Такой миниатюрный автоматик с грубым пистолетным прицелом; из него стреляют, почти не целясь, навскидку, потому что скорострельность огромна и пули летят густо, как «бекасинник», дробь номер двенадцать.

Хорошей очередью, если умеешь пользоваться этой штуковиной, можно уложить десяток человек.

— Докопался–таки, сволочь, — говорит механик. — Стой. Прикончу сразу. Эй, в рубке! Выходи на палубу!

Пригнувшись, он держит автомат у бедра, так что ствол направлен в мою грудь снизу вверх.

Его лицо, обычно румяное, улыбчивое, сейчас кажется серым, фанерно–плоским, а нижняя губа отпала. Что–то крысиное появилось в нем, и русый чуб волжского гармониста, который взметнулся надо лбом, словно забытый клок старого маскарадного наряда.

Описано много способов, как выбить оружие из рук врага. Все они хороши, когда перед тобой противник, не знающий этих приемов. Но человек с русым чубом знает.

В голове происходит бешеная эстафета мыслей… Этот тип должен был перевезти вовсе не «Благовещение». В мои расчеты вкралась ошибка. Он не уголовник. Он пришел оттуда, чтобы выполнить задание, которое мне неизвестно. Но еще не все потеряно.

17

Вся команда «Онеги» высыпала на палубу. Даже Кэп оставил штурвал. Никто не понимал, что происходит.

— Стоять на месте! — крикнул Ложко.

— Стойте! — повторил и я.

Можно было бы, конечно, использовав удачный момент, броситься на механика. Остальные тоже бросились бы, и кто знает, один или двое остались бы в живых. Даже такой скорострельный автомат не смог пробить бы груду тел.

Сознание собственной ошибки, ненависть, обида — весь этот клубок чувств клокотал во мне, и в эту минуту я ничего не боялся. Но я не имел никакого права провоцировать на гибель других.

Надо было покрутить мозгами, прежде чем сказать последнее слово.

Механик слегка поводил стволом, и как только черный зрачок дула останавливался на ком–либо, тот моментально замирал.

Теплоход шел сам собой, распарывая носом залив. Мы стояли в шести метрах от Ложко на мокрой палубе, почти в линию. Только Валера, хранитель чужой мудрости, ничего не понял. Он шагнул вперед, подняв тяжелую ладонь.

В ту же секунду сухо и резко щелкнули выстрелы. Очередь была очень короткой. Валера попятился, как–то странно отмахиваясь ладонью, с которой капали тяжелые красные капли.

— Я стреляю точно, — хрипло сказал механик. — Идите в носовой кубрик. Или стреляю сразу по всем. Ну!

Он был профессионалом. Хорошо подготовленным, вымуштрованным и лаконичным в действиях. Конечно, он был готов прикончить всех: это его работа.

Все выжидательно посмотрели на меня.

— В кубрик, — сказал я.

Там, на носу, был люк, который вел в междудонные отсеки Через него можно было пробраться к машинному отделению и оказаться в тылу у механика.

Я шел последним.

— Не задерживай шаг, — прошипел механик.

Мы вошли в тамбур носового кубрика под дулом автомата. Затем механик задраил железную дверцу. Через минуту все ощутили, как «Онега» повернула вправо, в сторону открытого моря.

Так… «Kommen wieder…» Он вернулся. Вернулся из прошлого, отделенного от нас двадцатью годами. Из эпохи войны. Ему еще нет тридцати, но он оттуда. Такова его профессия.

— Кто ему дал право стрелять в живых людей? — сказал Прошкус.

— А ты не понял? — спросил Кэп. — Эх, проморгали мы птицу. Но как ловок, гад! Как хитер.

Сидя на трапе, он перевязывал Валере простреленную ладонь обрывком полотенца.

— Надо было сразу кинуться. Эх, черт…

Валера, морщась от боли, размахивал здоровым левым кулаком. Леша Крученых и Ленчик хмуро посмотрели в мою сторону. Это ведь мой окрик заставил ребят остановиться.

— Сразу бы!

— Получили бы пяток пуль в живот, — сказал Кэп, затягивая узел на перебинтованной руке.

Из всей команды он был единственным, кто понюхал пороху. Его авторитет не вызывал сомнений.

— Раньше бы сообразить. Врасплох застал!

— В кубрике люк, — сказал я. — Мы можем проползти к машинному через донные отсеки. В этом вся штука. На открытой палубе нам было не сладить.

