Князь и княгиня, взобравшись на холм, поросший вереском, в последний раз глянули на галеры, баржу, суетливых венецианцев и строения пограничного поста княжества. Обозревал своё хозяйство и Воевода Георгий. Провожая князя, он ждал обещанных указаний.

— Всё повторяется, — сказал князь, с грустью вспомнив об Ирии, — Вначале появился Мойша, потом — чёрный аристократ из Венеции. Пройдёт время, и чёрные аристократы объединятся с мойшами. В Старом мире после великих географических открытий венецианские капиталы переместились в Голландию, затем в Англию. Здесь, в Новом мире катализатором процесса станет не открытие заморских земель, а наше появление. Кто же против прогресса? Все за! Да вот беда, всякий прогресс, что там, что здесь, происходит в атмосфере мракобесия. Горят костры, на которых сжигают ведьм и еретиков. Но в Венеции, как говорит тот же Мойша, их просто топят в лагуне. Мутант был решительно против всякого вмешательства в дела здешних держав. Вскрыли на днях его пакет с завещанием. Там чёрным по белому он написал: «не воевать и не вмешиваться».

Княгиня наморщила лобик. О её ненависти к Мутанту знал лишь её муж. Впрочем, Мутанта многие возненавидели, и в том не было особой тайны. А с какой стати любить человека, отнявшего у людей самое дорогое? Или то, что они почитали самым ценным?

— Разве тебе, князь, не жалко рабов-славян на галерах?

— Жалко. Но как чуть ли не каждый русский, люблю всё делать наполовину.

Князь подозвал к себе воеводу Георгия.

— Жора, всех венецианцев напоить. Галерных рабов на малой галере также. На большой галере пообещай всем свободу, золото, работу — и ночью перегоните её к столичным причалам. Баржа с лесом вернётся дня через три-четыре, не раньше. Послу сообщите, что рабы угнали галеру в море. Обдери их как липку и заставь подписать долговое письмо. Бедняга Панталоне, быть облапошенным — его судьба!

Что может быть хуже похмелья? Известие об угоне галеры! Не было и баржи, но, как заявил воевода, рано утром подошёл корабль князя и потащил баржу вверх по реке. Синьор Панталоне то хватался за голову в отчаянии, то прикладывал ладонь ко лбу и вискам, ощущая горечь утраты и тяжесть похмелья. Отдубасив собутыльника Скарамуччи за нерадивость, допросил ещё не протрезвевших стражей и рабов. Опросил он и воинов князя. Кто-то ничего не видел, но кто-то утверждал, что галера ушла в сторону моря. Кричали, мол, с галеры: «В море идём!» Княжеский воевода заявил, что ему велено никого не пропускать вверх по реке, но хождение по морю да за границей княжества разрешено всем и всякому. Он, местный паразит, земли охраняет, а в стражники венецианцев не нанимался!

Посольским досталось: трость разъярённого Панталоне погуляла по бокам Труффальдино и Буффето, и даже изворотливый Бригелла получил ощутимый удар по заднице. В азарте синьор Панталоне готов был попотчевать тростью и свою жёнушку, но та остудила его пыл.

— Дорогой, ты же знаешь, как я тебя люблю. Моё сердце всегда принадлежало тебе. О, мама миа! — воскликнула Коломбина, получив своё.

Синьор Панталоне всего лишь шлёпнул ладонью по широкому заду Коломбины.

— Уймись, я тебе говорю! — вскричала она.

— Тысяча чертей! — воскликнул Панталоне. — Чувствовал вчера боли в пояснице, а они всегда к несчастью. Не зря молился! Спас я сундук от рабов. Во всём ты, виноват, Скарамуччи.

— Помилуйте, синьор. Вчера я хотел выйти проверить ночной дозор, но вы же дёрнули меня за рукав и остановили. Я вам всегда верно служил.

— Разве? Мне показалось, что ты, Капитан, пожелал выйти вслед за Коломбиной. Не мне, а ей ты служишь верно. Или я не прав?

— Вы всегда правы, синьор.

— Если увижу хотя бы одного пьяного стража, пеняй на себя, Скарамуччи. Чёрт с ней, с галерой. Закажу новую в Арсенале. Но вычту половину из жалования каждого. Это моё последнее слово.

Прошло четыре дня, а в ночь на пятый день пришёл странный корабль и притащил баржу, гружённую лесом. На вопрос синьора Панталоне о гребцах на корабле и вёслах, которых не было видно, воевода ответил, что это корабль типа буксир, а люди внутри, а цена за каждое бревно — золотой дукат. Вмиг все вопросы о буксире вылетели из головы Панталоне. Почтенный Грациано не успевал переводить поток фраз возмущенного хозяина, но нашёл способ для передачи эмоций Панталоне, повторяя два высказывания:

— Вы желаете разорить меня? Нет таких денег у меня…

Воевода резко оборвал словоохотливого купца.

