Вот и кринолин. Он перечеркнул небо широкой решеткой. Рядом толстый, как рельс, кронштейн, который был приварен к корме чуть ниже ватерлинии и наклонно уходил вверх, поддерживая кринолин.

Вода бурлила здесь, как в котле, стоял рев.

Я кое–как ухватился за кронштейн и попытался влезть, но не смог. Видно, ослабел. Сердце ходило в грудной клетке, как язык колокола. Тяжко стучало в ребра.

Держась обеими руками за кронштейн, несколько раз глубоко вздохнул… Нога снова соскользнула. Все повторялось, как в дурном сне. Вода мотала меня, то отталкивала, то тянула к винту, дизельная гарь душила едкой хваткой, а рев подавлял волю.

Наконец удалось подтянуться и выбраться из воды. Я привстал, согнувшись, в треугольнике, образуемом кронштейном, кормой и кринолином. Равновесие было шатким.

Сумею ли пролезть между брусьями? Взобраться на корму не просто. В этот момент я буду представлять отличную мишень, и если механик даст очередь, все старания пойдут к чертям собачьим. Надо попробовать остановить теплоход.

Я обрезал веревку и дернул ее два раза, давая знать в носовой кубрик. Капитан отпустил еще с десяток метров, и я намотал веревку на руку. Потом, как можно сильнее упираясь спиной, чтоб не свалиться, достал с кринолина удилище. Здесь, к счастью, всегда лежали удилища, привязанные к брусу шпагатом.

Остальное было делом несложным. С помощью удилища я опустил веревочную петлю в воду, к винту.

Веревка рванулась, чуть не столкнув меня в воду, и бешеной змеей заскользила от носового кубрика к корме, наматываясь, как нитка на катушку.

Теплоход задрожал от биения гребного вала. Затем в воде мелькнули какие–то обрывки сетей, мотки проволоки — все, что ребята обнаружили в носовом кубрике и привязали к концу.

«Онега» дернулась, дизель заглушили. Теплоход скользил теперь по инерции, все медленнее.

Наверху послышались шаги. Механик направлялся к корме, чтобы взглянуть, что случилось с винтом. В железную дверцу на носу уже отчаянно колотили.

Я проверил, хорошо ли вставлен гарпун в ружье. Если механик пойдет к корме… Но нет… Пусть лучше не подходит. Я не смогу первым нажать на спуск. Не так–то это просто — выстрелить в человека.

Он–то сможет!

В дверцу носового кубрика колотили все сильнее. Механик куда–то исчез. Надо было решаться.

Я пролез, царапая плечи, сквозь брусья кринолина. Теперь решетка сдавливала мне грудь под мышками. Попытался подтянуться, чтобы выбраться наверх. И застыл на миг, увидев механика совсем близко, в нескольких шагах.

Он стоял на палубе, повернувшись ко мне боком, в мокрой тельняшке, и смотрел на залив. Машинально и я повернул голову и увидел яхту.

Бесшумно, со слабо наполненным парусом, яхта выходила из дождя. Машутку я узнал сразу — даже грубая штормовка с капюшоном не могла скрыть изящества тонкой, легкой фигурки. Бросив румпель, она махала, отчаянно махала рукой.

Она ведь говорила механику, что выйдет на проводы, и теперь выполняла обещание. Ей повезло, как зачастую везет влюбленным. Несмотря на морось и мглу, яхта нашла «Онегу».

Откуда Машутке было знать, что эта встреча обрекает ее на гибель? Теперь она становилась опасной свидетельницей, ненужной помехой на пути человека, которого знали под именем Васи Ложко.

Яхта приближалась. Механик медленно, но решительно поднял автомат.

Брусья кринолина сдавливали грудь, держали, как в тисках. Я рванулся вверх, оперся локтями о решетку, но спасательный жилет, зацепившись о какой–то предательский гвоздь или болт, словно приклеил меня к кринолину.

Раздался резкий треск разрываемой прорезиненной ткани.

Ложко повернул голову. Мы встретились взглядами. Показалось, механик усмехнулся… Да, теперь он мог рассчитаться со мной за все. Почему он не сделал этого раньше? Наверно, потому, что был вымуштрованным агентом, знающим один из непреложных законов профессии — без необходимости не убивать.

Сейчас убийство стало необходимостью. И он усмехнулся… С яхтой и Машуткой он мог подождать. Машутка уже никуда не денется.