— Ну–ка, Ленчик, — кивнул Кэп. Матрос скрылся в кубрике.

— Непонятно, зачем ему захватывать теплоход? — спросил Кэп. — Он мог свободно пересечь границу как член экипажа и…

— Не вышло. Ему оставалось действовать силой.

— Так… Но и у вас тоже не вышло? Обидно.

Некогда было объяснять, что я искал одного преступника, а открыл другого. И что я все еще ничего не понимаю толком.

Вернулся Ленчик.

— Там полно воды! — доложил он. — Механик уже притопил судно. Видать, догадался.

Теперь мы сидели как в ловушке. Механик во всем проявил предусмотрительность. Вот гад… Хитрый, ловкий, безжалостный!

— Скорее всего он еще некоторое время будет держать на норд–вест, в нейтральные воды, — сказал Кэп. — А потом спустит лодку с подводными крыльями. Скорость у нее высока, на море штиль. Отыскать такую лодку чрезвычайно трудно, а до чужих берегов недалеко… Может, и вовсе утопит «Онегу». Чтоб свидетелей не нашли…

Сверху, из решетчатого «фонаря» над тамбуром, падал тусклый свет. Грохотал на форсированном ре-> жиме дизель. Как выбраться из этого отсека, ставшего тюремной камерой? Отверстия в «фонаре» слишком малы…

Я оглядел своих товарищей: аккуратного, как всегда, Лешу Крученых в белоснежной рубашке; Ленчика, уткнувшего голову в колени; Валеру, который, несмотря на боль, держал забинтованную руку кулаком вперед, как боксер, сумевший подняться после нокдауна.

Итак, нас шестеро, включая одного раненого. Оружие? Подручные предметы. В кубрике Ленчика можно найти гантели, охотничий нож…, Я вспомнил о «бонстроме», гарпун которого пробивал дюймовую доску.

— Можно выбраться через иллюминатор в кубрике? — спросил я у Ленчика.

— Можно. А дальше? «Онега» на ходу. Бултых в воду…

— Постой, — перебил его Кэп. — Веревка найдется?

— Найдется метров пятьдесят.

Иван Захарович пригладил лысину. Он полностью овладел собой и держался хладнокровно, как подобает капитану.

— Можно попробовать. Если обвязаться веревкой и вылезти в воду, этот гад не заметит за фальшбортом. Потом постепенно травить[3] конец. Скорость у нашего «лайнера» небольшая… Струя отнесет к корме. Влезть на кринолин — вот что трудно!

— Кринолин? На ходу?

Когда–то в пароходстве проводили опыты с мощными подвесными моторами и для этой цели к корме «Онеги» приварили площадку из металлических брусьев — кринолин. Она нависала над водой, словно козырек, поддерживаемая кронштейнами. По кронштейнам купальщики забирались на теплоход. Но не на ходу, разумеется. Гребной винт режет, как нож.

— Хорошо. Я попробую.

— Нет уж, — сказал мне Леша. — Я помельче, полегче. И руки больно чешутся. Этот паразит, который жрал за одним столом гречневую кашу… И за Машутку…

— Эх, надо бы сразу! — снова крикнул Валера.

— Потому–то и не пойдете, что «сразу», — сказал Кэп. — Валяй! — Он тронул меня за плечо. — И будь осторожен. Мы с Лешей подержим веревку. Ты, Ленчик, с Прошкусом выламывай дверцу. Табуреткой лупите. Надо отвлечь…

Растерянность прошла, мы были готовы к бою.

Я вывалился из иллюминатора и повис — пальцы ног чиркали по плотной, бешено несущейся воде. Леша привязал к спасательному жилету ружье для подводной охоты, а к ремню подцепил нож.

— Когда окажешься у кормы, травить перестанем, — сказал он.

— Постой! — отстранил его Иван Захарович. — Слушай, Чернов, если не вылезешь на корму, попробуй накинуть веревку на винт. Может, остановим хоть.

Они отпустили веревку. Глотнув воды, я тут же выскочил на поверхность. Струя держала, как будто на шершавой ладони. В ноздри и рот била вода, не давая дышать.

Кэп и Леша постепенно отпускали веревку. Я как бы сползал к корме вдоль железной обшивки. Рвало одежду. Ссадины горели от соленой влаги.

Где–то на середине несколько раз ударило о борт и чуть не утопило. Из носового кубрика за мной уже не могли следить. Но Кэп заранее отмерил веревку, чтобы притормозить, когда я окажусь у кормы.