— Мог бы носить одну саблю постоянно и скрытно, чтобы не будить подозрений у твоих врагов. Вместо рясы надобна другая верхняя одёжа типа накидки, чтобы мгновенно сбросить её с плеч, а ещё пояс для ношения сабли.

— Владеешь ли, сыне, саблей? — Козьма так и не отказался от ставшего привычным ему обращения к Алесю, хотя видимая разница в возрасте не превышала десятка лет.

«Сынок» улыбнулся и, подав саблю без ножен, сказал:

— Защищайся.

Трёх шагов и обманного движения ему хватило, чтобы коснуться острым лезвием шеи бывшего волхва. Алесь пристукнул пятками и представился:

— Имею честь доложить: Алесь Буйнович, мастер боевых искусств.

— Теперича верю, — сказал удивлённый монах, — так и быть, пройдёмся, сыне, по рядам да купим тебе и пояс и накидку.

Козьма выгреб деньги из тайника; они задвинули плиту, поставили кровать лекаря на прежнее место и отправились на городские базары. Базарами здешние рынки и ряды лавочников называли хазары, а волхв это словечко знал со времён своего холопства в Киеве. Там-таки тоже хазары и жидовины имели влияние, что закреплялось в народной речи. Алесь, по договорённости, шёл, немного отстав, но ему было ясно, что средь бела дня на рынках никто не вздумает нападать на травника. Травник, воспрянув духом и радуясь своему статусу отпущенного на свободу раба, покупал и покупал, словно вознамерился растратить все заработанные за долгие годы номисмы на паволоки, шелка, рубахи, обувь, пряности, специи… Пришлось ему прикупить мешок из толстой кожи, а Алесь у того же лавочника в уже апробированном порядке приобрёл без оплаты пару таких же мешков для себя. В том же ряду, где продавались изделия кожевенников, нашли пояс и даже перевязь для клинков. Купили и плащ-накидку, пошитую мастером на все случаи походной жизни. Алесь не терялся и, шествуя за Козьмой, высматривал для себя нужные и дельные вещи. Хозяева лавок под гипнозом отдавали ему всё, что он желал. А пожелал он персидский коврик из шёлка, рубахи, бельё, кожаные сапоги, мыло, а когда дошли до оружейников, высмотрел в одной из лавок саблю в шикарных ножнах. Вся эта красота была уложена на чёрном бархате. Сняв плащ-накидку, указал на саблю торговцу с остекленевшим взглядом, принял клинок в ножнах из рук в руки и завернул её в накидку. Отойдя от лавки, расколдовал торговца-оружейника.

Козьма, верный заповедям, в конце концов, не сдержался и задал вопрос в лоб:

— Ты никак воруешь?

— Никак нет. Торговцы сами дают иль дарят. Христос сказал: Просите, и дано будет вам! Мне, бедному, в рясе монаха, не грех просить у торговцев. Отмолю их грехи.

Козьма усмехнулся:

— Здесь меня каждая собака знает.

— Не боись! Никто не вспомнит просителя.

— Удивляешь ты меня каждый день. Что-то далее будет? Кто же тебя научил этому?

— Никто. Врождённый дар. Гипноз не на всех действует. Когда человек расстроен или в разладе с самим собой, повлиять на него возможно без затей. Дело-то проще пареной репы.

— Э-эх, Алесь! Опасный ты человек. Вьётся, вьётся вервь, но есть у неё и конец. Подумай об этом.

— Подумаю, когда от ромеев сбежим. Им везут и тащат награбленное во всех сопредельных странах. В том числе и рабов. Как раб скажу: мне отмщение, и аз воздам. Нет, слава багдадского вора меня не прельщает. Приму-ка я титул царьградского вора.

— Не переусердствуй, царьградский вор! — холодно и строго ответил Козьма.

Богат металлом столичный рынок, но добытая сабля — исключение. Не железом и не сталью славен здешний рынок, а цветным металлом. В основном, изделиями из меди и бронзы. Есть ли здесь олово из Китая? Исполнение планов, ещё не продуманных в деталях, требовало олова. Высмотрел-таки Алесь нужную ему лавку, но хозяин в ней — твёрже алмаза. Так и буравит прохожих взглядом. Терпение было вознаграждено: поручив сыну присматривать за товаром, удалился купчина по неотложному делу. Не теряя времени, Алесь совершил задуманное и, набив отдельный мешок тремя десятками слитков олова, поспешил за далеко ушедшим Козьмой. Догнал его у Царского портика. Козьма, закупив для себя пергамент, поджидал непутевого молодого человека.

