Он победил. Что бы ни было, он победил.

Внезапно он вновь стал проваливаться вниз, погружаться в пучину. Он ощутил, как нахлынувшая волна обрушилась на плечи, остужая белый жар у виска, согревая пронзенные ледяным холодом живот, ноги и…

Грудь. Грудь мучила жестокая боль! Его что-то ударило — удар был сокрушительным, столкновение — неожиданным и невыносимым.

Потом это произошло еще раз! Оставьте меня. Я хочу покоя.

И еще раз!

Он снова забился, снова стал хватать воду руками… пока не нащупал его. Толстый маслянистый предмет, который шевелился, лишь когда шевелилось море. Он не знал, что это, но предмет был рядом, до него можно было дотронуться, за него можно было ухватиться.

Держись! Он отнесет тебя в покой. В безмолвие тьмы… и покой.

Первые лучи восходящего солнца рассеивали мглу на востоке, придавая блеск спокойным водам Средиземного моря. Шкипер небольшой рыбацкой лодки, с налитыми кровью глазами и руками, обожженными сетями и канатами, сидел на корме и курил «Голуаз». Его младший брат вместе с третьим членом экипажа, переговариваясь, распутывали сеть. Они над чем-то смеялись, и слава Богу, прошлой ночью было совсем не до смеха. Откуда пришел этот шторм? В прогнозах погоды, регулярно передаваемых из Марселя, не было и намека на непогоду, а то они бы укрылись у береговой линии. Он хотел добраться до рыбных мест в восьмидесяти километрах южнее Ла-Сен-сюр-Мер к рассвету, но не ценой ремонта, который недешево станет, да и какой ремонт дешево станет в наши дни?

И не ценой собственной жизни, а ночью были мгновения, когда это казалось весьма вероятным.

— Tu es fatigué, hein, mon frère? — улыбаясь крикнул ему брат. — Va te coucher maintenant. Laisse-moi faire.[1]

— D’accord,[2] — ответил старший, выбрасывая сигарету за борт и пробираясь на палубу по разложенной сети. — Часок-другой соснуть не вредно.

Хорошо, что у штурвала брат.

Семейную шхуну всегда должен вести член семьи, глаза смотрят зорче. Даже если разговаривает он гладко, как грамотей, а не коряво, вроде него самого. Чокнутый! Всего год в университете и затевает compagnie.[3] С одной-единственной лодкой, которая знавала лучшие дни много лет назад. Чокнутый. Что пользы от его книг было вчера ночью? Когда его compagnie чуть не пошла ко дну. Шкипер закрыл глаза и опустил руки в перекатывающуюся по палубе воду. Морская соль заживит ссадины от тросов, полученные, когда он закреплял снасти, не желавшие стоять на месте во время шторма.

— Смотрите! Смотрите вон туда!

Это был голос брата, видно, зоркие глаза поспать не дадут.

— Что там? — откликнулся шкипер.

— Человек! Человек на воде! Держится за что-то! Какой-то обломок, балка.

Шкипер взялся за штурвал и развернул лодку по направлению к безжизненной фигуре на воде, сокращая на ходу обороты двигателя. Казалось, малейшее движение — и человек соскользнет с обломка древесины, за который держался; пальцы побелели, впившись в дерево, но тело безвольно обмякло — тело утопленника, навсегда простившегося с этим миром.

— Быстрее, петлю из каната! — крикнул шкипер брату и его напарнику. — Попробуйте набросить ему на ноги. Осторожней! Подтяните к талии! А теперь аккуратно тащите.

— Руки не отпускают доску!

— Постарайся отцепить его от деревяшки! Это хватка покойника.

— Да нет же! Он жив, правда, едва… Губы двигаются, только ничего не слышно… Смотрите, глаза раскрыты, но сомневаюсь, что он нас видит.

— Все, руки свободны!

— Поднимайте! Хватайте за плечи. Осторожней! — командовал шкипер.

— Боже милостивый! Взгляните на голову, она пробита! — ужаснулся рыбак.

— Видно, во время шторма угодил под сорвавшуюся балку, — предположил брат шкипера.

— Да нет, — возразил шкипер, разглядывая рану. — Чисто срезано, как бритвой. Это пуля, в него стреляли.

