, если его сестре было в этом отказано?

Чжи-Ган резко остановился, закрыл глаза и попытался успокоить свою кви. Ведь он — императорский палач, и сам Сын Небес поручил ему искоренить то ужасное зло, которое угрожает Китаю. Как же он сможет очистить Китай, если ему не под силу очистить собственную душу? И что он собирается делать с этой белой женщиной, которая оказалась там, где белым запрещено появляться?

Все эти многочисленные вопросы роились в голове палача, отвлекая его от главного и отравляя душу. Однако, несмотря на то что тревожные мысли не давали ему покоя, в глубине души он понимал, что все это совершенная ерунда. Самый важный вопрос Чжи-Ган решился задать себе только напоследок, ибо все, о чем он думал, было лишь прикрытием, попыткой заглушить то странное волнение, которое он теперь постоянно испытывал.

Он прикоснулся к ее кви и понял, что она изменит его жизнь. Она изменит в нем все, не оставив камня на камне от его прежнего мира. И в первую очередь основательным переменам подвергнется его душа. Подумать только — белая женщина изменит его жизнь!