— К Максимиану, — сказал он слуге-привратнику.

За неделю пребывания в монастыре Алесь усвоил некоторые фразы и понял, что сказал привратник по-ромейски. А тот сказал то, что и ожидалось:

— Максимиан почивает.

Глядя в глаза привратнику, приказал ему:

— Я знаю. Максимиан ждёт меня. Веди.

Привратник повёл Алеся, минуя слабо освещённую внутреннюю колоннаду с колоннами, возможно, из порфира и зелёного мрамора, а затем по мраморной лестнице на второй этаж, и остановился у дверей в покои Максимиана.

— Жди здесь. Спи!

Для верности своего гипнотического действия посмотрел в ещё открытые глаза привратника — и тот смежил веки; колени ромея подогнулись, а потому пришлось поддержать его, укладывая на мраморный пол.

Отворив тяжелую дверь, Алесь услышал возмущённый крик. Максимиан, сидевший за столом, вскочил и заорал на вошедшего. Рядом со столом стояли раскрытые сундуки.

— Кажись, во время пришёл, — сказал вслух Алесь, причём по-русски.

Максимиан, здоровой детина, был и повыше и поплечистее. Углядев совершенно незнакомое лицо, он схватил со стола кривую саблю и, рыкнув аки лев, бросился на наглеца.

Всю злость, накопившуюся в душе за время рабства, Буйнович вложил в удар, который располовинил злодея. Вытер саблю, вложил в ножны. Достал из-за пазухи, как оказалось, ненужный мешок. Мешки навалом лежали рядом с открытыми сундуками. В сундуках мерцали золотые монеты и драгоценные изделия из золота с камнями.

Набив два мешка, с сожалением глянул на остаток камней и драгоценностей в сундуках и направился к выходу. Перешагнул привратника, спящего за дверью. Какая-то женщина из домочадцев поднималась по лестнице. Восприняв повеление мужчины, она села на мраморные ступени и уснула.

Травник пренебрёг советом Алеся и не сидел сложа руки. К возвращению своего охранника успел многое: выволок труп из кельи, замыл кровь, собрал инструменты резателя, мази, микстуры, настойки, бутыли с ракой, одежду, обувку. Разворотив и подняв напольные камни потайного места, достал сабли и прочие припрятанные вещи и аккуратно уложил в кожаные мешки свою книгу, завёрнутую в чистые пергаменты, иные вещи и даже обёрнутые холстиной горшочки со столетником. Отдельно сложил вещи своего помощника. Когда тот вернулся и доложил о поединке с Максимианом, а также сказал, что в привратном домике по-прежнему никого нет, Козьма предложил ему присесть. Его инструктаж был кратким:

— Долго ждал этой ночи, — травник вздохнул и предложил: — Пойдём в порт. У причалов найдем лодку и переплывём Узкое море. А на том берегу, если повезёт, достанем коней.

Сборы Алеся были недолгими. Увидев, что его хозяин не упаковал чан из серебра для питьевой воды, нашёл длинный ремень, просунул его сквозь ушки чана. Козьма склонил голову, кланяясь иконе Святого Космы и прощаясь с кельей, где он прожил десяток лет. Каждый взвалил на плечи связанные попарно мешки. Козьма затушил горящую плошку, и они вышли во двор. Монастырь пребывал в ночной дрёме. Ноша Алеся была весомой, но не тяжелее штанги и блинов к ней, с которыми когда-то возвращался от спортивного лагеря до электрички. Никем не замеченные, они выскользнули из ворот монастыря и ускорили шаг.

Поиск подходящей лодки с парусом затянулся. Алесь, учуяв явственный запах нефти, направился к суденышку с грузом амфор. То была «хеландия», по определению Козьмы, торговое судно с единственной мачтой ближе к носу и двумя кормилами. Вдали темнели высокие борта дромонов. Судно с амфорами, несомненно, должно охраняться, но стражи на его единственной палубе не наблюдалось. Оставив Козьму стеречь мешки, Алесь перемахнул через борт, осмотрелся и увидел-таки стражника на корме. Тот дремал, чем весьма облегчил решение всех задач. Столкнув труп за борт, Алесь помог Козьме перебросить мешки, отвязал швартовый конец, и, уже на борту, оттолкнул судно от причала. Поставили косой парус, и Алесь взялся за кормило. Подгоняемое ветром, угнанное судно медленно шло по морю к берегу свободы. Алесь, прощаясь с Царьградом, глянул на город рабов и увидел ходко идущую ладью с алыми парусами.

