Конфликт шел уже по третьему кругу, и если на первом полицейские еще пытались вникать, то на втором потеряли интерес. Спанки закурил вонючую сигару и продолжил спать с открытыми глазами. Механическая сова на его столе заворочалась и прикрылась острыми стальными крыльями. Готтлиб фон Клаузевиц отрицательно относился к курению. По его словам, этот запах намертво въедался в его оперение.

— Это не просто родственник, — запальчиво повторил Лэмонт. — Наш кузен Байл был сидом! Два года назад он вошел в парламент. Это первый член парламента, который открыто заявил о том, что он не человек. И вы считаете, что его смерть — случайность?!

Откуда в чистокровной человеческой семье с корнями, уходящими в позднее средневековье, взялся сид, история в лице сержантов умалчивала. Видимо, даже для двух буйных нигилистов это было что-то «слишком».

О`Салливан закрыл глаза рукой. Он не страдал от мании преследования, за что был искренне благодарен своему простому происхождению. Никакие подозрения не мешали ему спать, принимать пищу и ходить в клозет. Братья же вобрали в себя все худшее, что имелось в богатых семьях применительно к данной ситуации. Любые события, как бы далеки они ни были от политики, казались всем Огилви выпадами в сторону их благосостояния. Когда-то, лет сто или двести назад, это спасало им жизнь, но сейчас выглядело как что-то, с трудом, но все-таки поддающееся лечению.

— Ну и что ваш кузен-сид забыл в парламенте? — устало спросил О`Салливан. — Сидел бы в своих холмах, глядишь, остался бы жив.

На лицах Огилви, будто они были близнецами, отразилось совершенно одинаковое удивление, помноженное на возмущение. Для них все, связанное с судьбой и случившимся, являлось чем-то незыблемым. И коли уж Провидение, или Рок, или Господь Бог, или маленькие ирландские фоморы повелели кузену Байлу податься в политику, значит, так то и должно было быть. И смерть его, стоит сказать, укладывалась в эти рамки. Но братья, успевшие растрясти из-за ушей часть предрассудков из шотландской глуши, в этом сомневались. Отчасти благодаря оживленному гулкому Эдинбургу, отчасти — благодаря работе в полиции, где они становились свидетелями множества противоестественных смертей, слабо оправленных в рамки привычного им уклада. На их глазах убийство из старых скрижалей Судьбы переходило в совершенно человеческую статью Желаний и Выгоды.

Но шотландская кровь бурлила и требовала отмщения; пока что — лишь законными методами.

— Вот, — воздев палец в обличающем жесте, в беседу включился и Лэгмэн. — Именно из-за таких, как вы, в нашем правительстве одни люди!

На какой-то миг повисла гнетущая тишина. Свен поднял голову и подпер подбородок кулаком, внезапно проявив интерес к расцветающей перед ним гетевской драме. Спанки удивленно всхрапнул и потушил сигару.

Лэмонт закусил палец и пробормотал:

— Это ты зря.

— Я знаю, — так же шепотом ответил ему брат и уже громче добавил: — Извините, инспектор. Это я не подумал.

— Как обычно, — ответил О`Салливан, ни капли, если судить по лицу, не задетый этим неумелым выпадом.

О том, что он оборотень — отголосок старых прегрешений безродных предков — знали немногие. Даже не все полицейские — но Огилви, конечно, знали. И Кристенсен, со все возрастающим интересом наблюдающий за ними, и Спанки, совершенно не заинтересованный в перепалке.

— Инспектор, — тяжело вздохнув, О`Салливан обратился к ultima ratio regum, — может, вы попробуете?

Свен с сожалением покачал головой.

— Прошу прощения, инспектор, но нет. Я не хочу сказать, что мы должны расследовать это дело, но доводы сержантов кажутся мне весьма правдивыми. Вы знаете хоть одного вампира в парламенте? А они, хочу вас уверить, там есть. Но вот сиды — это что-то новое. И убитый сид из богатой человеческой семьи обязательно попадет на первые полосы всех газет. А что о нас будут говорить в народе, если мы даже не попытаемся?

