Какое-то время колебался: может, следовало поджечь дом, чтобы труп обгорел посильнее, до неузнаваемости?.. Потом решил, что правильно сделал, воздержавшись от этого. Зачем привлекать внимание к объекту, куда, кто знает, быть может, долго еще никто не заглянет! Кроме шакалов и бродячих собак, которых в последние годы развелось тут в огромных количествах. Старики говорят, так всегда бывает во время войны.

Сейчас вокруг столько смертей, что по данному случаю, даже если в ближайшее время обнаружится труп, никто глубокое расследование проводить не станет. Кем был покойный? Так, простой недалекий человек, волею судеб вознесшийся на пост командира крохотного отрядика, который был уничтожен в силу бесталанности своего руководителя.

Может, это кто-то из родственников погибших боевиков решил таким образом с ним поквитаться? Почему бы и нет? Во всяком случае на Шанияза, надеялся он, никто не должен подумать.

…Вечером Шанияз Хамлаев, моджахед по кличке Зульфагар сделал пожертвование мечети и попросил муллу помолиться за убиенных правоверных. Ибо сказано:

Свои молитвы строго соблюдайте,

Особо (чтите) Среднюю молитву,

И благоговейно стойте перед Господом (в молитве).[6]

Молиться сам и стоять в молитве ни рика (на коленях), ни тем более суджуд (ниц) Шанияз не слишком-то умел. Тем более сейчас искренне считал, что этот грех не слишком страшен: прежде всего потому, что он лишь выполнял приказ, а потом он сможет смыть его кровью врагов. Тем не менее обратился к мулле с просьбой о молебне по убиенным мусульманам. Тот был доволен: наконец и этот моджахед, столь отважный в бою и в то же время муктасид (верующий мусульманин, но не самозабвенно), кажется, стал более ревностно относиться к соблюдению требований ислама. Да и пожертвование, опять же… Об этом священник с удовольствием сообщил в тот же вечер Мустафе, чьим агентом являлся. Резидент его оптимизма не разделил, хотя и не показал вида. Только задумался… Однако дальнейшие события приняли такой оборот, что резидент вскоре надолго забыл о странном поступке Зульфагара…

Хамида больше не было. Жизнь в лагере продолжала течь своим чередом.

Вертолет мчался над темной еще землей навстречу начинающему сереть горизонту. Внизу не было видно ни огонька. Непривычное, в общем-то, зрелище для современности. Обычно во время ночного полета на земле непременно имеются хоть какие-нибудь источники света: залитые электрическим сиянием населенные пункты, цепочки фонарей вдоль автомобильных дорог, некие отдельные горящие пятнышки, невесть что и для кого освещающие, движущиеся лучики фар куда-то спешащих машин и поездов…

А тут, в Чечне, — кромешная тьма. Война 94-96-го годов вдребезги разрушила местную энергосистему, а потом у местных, дорвавшихся до кормушки с деньгами, властей не было ни возможности, ни — главное! — малейшего желания ее восстанавливать. Наверное, такой слепой полет возможен только над самыми необитаемыми участками нашей планеты, например, над пустынями типа Сахары, Гоби или Регистан — потому что даже в выжженных палящим зноем Каракумах, над которыми довелось еще при Советском Союзе полетать Калюжному, нет-нет, да мелькали огоньки: беленькие — где жили люди и красненькие — на нефтяных вышках…

Вертолетчики молчали. Опытный, слетанный экипаж, они понимали друг друга без слов, выполняли свои функции без лишних команд и напоминаний.

Их молчание было вполне естественно. Невыспавшийся человек, как правило, не слишком склонен к разговорам. К тому же сегодня ночью вообще дежурил другой экипаж, а потому подчиненные Калюжного понимали, что экстренному полету они «обязаны» своему командиру. Все же лучший летчик полка… Правда, правый пилот и борттехник, зная, что Константин поехал в город к своей местной подруге Ольге, считали, что их командиру просто приказали лететь — кто ж без приказа выберется из уютной постели ради этого рискованного ночного полета навстречу разгорающейся заре, как бы красиво эта заря ни выглядела…

