Мы все так были уверены в аппарате, что и мысли не допускали о какой-либо катастрофе, тем более, что управляли «Борьбой) на этот раз Успенский и отец. Погода к тому же стояла исключительно благоприятная и для полетов и для плавания. Все же, зная чрезвычайную пунктуальность и аккуратность отца, мы испытывали тревогу.

— Я ручаюсь за аппарат, — говорил Рукавицын, — их мог задержать только какой-нибудь случай на Тасмире.

— Нападение медведей! — воскликнул я с ужасом, а услужливое воображение стало рисовать мне картины одну другой страшнее.

То мне представлялось, что, прилетев со второй партией, они нашли только истерзанные трупы дорогих нам людей, то казалось, что медведи напали на снизившийся аппарат и поломали ему крылья. Тогда мы еще не знали нравов этих хищников и приписывали им самые невероятные подвиги.

Но как бы то ни было, меня грызла тоска. Мои спутники тоже, видимо, терзались всякими мрачными предположениями. Несмотря на это, мы все-таки продолжали неуклонно выполнять намеченный маршрут и даже, чтобы ускорить путь, пустили в ход воздушные винты.

Прошло еще полсуток, и мы стали приближаться к устью реки Пясина. Я совершенно упал духом. Перед моими глазами навязчиво рисовалось, что, на Тасмире многие погибли, аппарат испорчен, а оставшиеся в живых, подавленные отчаянием, сидят и ждут нашей гибели среди льдов. Они ничем не могут помочь нам так же, как и мы им.

Неожиданно раздавшиеся, крики вывели меня из оцепенения. Я вздрогнул и стал испуганно озираться. Все кричали и смотрели вверх, в одну сторону. Я взглянул туда. Красиво снижаясь на своих мощных крыльях, к нам летела «Борьба». Я впился в нее глазами и весь затрепетал от радости.

— Все хорошо! — услышал я голос отца. — Возьмите курс несколько севернее!

Аппарат описал над нами круг и стал быстро тонуть в синеве неба.

Здесь я прерву свой рассказ о нашем плавании и расскажу о том, что задержало «Борьбу». Все это с подробностями мы узнали уже на Тасмире.

Дело было так.

Благополучно прибыв, на Тасмир со второй партией пассажиров, отец и Успенский были уверены, что мы сможем по ходу работ отплыть не ранее полутора суток. Они решили отдохнуть и хорошенько подкрепиться, чтобы потом приняться со свежими силами за трудную задачу руководить нами при проходе через ледяные коридоры. Сначала они думали лететь прямо к острову Диксона, но потом у них появилась ничем необъяснимая тревога за нас. Поэтому они решили лететь на место бывшей «Крылатой фаланги».

— У нас явилось подозрение, — говорил Успенский, — что у вас не все благополучно с установкой электромоторов.

Действительно, первое впечатление, когда они стали снижаться к берегам Гольчихи, было таково, что мы еще на месте и не трогались в путь. Они увидели издали группу людей на берегу и какие-то суда на воде.

Но тотчас же им бросилось в глаза отсутствие плотов и странное поведение людей. Как только аппарат опустился настолько, чтобы видеть предметы на земле, как большинство стоявших людей с отчаянными криками «Шаман!» бросились врассыпную.

Осталось человек пять казаков и урядник с винтовками за плечами.

— Вверх! — крикнул отец Успенскому. Аппарат пролетел над головами оторопевших казаков, перелетел реку и стал снова взмывать. Отец взял бинокль и осмотрел окрестности. Наших плотов нигде не было. Зная, что виденная им экспедиция, составленная, очевидно, из отряда казаков и туземцев, могла быть выслана только с Бреховских островов, где были пароходные пристани, он направил туда «Борьбу».

Но и у Бреховских островов самый тщательный осмотр не обнаружил плотов. «Борьба» пролетела немного по устью Енисея и там ничего не обнаружила.

— Они успели уехать раньше приезда этой экспедиции, — сказал отцу Успенский, — давайте отвлечем внимание казаков.

Они вернулись назад и, описав несколько кругов над казаками, снизились у них на виду и приземлились. Им был отлично виден казачий отряд, который также видел стоявшую на земле «Борьбу».