Взгляды инспекторов схлестнулись в безмолвной схватке. Обычно они ладили чуть лучше — Свен, при всей вампирской нелюбви к оборотням, умел держать себя в руках, а О`Салливан уважал его за опыт, а не длину клыков. В конце концов, пристрастие к сырому мясу роднило их больше, чем отталкивало друг от друга.

Сейчас же что-то пошло не так — то ли Свену под хвост попала неожиданная вожжа, то ли на него так подействовало пропавшее из окна солнце. Но О`Салливан, стоит сказать, удивился. Его темные брови поползли вверх, скрылись под волосами и медленно поползли обратно. На этом он в выражении эмоций и ограничился, сухо подытожив:

— Спасибо, Кристенсен. Займитесь этим. Огилви не могут принимать участие в расследовании как представители заинтересованной стороны.

Возгласы возмущения от братьев Огилви он встретил непрошибаемой стеной равнодушия. Поднявшись из-за своего стола, О`Салливан подхватил скинутый мундир и вышел. С закатом, по его мнению, работа слуг закона, кроме низших чинов — констеблей — прекращалась. И сейчас он вознамерился отправиться домой, под бок к жене и детям.

Огилви, удрученные и ошарашенные, стояли у своих столов, как памятники собственным надеждам. Свен встал, похлопал ближайшего к нему брата по плечу и тоже вышел в коридор.

Поэтому оказался единственным свидетелем ураганного ветра, ставшего преградой на пути О`Салливана домой. Ураган имел имя и звание, но всех величал строго по имени, вопреки всем правилам приличия. Военный врач в отставке Бернард МакКиннон был в полицейском управлении залетным гостем, поскольку в остальное время исправно служил в госпитале Хэрриота. Он предпочитал не покидать гостеприимные стены лечебницы без особой нужды, поэтому появление МакКиннона в стенах полицейского участка не сулило ничего хорошего.

— Раян, Свен, — поприветствовал он инспекторов.

Свен подошел ближе, искренне заинтересованный появлением медика, и потер нос. Запах оборотня неприятно щекотал рецепторы — даже на языке оставался горьковатый привкус, как будто он лизнул металл.

— Приветствую, — недовольно ответил О`Салливан, мрачно посмотрев на вампира. Тот пожал плечами — поддержка мнения Огилви, а не старшего инспектора отвечала его личным взглядам, а оттого не слишком трепала совесть.

— Я рассудил, что вам стоит об этом знать.

МакКиннон выглядел растрепанным. Две из трех пуговиц на его пиджаке были вдеты не в те прорези, поэтому борт неопрятно топорщился.

— Сегодня мы обнаружили Грайогэйра МакДоналда, нашего главного врача, убитым, — отлично зная въедливость полицейской братии, медик немедленно пояснил: — Да, мы в состоянии сделать вывод, не умер ли наш коллега своей смертью. Не своей смертью, друзья мои, и даже вы бы со своим умом сообразили, что он умер от того, что кто-то очень непрофессионально вскрыл ему череп.

— Благодарю, — Свен изобразил чопорный реверанс. — Имя у вашего пострадавшего такое, будто ему уже лет пятьсот.

— Триста сорок два, — гордо ответил МакКиннон, как будто это было величайшем достижением его госпиталя.

— Из чего мы делаем вывод, что сэр МакДоналд не был человеком, — как бы невзначай обернувшись к старшему инспектору, заметил Свен.

О`Салливан ничего не сказал, недовольно поморщившись.

— Вы сегодня чрезвычайно прозорливы, инспектор, — обрадовался МакКиннон.

Самое странное в общении с ним было то, что он не шутил, не издевался, не насмешничал. То, что любым человеком воспринималось как издевка и за что запросто можно было получить вызов на дуэль, МакКиннаном произносилось совершенно искренне и серьезно. Бывал ли медик до конца серьезен когда-либо, никто не знал, даже те, кто был знаком с ним не первый десяток лет.

— И этим тоже вы можете заняться, — позволив раздражению пробраться в свой голос, О`Салливан надел свой мундир, решительно обогнул МакКиннона и вышел на улицу.

— Отлично, — мрачно пробормотал Свен. — Ну что, пройдемте в кабинет.

МакКиннон подмигнул ему и шагнул за дверь, из которой практически параллельно ему постарались протиснуться в коридор братья Огилви. Спанки, что интересно, в кабинете уже не было.