Если бы они знали, что он, по сути, сам напросился…

Справа — сначала далеко впереди, а потом ближе и ближе, пока эта волна не прокатилась и не ушла за спину, в сторону далекого Черного моря — начали одна за другой вспыхивать алым светом снежные вершины Кавказа. Зрелище настолько прекрасное, что его словами передать просто невозможно — нужно видеть. Непроглядная мгла внизу, усеянная густой россыпью звезд мгла вверху — а между ними словно висят без всякой опоры искрящиеся снежные шапки, уже освещенные еще не поднявшимся над горизонтом солнцем. Далеко впереди пламенеет ледник на хребте Богосском, справа видна блямба ледника, примостившегося на самой границе с Азербайджаном и дающего начало речушке Шароаргун, еще дальше вспыхнуло яркое пятно замерзшей воды близ пограничного с Грузией Верхнего Ларса… Потом вспыхивает гора Тебулосмта — величайшая на этом отрезке Кавказа — 4.493 метра. И над всем этим великолепием высится седой величественный Казбек. Он хорошо виден за добрую сотню километров — правда, не всегда, только в хорошую погоду, да и то в основном по утрам, когда воздух особенно прозрачен. Днем же горный хребет обычно скрыт дымкой, которая скрадывает расстояния и создает обманчивое впечатление близости горизонта.

По мере того, как невидимое еще светило приближается к горизонту, горы освещаются все больше — граница тьмы постепенно опускается все ниже и ниже, оставляя за собой какое феерически-фантастическое сочетание света и теней…

А внизу, под брюхом мчащегося в неизвестность вертолета, по-прежнему царит непроглядная мгла.

Полетное время было поминутно рассчитано таким образом, чтобы машина оказалась в нужном месте с первым лучом солнца. Чтобы садиться в глухом незнакомом месте не вслепую, и в то же время чтобы вероятность нарваться на обстрел свести к минимуму — на рассвете сон самый крепкий, сколько бы ни убеждали муллы, что утренняя молитва в два ракаата (обряда) куда лучше сна…

…- Так кого забирать-то будем? — с хрустом в челюстях зевнув, спросил Евгений.

Вторя ему, громко зевнул и борттехник. Заразная это штука, зевота…

— Я же сказал, что не знаю, — с трудом удерживая челюсти, чтобы не последовать примеру товарищей, откликнулся Константин. — Разведчика, как я понял, какого-то.

— А я думал, что ты, это самое, просто от нас скрываешь…

— Чего б я от вас скрывал… — чувствуя некоторую неловкость перед товарищами за нежданный вылет, Калюжный попытался объяснить им ситуацию. — Знаю только что он каким-то боком с Зульфагаром связан. А Зульфагар — это тот самый урод, который тогда колонну расхреначил.

— Да, я помню.

Они опять замолчали. Вертолет мчался в сторону рассвета. До указанной точки оставалось лететь совсем недолго.

Калюжный невольно отвлекся, вспоминая события этой ночи.

…Константин, вытянувшись во весь рост, лежал с закрытыми глазами на разложенном диване, закинув руки за голову и стараясь заснуть. Однако это у него не получалось — сон не шел. А думал, что после хлопотного дня только доберется до подушки — и провалится в блаженное царство сновидений. Ан нет, не спалось…

Думалось о разном. Мысли скакали с одного предмета на другой, то слегка касаясь той или иной темы, то пытаясь проникнуть в самое ее суть. Единственное, что их, все эти мысли, сейчас объединяло, так это то, что все они так или иначе касались событий последнего времени, где гибель Соломатова и Волкова-старшего, а также расстрел боевиков Каландара занимали доминирующее место.

В частности, думал Константин о душе. Есть она все-таки у человека или нет? Наверное, все же есть. Должна быть. Без нее человек не был бы человеком. Логично. Но с другой стороны, и не совсем. Скажем, у собаки душа имеется? Или у лошади? У ближайшей нашей родственницы из животного мира, у обезьяны?.. Ведь звери сплошь и рядом показывают себя куда более человечными, чем сам человек. Общеизвестно, что ни у одного вида животных не практикуется убийство своих сородичей просто так. Даже в схватках за самку или за добычу несчастные случаи со смертельным исходом происходят исключительно редко. Бывает, конечно, что зимой или в бескормицу озверевшая от голода стая хищников набрасывается на кого-то из своих сородичей и пожирает его. (Озверевшие звери, — усмехнулся про себя Калюжный. Ну и загнул…) Но это необходимо исключительно для сохранения всей стаи, да и жертвует стая самым слабым из своих собратьев. Убийство своего сородича в животном мире — исключение из правил, а никак не закономерность. Человек же всю свою историю фиксирует по войнам, где гибнут самые молодые и сильные мужчины — генофонд человечества… В истории человечества насчитывается пятнадцать тысяч войн, от семидневной до столетней, где в общей сложности уничтожено пять миллиардов человек — и это только официально зафиксированных!