— Погоня?

— Ведислав улыбнулся:

— Должно быть, наш купчина. В багрец только русы и вильцы красят паруса.

— Дорогое, верно, удовольствие?

— Не думаю. В луковой шелухе вымачивают.

Уже светало.

Лютобор, коего в ватажке звали кратким именем Лют, держал ладонь на животе. Боль уже второй день то отпускала, то вновь подступала, и тогда его душа, казалось, выскальзывала из тела, желая обрести покой, но, верно, не в ирии, а на морском дне. Лют себя не обманывал. Его тесть помер точно от таких же болей. На круглобокой ладье Люта уже поднимали парус. Он дал себе зарок: умереть на родном берегу. Родные берега и родные земли, которые Лют, вслед за волхвами, иногда называл русскими, начинались за морем, и их просторы от устья Днепра до устья Лабы всегда радовали душу купца. На родных землях сражались с саксами и данами абодриты, варины и велетабы, разбойничали уличи, обустраивались в киевских землях русы, пришедшие с Дуная на земли полян, охотились на пушного зверя радимичи и кривичи, нынче его главные поставщики, пахали земли и строили новые селища ильменские словене и многие иные из тех, кто откликнулся на призывы волхвов вернуться на земли пращуров. Каждое лето взывали волхвы к народу с Арконы, в славном Волине и многих других городах и селищах с призывом идти на восток.

Сам Лют, не самый бедный из волинских гостей, имевший три вместительных ладьи, возможно, не решился бы на переселение, но его желание поддержал сосед Олег, всеми именуемый Страшилой. Он возглавил витязей ватажки и привёл в дружину Люта новых воинов. Посидели с витязями, поговорили о восточных землях — и все воспылали желанием искать счастья и богатства на восходе. Продав хоромы в Волине, Лютобор уговорил весь свой род велетабов идти на новые земли, заманил их обещанием выгодной торговли. Воздав жертвы Велесу, ушёл его род на трёх судах из родной гавани к Нево-озеру, где осели на лето-другое. Узрев, что торговля мехом с булгарами и хазарами не принесла ожидаемых богатств, отправился Лют искать новое место, поближе к ромеям, и построил со своим родом селище на реке Сож, впадающей в Днепр. У местных Бог Велес прозывался Волосом, а потому прибывший Лютов народ радимичи и их соседи стали называть волотами.

В том, что Лют умрёт, никто на борту не сомневался. Страшила, Кнут и прочие в ватажке сочувственно посматривали на бледного лицом хозяина. Лют надеялся дойти до своего дома и взглянуть в последний раз на ненаглядную жену и деток, но, вместе с тем, знал: если умрёт в пути, тризну справят как положено. Когда боль отпускала, Лют вспоминал прожитые дни, своё детство в славном белокаменном Волине, жизнь в землянках у Нево-озера, переселение в земли радимичей и недавние битвы с хазарами. Его мысли перекинулись на торговлю мехами, и он начал вздыхать и кручиниться из-за мехов, которые вынужден был отдать разом и, можно сказать, даром. В торговых рядах сидел-то всего десять дней, и когда прихватили боли в животе, пришлось сворачивать торговое дело. «Как мало паволок да узорочья купил» — при этой думке он вновь ощутил резкую боль. Одновременно услышал чей-то голос. Кто-то кричал по-словенски, но с характерным дзеканьем кривичей:

— Эхей, людзи добрые, куда путь держите?

Ответил Страшила, носящий это имя после рубки с саксами:

— Овамо на Русь!

— Возьмите нас, людзи добрые! Лекарь я. Любую хворобу исцелю. Не будем вам в тягость.

Лют изумился и решил дать добро — пусть возьмут на борт. Надежды он не питал: к нему вчера приводили ромейского травника. Тот покачал головой и дал гадкую и горькую настойку, от которой Люту стало только плоше.