Я осторожно протянул руку к ружью, которое лежало под ободком кормы. Механик не мог его заметить…

Он, видя мое беспомощное положение, не спешил. Эта медлительность была местью, небольшой данью эмоциям. Он позволил себе такую вольность.

Я рванулся еще раз, силясь высвободиться, и в это время на носу послышался грохот упавшей дверцы. Команда «Онеги» высыпала из тамбура, как горох из стручка. Первым мчался Валера, размахивая забинтованным кулаком. Очки его слетели.

Механик оказался между командой, мною и Машуткой, в оточении ненависти и любви. Он мгновенно принял решение. Главную опасность представляла команда «Онеги» и в первую очередь слепой, как таран, Валера. Ложко повернулся к нему.

Я вскинул «бонстром». Плечо «механика» затряслось, принимая отдачу. Уже не раздумывая, я нажал тугой спуск. Очередь автомата оборвалась…

18

— Так вы говорите, Бах, «Магнификат»? — спросил полковник. — Любопытно… Надо будет послушать.

У полковника было крепкое, остро очерченное лицо прибалта, светлые, очень светлые глаза.

— Можно зайти к Борисоглебскому, — сказал я.

— Володе? Знаю. Учился с моим сыном. Он пролистал лежавшие перед ним бумаги:

— Теперь–то я могу объяснить вам все по порядку.

— Кое–что я уже понял.

— Да, но главного не знаете… Года два назад к нам иностранной разведкой был заброшен некто Лишайников. Действовал он без особого успеха, но, наконец, ему удалось раздобыть по–настоящему важный материал: на севере, на одном из военных объектов. И в тот день резидента должны были взять. Оторвавшись на миг от наблюдателей в Гостином дворе, Лишайников случайно встречает одного типа по кличке Грачик, мелкого фарцовщика, который когда–то попался на крючок. Грачик был ненадежен для серьезных заданий. Трепач, трус, гуляка. Поэтому резидент больше и не связывался с ним. Но, затравленный, он решается на почти безнадежный шаг: вручает Грачику рулончик с микропленкой и сообщает пароль, город и имя адресата — механика Ложко.

«Механик» — тщательно законспирированный связной. Кличка — Сильвер, Серебряный. Резидент как будто губит этого сообщника, доверившись фарцовщику. Но именно потому, что Лишайников поступил «не по правилам», опрометчиво, фокус удается. Дальше снова вмешивается случайность. Этот Юрский встречает Грачика, о котором наслышан как о «бывалом коммерсанте». Он сообщает об иконе. Но Грачику не до коммерции. Он напуган. Боится резидента, боится и уголовного кодекса. Опасность, говорят, заставляет быть изобретательным. Грачик решает переложить задание на другого, хоть тот и не будет знать об уловке. Фарцовщик осматривает икону, незаметно вставляет в щели рассохшейся доски рулончик. И дает Юрскому «направление» к Ложко. Ложко, мол, все устроит, даже отвезет куда угодно.

Юрский, прихватив акваланг, приезжает к нам в город. В закусочной «Стадион» этот юнец расспрашивает о механике и сталкивается с Маврухиным. Тот узнает, что речь идет о крупной сделке, и решает примазаться. Он сводит Юрского и Ложко. Теперь Маврухин — третий в опасной игре.

Ложко догадывается, что сработал какой–то аварийный вариант, «подарочек» привезли не зря. Он осматривает икону и достает микрофильм. Надо срочно доставить его за границу. Но двое ненадежных людей — Маврухин и Юрский — могут в любую минуту навести на след. Первый уже начал «интересоваться» древнерусским искусством, чтобы не продешевить. Второй пока что притаился на корабельном кладбище, но ему приходится приплывать к «Онеге», чтобы с помощью Маврухина зарядить акваланг.

Сильвер, играющий роль паренька с Волги, задумывает хитроумную операцию: покончить с Маврухиным так, чтобы подозрение в убийстве пало на Юрского, который также должен исчезнуть. Бесследно, разумеется, чтобы стать приманкой для милиции — «беглец»! А пока длится следствие, «Онегу» выпустят из порта… И концы в воду. Еще перед отправкой «механика» снабдили планом подводных сооружений, форта, где Сильвер припрятал привезенные тайком рацию, оружие, код.