— Откуда ты знаешь?

— И попали не раз. — Шкипер не спеша осматривал тело. — Нужно срочно доставить его на Пор-Нуар, это ближайший отсюда остров. Там есть врач.

— Англичанин?

— Да. Он практикует.

— Ага, когда трезв, — усмехнулся брат. — Ему бы животных пользовать, а не людей.

— Да неважно. Он будет трупом, когда мы доберемся до берега. А если выживет, я с него слуплю за бензин да за то, что мы не поймали. Тащи аптечку, перевяжем ему голову на всякий случай.

— Смотрите! — закричал третий рыбак. — Смотрите на его глаза.

— Что еще? — спросил брат.

— Только что были серые-серые, как стальной трос. А сейчас — голубые!

— Солнце ярче! — усмехнулся шкипер. — Или оно с тобой шутки шутит. И потом, не все ли равно, какого цвета глаза у трупа.

Прерывистые шлепки пристающих к берегу рыбацких лодок сливались с пронзительными криками чаек, создавая характерный для береговой полосы гул. Перевалило за полдень, огненный шар солнца двигался к западу, было безветренно, влажно и очень жарко. Мощенная камнем улица с несколькими домиками спускалась прямо к берегу, к пирсам и дамбам. Буйно растущая трава, сухая земля и песок. От веранд остались залатанные решетки да крошащиеся потолки, укрепленные наспех сооруженными подпорами. Дома знали лучшие времена несколько десятилетий назад, когда их обитатели вообразили, что остров Пор-Нуар может стать новым средиземноморским курортом. Он им так и не стал.

К каждому из домиков вела тропинка, более или менее протоптанная. Дорожка к последнему дому по этой улице была исхожена больше остальных. Он принадлежал местному доктору, англичанину, появившемуся на Пор-Нуаре более восьми лет назад, при обстоятельствах, ныне мало кого интересующих. Он был врачом, а округе нужен был врач. Крючки, иглы, ножи были не только средствами существования, но и травмирующими инструментами. Если попасть к ie docteur в хороший день, швы накладывались неплохо. Когда же аромат вина или виски ощущался слишком явственно, приходилось рисковать.

Tant pis![4] Все лучше, чем ничего.

Но только не сегодня! В воскресенье никто не появлялся на тропинке, ведущей к его крыльцу. Каждый в поселке знал, что в субботние вечера доктор до беспамятства напивался в пивной, заканчивая ночь с первой попавшейся шлюхой. Конечно, известно было и то, что последние несколько суббот доктор не появлялся на улице.

Но это лишь внешне меняло дело — виски неизменно доставлялось ему на дом. Так было и на сей раз, когда к берегу причалила лодка с неизвестным на борту, скорее трупом, чем живым человеком.

Доктор Джеффри Уошберн очнулся от дремоты: подбородок упирался в ключицу, запах изо рта ударял в ноздри — не слишком приятно. Он поморгал, приходя в себя, и взглянул на открытую дверь спальни. Что вырвало его из сладостной дремоты? Бессвязные жалобы больного? Вроде бы нет. Тишина, ни звука. Даже чайки за окном молчат. Святой день на Пор-Нуаре — ни одна лодка не заходит в бухту, не будоражит прибрежных птиц, причаливая к пристани.

Уошберн посмотрел на пустой стакан и початую бутылку виски, стоящие перед ним на столе. Прогресс. Обычно в воскресенье к этому времени бутылка уже опорожнена; после бурной ночи он глушил себя виски. Доктор улыбнулся, благословляя старшую сестру из Ковентри, благодаря которой имел эту возможность. Каждый месяц она присылала ему деньги. Славная девочка, хотя, видит Бог, могла бы расщедриться и на большее, но Уошберн в любом случае был ей благодарен. Однажды деньги кончатся, и тогда придется искать забвения в самом дешевом вине. Пока совсем не забудется.

Он смирился с этой возможностью… и вдруг три с половиной недели тому назад из моря выловили едва живого человека и доставили в его дом рыбаки, которые не стали называться. Они проявили милосердие, но впутываться не захотели. Господь поймет: в раненого стреляли.