В таком положении они находились часа два. Казаки постепенно смелели и стали приближаться к аппарату. Когда расстояние уменьшилось до ружейного выстрела, «Борьба» снялась, сделала круг и опять опустилась на землю, еще дальше.

Повторилась та же самая история. К аппарату постепенно привыкали, а любопытство разгоралось. Продолжая такую игру в заманивание, отец и Успенский продержали весь отряд около себя в течение шести часов. Потом казаки повернули к берегу, намереваясь сесть в лодки, но теперь им нужно было часа полтора итти до места стоянки их лодок.

Успенский решил еще задержать их. Аппарат взмыл в воздух и стал описывать круги, очень медленно удаляясь к северу. Эти воздушные маневры удержали казачий отряд еще на полчаса, пока аппарат не исчез в пространстве.

Спустя час «Борьба» снова вернулась к Гольчихе, желая узнать о дальнейших намерениях экспедиции, и не нашла уже никого. Пролетев вдоль реки, отец и Успенский понеслись потом над Енисеем; отсюда они увидели в бинокль, что лодки с казаками направились вверх по течению, к Бреховским островам.

Установив это, они стрелой полетели вниз по течению Енисея и догнали нас уже за островом Диксона, недалеко от устья реки Пясина.

Это происшествие ясно говорило, что слухи и болтовня в тундре о делах «Крылатой фаланги» дошли до ушей начальства, и только случай помог нам ускользнуть от неминуемой западни.

— Комары, — шутил по этому поводу Орлов, — спасли нас, как гуси древний Рим. Нам непременно нужно установить особый праздник — праздник комара!

На этом я кончаю отступление от рассказа и перехожу к дальнейшему нашему плаванию.

После встречи нашей флотилии с «Борьбой» все как бы изменилось вокруг. Я радостно ощущал, как бодрость и уверенность звучали в голосе у меня и у других.

Только теперь я заметил все опьянение жизни, которая мощно развертывалась среди льдов и снегов. Земля оттаивала и сбрасывала, где могла, свой снежный наряд. Всюду на проталинках зеленели мхи, выпирали травы и распустилась уже крошечная, полярная ива.

Изредка показывались тюлени и моржи. На некоторых льдинах и островках они лежали группами, грелись и нежились на солнце, а в воздухе тучами носились птицы, и привычное ухо различало крики чаек, уток, крачек и гагарок.

Все эти крылатые гости летали, плавали или тесно облепляли скалы и пловучие льды. Все кипело жизнью, все было пронизано сияющим светом, и грудь жадно впивала чистый кристальный воздух.

Мне было радостно и весело, но целиком мои настроения разделяла только Вера, выросшая, как и я, среди этой природы. Старшие, наоборот, уходили в какую-то мечтательную дымку и вели грустные разговоры. Они вспоминали весны своей далекой родины, и когда Анна Ивановна низким грудным голосом пропела: «Реве та стогне Днипр широкий…», долго сидели неподвижно, словно созерцая что-то милое и невозвратное.

Первый пришел в себя Лазарев. Он энергично тряхнул головой и сказал:

— Довольно, товарищи! У нас нет прошлого, нет и родины, а наше настоящее — борьба за лучшее будущее во всем мире.

Все снова принялись за работу, но под внешней сдержанностью я видел у всех ту же тоску. Это было опять то, что все время стояло гранью межу нами и старшими, усиливая и углубляя ту трещину, которая обозначилась еще в «Крылатой фаланге».

Так переживали и чувствовали мы в эти часы, а между тем гребные винты, неустанно вспенивая воду, двигали нас вперед, и прибрежная полоса океана заметно суживалась. Сверкающая стена сплошных льдов все ближе и ближе надвигалась с севера.

— Здесь поворот к Тасмиру! — наконец крикнул Рукавицын, следивший за картой.

Он повернул выключатель, и винты замерли неподвижно. Мы стали ждать «Борьбу», а пока напоили оленей, собак и обитателей птичьей клетки, потом выдали всем корм и пообедали сами.

Прошло еще часа два в полном бездействии. Я упорно рассматривал медленно плывущую мимо нас ледяную стену и недоумевал, где же те коридоры, которые так отчетливо было видно с высоты полета «Борьбы».