— Торг вести не могу. Цена назначена князем. Прошу, синьор Панталоне. вас и вашу очаровательную супругу ко мне в избу. Там произведём расчет. Не беда, если не у вас не хватит наличных денег! Напишите на имя князя долговое письмо. Вас, кстати, дожидается дама. Прибыла по поручению князя с письмом, адресованного Дожу Уберто. В том письме мы также укажем недостающую сумму, если вы не оплатите сполна.

В избу Начальника пограничной службы синьор Панталоне явился в сопровождении доктора Грациано, своих помощников, доставивших сундучок, и Коломбины. Все они остолбенели от удивления, увидев даму в мужском костюме. Удивление сменилось изумлением, когда они услышали речи этой дамы, бойко тараторившей по-итальянски. Увы, многое из её речей они не понимали, а потому изумлялись странному диалекту, на котором она изъяснялась. Воевода представил даму как контессу Викторию.

После тщетной попытки поторговаться, Панталоне вынужден был расстаться с сотней дукатов, и сумму недостающего остатка вписали в письма. Сметливый Панталоне, узрев и узнав, что письма написаны не на пергаменте, а на весьма странных листах «бумаги», возымел желание приобрести несколько листов сего материала в качестве образцов. Воевода от широты душевной вручил ему стопку бумаги формата А4 и объявил цену вдвое меньшую против цены листа из пергамента. Алчно блеснули глаза Панталоне, узнавшего, что в стопке сто листов, и он, запустив руку в свой сундук, честно отсчитал серебром необходимую сумму, которую Бригелла тут же взвесил для проверки. Сомнений в том, что воеводе известна цена листов пергамента, разрезанного для продаж, у синьора Панталоне не было.

Нельзя сказать, что Коломбина была очарована офисным костюмом контессы Виктории. Но её собственная одежда, пошитая по венецианской, несменяемой в течение многих десятилетий моде, стала представляться ей как деревенской. Однотонные платья, как нижнее, так и длинное верхнее, в комплекте с плащом чёрного цвета, вроде бы были сшиты искусно, но искусность её портного явно уступала уровню того мастера, что пошил костюм для местной контессы. Контесса польстила ей, заявив, что самые лучшие портные в мире — итальянцы из Милана, Доменико Дольче и Стефанио Габбана. Коломбина огорчилась: уже лет десять они воюют с Миланом. Она решила всенепременно использовать своё влияние на Дожа, чтобы прекратить всякие военные действия с Миланом.

— Как я мечтаю иметь такой костюм, как у контессы Виктории! — сказала она мужу, когда они направлялись к галере.

— Мечтать не вредно. Ты, дорогая, не забывай, сколько ведьм утопили за прошедший год в лагуне. Желаешь к ним присоединиться?

— Для вас, хозяин, взял забавную вещичку со стола воеводы, — Бригелла протянул синьору Панталоне калькулятор.

— Ты опять за старое! — воскликнул Панталоне, и его голос завибрировал от угроз: — Что обо мне подумают люди князя?! Всем повелеваю: молчать о том, что здесь видели или слышали. Кто проговорится, пойдёт на корм рыбам. Это моё последнее слово!

О ГЕОГРАФИИ И О НЕЗЕМНЫХ МУКАХ или LA COMMEDIA DIVINA[16]

Спрашивается, какой леший навёл меня на мысль начать повествование о венецианском купце, когда не освещены иные, более важные вопросы? Ответ очевиден: в этом мире, который здешние называют Землёй, Венеция является супердержавой. А потому приходится учить итальянский язык. Урывками. Ясно, что лексика, которую мне даёт Виктория, заметно отличается от словоупотребления Панталоне и прочих местных. Но иных учителей нет. Стараюсь быть прилежным студентом, а потому то и дело припоминаю итальянские фразы и выражения, иногда к месту, но чаще не к месту. Вот и дневник мой пестрит заголовками по-итальянски. Пытаюсь внести в текст толику здешнего колорита. Увы, бывшие гребцы, освобождённые от рабства славяне, практически не знают местного итальянского диалекта. Что должен понимать гребец? Команды и ругань. Как выяснилось, обсценная лексика в здешней Венеции та же, что и в Италии нашего потерянного мира. Были они гребцами — стали судостроителями. Строят суда по типу венецианских. Хотя, это громко сказано. Всему-то их приходится учить, и уж если быть точным, они не строят — они помогают строить. Проблем из-за них обрели столько, что голова кругом идёт. Со временем решим… Кстати, славяне именуют здешних венецианцев «фрягами».