Скинув с плеча мешки под ноги хозяину на ответственное хранение, невинно глянул Алесь на сурового Козьму и устремился к лавкам с пергаментом, которые успешно обчистил, заполнив мешок желтовато-розоватыми листами пергамента, перьями и кисточками для письма, горшочками с красками-порошками для живописания и прочим товаром.

«Куда тебе, царьградский вор, до венецианцев и прочих крестоносцев, что разворуют Константинополь» — с такой неутешительным для себя умозаключением он вновь вынырнул из толпы и предстал перед Козьмой. Тот неодобрительно покачал головой.

Не переставая вертеть головой и выискивать новые жертвы на своём пути, затеял Алесь беседу на светские и исторические темы в целях отвлечения внимания пресветлого волхва от деяний царьградского вора.

— Скажи-ка, пресветлый, слышал ли ты о таком городе, как Венеция? Кто его основал?

Пресветлый не мог не усмехнуться и указал на солидную каменюку, что лежала на пути мастера плаща, сабли и гипноза:

— Смотри, не споткнись!

Пришлось мастеру обойти препятствие.

— Вот так везде на белом свете: как споткнёшься о название, что звучит как венд, венет или венед, знай, что там жили или живут твои предки или сородичи. Венеты заложили тот город, да позже многие из них вынуждены были податься к нам на север. Руян с незапамятных времён притягивает к себе сородичей. Вот, к примеру абодриты. Жили они в траяновы времена на бывших землях даков, а часть народа — рядом с фракийцами. Славились и славятся они как искусные мореходы и кожевенники. Умело обдирали кожи для обуви и одёжи. Тем и известны были среди иных русов. Все они, конечно, на земле сидят. Все русы оратаи. Как оскудеет земля — идут на новые земли. Так они до земель доплыли, где ныне Венеция. Где-то к востоку от тамошних островов жили. Долго там абодриты не сидели и отправились к нашему острову. А ныне ремесленный народ и многие гости идут на новые земли, которые ты Северной Русью называешь.

Возвращались в киновию уже в сумерках. Козьма указал на дворец покойного Агеласта, впечатлявший внешним декором даже в вечернее время. Во дворце, конечно, ещё не спали, о чём свидетельствовало множество светильников, освещавших вход во дворец, а из окон покоев домочадцев пробивался свет от горящих плошек.

Они уже дошли до высоких глухих стен монастыря, когда их догнала группа убийц. Четверо слуг Максимиана бежали, не скрывая своих мечей и своей затеи убить монаха и его раба. Алесь одним движением сбросил мешки и накидку и устремился навстречу убийцам. Бой длился считанные мгновения, благодаря тому, что слуги Максимиана бежали друг за другом. Не было у них выучки. Не ожидали они на своем пути встречи с мастером. Так что эта резня не стоит какого-либо описания. Добив раненых, Алесь вытер саблю одеждой поверженных. Козьма ни слова не проронил, и они спокойно дошли до ворот монастыря. Ворота кто-то оставил приоткрытыми, но в привратном домике не наблюдалось присутствия монахов.

Алесь сбросил мешки у двери кельи, жестом указал Козьме молчать, открыл дверь ногой, после нырка в келью перекатом махнул саблей вправо и влево и почувствовал, как клинок вошёл в плоть врага. Кто-то рухнул на пол. В келье горела плошка под образом Святого Космы, и в её слабом свете Алесь разглядел лежащего на полу монаха. И нож, выпавший из руки незадачливого убийцы. Удар сабли рассёк монаху живот, и кровь обильно хлестала из страшной раны и сочилась из-под пальцев монаха, судорожно сжимавших живот.

— Не из наших, — молвил Козьма, узрев лицо монаха.

Затащив мешки в келью, Алесь высыпал содержимое своего мешка на матрас и сказал:

— Закрой за мной дверь на засов и никому не открывай. Я скоро вернусь. Постучу четыре раза. Вроде бы приметил ещё одного убийцу.

Накинув плащ, Алесь выскользнул из кельи, перебежал двор и вышел из ворот. За стенами монастыря не было ни души, и Алесь скорым шагом дошёл до дворца Агеласта.