— Ч-чё ты сказал?

Прошла секунда, прошла оторопь, глаза налились кровью, как диурез почечного боль-ного. Сергей догадывался, что приговорён. За такие слова принято наказывать, и наказывать жестоко, чтоб другим неповадно….

И Мартын с собутыльниками, и, чего греха таить, далеко не безмятежно чувствующие себя старшеклассники, как-то пропустили мимо глаз группу, похоже, подвыпивших мужи-ков, весело перевших через площадь. Компания двигалась со стороны располагавшейся не-подалёку, охраняемой автостоянки, организованной Российским Союзом Офицеров и, по всей видимости, перед расползанием по домам, осушила на капоте какого-нибудь убитого "Москвича", флакон-другой чего-нибудь покрепче газировки.

Связь с вышепоименованной автостоянкой напрашивалась не случайно — четверо из пяти весёлых мужиков выглядели традиционно для отставников, донашивающих форменные брюки и рубашки, скопившиеся в личном гардеробе за годы службы. Пятый смотрелся белой вороной — отлично сшитый, кремового цвета костюм, в тон ему подобраны туфли, рубашка и галстук; носки из-под брючного напуска напоказ не выставлялись, но можно было с уверенностью сказать, что и они не подкачали. Пижон немного прихрамывал, опираясь на массивную резную трость. Впереди шёл пожилой, мощный дядька, глыбистые плечи распирали расстёгнутую до пупа, открывающую полосатый тельник, офицерскую рубаху.

Он, первым заметив многозначительное противостояние, моментально сориентировал-ся, притормозил и неожиданно для всех почти неуловимым движением выбросил вперёд руку, как бы отделяя противников друг от друга. Вот о его-то ладонь и тюкнулся головой Мартын. Резкий шлепок отбросил парня, рука при этом не подалась ни на сантиметр.

Собутыльники Мартынова, доселе равнодушные, поняв, что не всё ладно в отморо-женном королевстве, вскочили со скамьи. Хулиганистые и наглые, они уважали только силу и ни в грош не ставили пожилых мужчин, считая последних одряхлевшими, подрастеряв-шими ловкость, обессилевшими и потому неопасными. Им ничего не стоило, просто так, ради забавы, тряхнуть в подворотне какого-нибудь пенсионера, покуражиться для острастки, чтоб напомнить о своём праве — казнить или миловать.

Пятеро же весельчаков повели себя необычно, будто загодя распределив роли. Ещё не затих в воздухе звук шлепка, а "кремовый" уже остановился, сложив ладони крест-накрест на набалдашнике трости, скользящим взглядом охватывая площадку, другой отставник про-шёл немного вперёд и развернулся лицом к хромому пижону, взяв под контроль пространство у того за спиной. Сторонний наблюдатель не обратил бы внимание на такие перемещения, мол, подумаешь: один остановился отдохнуть, другой по инерции прошагал ещё несколько метров, потом спохватился и решил подождать приятелей, и лишь специалист оценил бы профессиональную подготовку и то, как привычно и непринуждённо эти двое обеспечили круговое наблюдение. Ещё двое, не сговариваясь, слаженно повернули к скамейке, преградив дорогу здоровым битюгам. На первый взгляд — мужики, как мужики, а на второй… Стоят вроде бы расслабленно, но даже последнему тупице ясно — это лишь видимость, в любой момент может последовать взрыв, и горе тому, кто подвернётся под выброс энергии. Закатанные по локоть рукава обнажают перевитые мышцами руки, с набухшими венами, с непропорционально крупными, костлявыми кулаками, набитыми до копытной твёрдости. А уж глаза…, обмочиться можно.

— Сидеть, шпана, — сказал один, не повышая голоса. Слова, в общем-то, самые обычные, и голос спокойный, а вот, поди ж ты…, парализующая волю, гипнотическая волна ударила по мозгам.

И буйные переростки, оцепенев от необъяснимого страха, подчинились, точнее, осла-бевшие ноги подогнулись сами, и они хором плюхнулись на скамью, поскольку стоять про-сто не могли — не держали больше ножки.

Ни сам Сергей, ни его приятели всего этого даже не заметили.

Серёга стоял, подавшись вперёд, готовый по-любому отстаивать собственное право на любовь, свою мальчишескую гордость, своё достоинство. До него не сразу дошло, что драка и — он правильно оценивал свои шансы — неизбежная расправа, откладываются. Гнев сме-нился недоумением и душевным облегчением. Ледяная лапа страха разжалась, отпустив трепещущее сердце. У него появился заступник! Чудо? Рок? — Скорее всего. Пройди мужики чуть раньше, или засидись за бутылкой чуть дольше — лежать бы ему на плитах в луже крови. Воображение нарисовало жуткую картину: распластавшееся на искусственном камне, неподвижное, какое-то расплющенное тело; бесформенное, залитое кровью лицо; испачканная, порванная одежда; мелькающие над телом, тяжёлые бутсы; мокрые звуки ударов. Он даже почувствовал, как трещат рёбра, и ощутил щекой обдирающую шершавость камня. Слава богу — этого не произошло! Он с трудом распрямил напряжённую спину.

Мартын потряс головой, прогоняя муть, и злобно уставился на седого, широченного дядьку.

Существует такой приблатнённый термин — "быковать", в переводе на нормальный язык это означает: не прибегая к рукоприкладству, при помощи устной речи нагнать на жертву такого страху, чтобы у той слиплись кишки. Искусство "быкования" включает в се-бя не только подбор страшных по сути слов, но и использование модуляторных эффектов, и тембровых возможностей в сопровождении характерной жестикуляции и мимики. Всё это предусматривает какое-никакое понимание человеческой психологии. К такому приёму обычно прибегают, желая психологически разоружить жертву, покуражиться, заболтать, отвлечь внимание, а затем, если будет такая возможность, расчётливо нанести внезапный, коварный удар.

Мартын прошёл на зоне хорошую, с его точки зрения, школу. Разглядев мужика, он сообразил, что ему в одиночку, при всём старании, такую ходячую бетонную глыбу с места не сдвинуть — себе дороже — и решил свести дело к базару, чтоб не терять лицо.

— Мужик, ты уже влип! Щас…, - и осёкся.

Дядька указательным пальцем, напоминающим литой крюк подъёмного крана, поймал подбородок скандалиста, рука пошла вверх. Мартынов не мог соскочить с крюка, его голова начала запрокидываться, язык заклинило, и он невольно приподнялся на цыпочки.

— Смотри мне в глаза, — слова были сказаны почти шёпотом, дядька не приказывал, а будто просил.

Мартын не мог ослушаться. Он посмотрел слезящимися от боли глазами в глаза мучи-теля, почувствовал чужой взгляд, препарирующий его мозг, и отключился.

Серёга с изумлением наблюдал, как несгибаемый палец, воткнувшись под нижнюю челюсть врага, сначала неумолимо поднимается, как потом, с равнодушием отлаженного механизма, опускается, возвращая Мартына в исходное положение, как тело урки принимает позу волжского бурлака, а его глаза, с обесцвеченной радужиной, становятся похожими на бело-серые перепелиные яйца. С ума сойти! Мартын стоит, хотя явно в отключке.

— Иди и не греши, — мягким голосом всепрощающего сына божия говорит дядька, и па-рень покорно разворачивается в сторону своих приятелей.

Сергей краем глаза видел скамейку, и сидящих на ней боевиков из дворовой шайки; видел матёрых мужиков в одежде один в один похожей на прикид его спасителя; видел, как, проходя мимо собутыльников, Мартын повелительно махнул рукой, и те, живенько вскочив, потрусили вслед, весело переговариваясь, словно ничего не случилось, словно только что на этом самом пятачке не назревал серьёзный конфликт, и не их предводитель только что получил в лоб. Видел всё, но так ничего и не понял и не увязал.

Юноша растерянно глянул на седого, широкоплечего отставника.

— Всё, — ответил спаситель на невысказанный вопрос, — они о тебе забыли… уже.

Слегка прихрамывая, приблизился джентльмен в кремовом.

— А ты смелый парень, но безрассудный, — сказал он.

Сергей так и не уразумел, что подразумевалось: одобрение или порицание.

"Кремовый" театрально вскинул руку, в которой, как у ловкого фокусника, материализовалась серебристая картонка, зажатая между указательным и средним пальцами.

— Вот, дружок, возьми мою визитную карточку. Будет туго — звони. Зовут меня — Вик-тор Сергеич, там написано. Рад составить знакомство.