— Если тебя это утешит, — генерал поудобнее устроил раненную ногу не сгибая ее в колене — Старость к тебе не успеет. Вряд ли мы долго проживем, как бы все не закончилось.

— Тоже верно. — Подумав, спокойно кивнул Василь. — Не эти убьют, так свои же потом расстреляют, как террористов.

— Свои… — Генерал поморщился. — Очень расплывчатым в наше время стало это понятие…

— Петр, — Пшимановский решил, что пришла его пора вмешаться в это брюзжание на отвлеченные темы. — Может быть попробуем договориться?

Генерал обернулся к нему.

— О чем, Домиан? Ты попытался. Не вышло. К чему теперь разговоры?

— Я думаю, — есть о чем. — Пшимаовский для убедительности чуть поддался вперед. — Ладно, взяли вы меня, не отрицаю. Ктож знал, что вы с собой такого волчину в овечьей шкуре таскаете… — Он мельком взглянул на секретаря — Я у вас в руках, факт. Вы взорвали лифт. Но на базе все равно уже полно моих людей. Рано или поздно они доберутся сюда. И тогда… Даже ваш подручный не поможет. У нас у обоих патовая ситуация. Я пленен. Вы заперты. Вы это и сами понимаете, Петр, потому и взяли меня с собой. — Так давайте договариваться. Мы еще можем все уладить, к общей пользе.

— Ты неверно представляешь ситуацию, Домиан. — Покачал головой генерал. — Посмотри на эту дверь — он показал на металлическую переборку. — Она не только бронированная, но и герметичная. Сейчас все помещения базы переведены на автономную вентиляцию. В эту комнату поступает чистый воздух, а остальные заполняются ядовитым газом. И всем твоим людям, которые сейчас находятся на базе, могу только посочувствовать. Где-то через полчаса, после того как внешние помещения провентилируются, отсюда можно будет выйти без всякой боязни. Вот так-то. Я взял тебя заложником, только на случай неприятностей по пути сюда.

Домиан побледнел.

— Понятно… — пробормотал он. — И вы с самого начала, продумывая варианты, разработали этот путь отхода… Или Вы вообще с самого начала планировали именно так? Не продавать вирус? Убить меня и Абдульхафиза?

— Да, — генерал развел руками — боюсь, здесь нам обоим нечем гордится. Просто я все просчитал лучше. Я собирался взорвать вас с арабом в лифте, по пути наверх. Потом спокойно вышел бы на поверхность, через запасной выход. Тогда я еще не знал, что у тебя своя маленькая игра. А без твоего приказа наемники мне были бы неопасны.

— Я ничего не понимаю. — торговец откинул мокрые от пота волосы назад со лба. — Как бы вы ушли с вирусом, если бы он остался у Абдульхафиза?

— А кто сказал, что тот чемодан был настоящим? — улыбнулся генерал. На торге была пустышка. Не мог же араб проверить, есть там вирус, или нет. Это ему гарантировала лишь твоя безукоризненная репутация на оружейном рынке. А настоящий вирусный комбинатор — вот он, — генерал открыл ящик рядом с пультом, и показал торговцу чемодан, — точную копию оставшегося в комнате.

— Я болван…, — застонал Пшимановский. Это был такой элементарный обман, что он почувствовал себя униженным более, чем когда бы то не было. — Ой, болван… Но зачем, Петр? Зачем вам вирус? Я думал вы просто хотите спокойной обеспеченной старости на одном из южных островков. А теперь — Вы ведь в любом случае труп. Так зачем?

— Затем, чтобы выиграть войну.

— Какую войну? — Спросил Пшимановский.

— Пока что еще холодную. — Самым серьезным тоном ответил Генерал.

— Петр, поправьте, если ошибусь, — вежливо сказал торговец — холодная война окончилась, еще в конце восьмидесятых с подписанием соглашений в Рейкьявике.

— Это распространенное заблуждение. — Генерал откинулся на спинку стула. — В Рейкьявике закончилась не война, а лишь один из ее этапов. Два гиганта боролись за геополитические сферы влияния. Один из них пропустил сильнейший удар и сдал позиции. Ты, как торговец оружием, сильно на нем зациклен, Домиан, но для войны не обязательны выстрелы. Удары могут быть, например, финансовыми, или информационным. В США для этого есть специальный термин — «софт пауэр». Еще фон Клаузевиц сказал, что «война есть продолжение дипломатии другими средствами». Значит, и дипломатия есть продолжение войны… Война идет постоянно. Страны становятся союзниками, пока у них есть общие интересы. Это состояние, — краткий миг, по сравнению с постоянной враждой крупных держав. Потому что политика, дорогой Домиан, оперирует вовсе не политическими убеждениями, а аппетитами, и возможностями эти аппетиты удовлетворять. Политика заставляет джентльменов целоваться с людоедами. Сферы влияния означают сферы разделения ресурсов. А ресурсы, Домиан, решают все. А цвета на флагах, не так уж много значат… Просто политикам нужно доходчиво показать своим гражданам, в чем отличие тех, с другой стороны, кого они должны ненавидеть.

— Вы говорите о борьбе, генерал. Но ваш Советский Союз развалился больше по экономическим причинам. Сработал принцип естественного отбора.

Генерал поморщился.

— Союз развалился из-за комплекса причин. Экономические трудности, доморощенные дураки на высоких постах, и — не в последнюю очередь — вмешательство извне. Вспомни мировые кризисы, которые время от времени сотрясают экономики развитых стран. В тридцатые годы, во время великой депрессии в США были очень популярны коммунистические идеи. Представь, что тогда кто-то приложил бы целенаправленные усилия для развала этой страны? Если бы это случилось, детям бы сейчас рассказывали, что нежизнеспособной системой был капитализм.

— История не знает сослагательного наклонения.

— Верно. И именно поэтому никогда не возможно разобраться до конца, кто же все-таки был прав, — победитель, или побежденный. Насытившийся, или тот, кого съели. История — шлюха. Она знает только то, что ей дают знать. Ее пишет тот, кто оказался сильнее.

— Ну допустим. — Пожал плечами Домиан. — Но вас не смущают такие милые вещи, в истории столь любимой вами родины, как тоталитаризм, переполненные лагеря, миллионы невинно замученных. Люди, трясущиеся по ночам в ожидании приезда картелей в черных машинах…

Генерал вздохнул.

— Я уже сказал вам, Домиан, что историю пишет победитель. Сейчас победитель пишет про нас вот такую историю. Расстрелы, лагеря, машины… Это-то меня и пугает больше всего. Не то, что мы проиграли. А то, что враг промывает мозги нашим детям, рассказывая им, каким дерьмом была их страна. Но кто, кто учит нас как жить? Англия? — Та самая, которая в свое время раскинула щупальца колониальной империи, давя в крови всякие попытки неповиновения, и в которой задолго до гитлеровской Германии изобрели концлагеря. США? — То самое, где сегрегация негров продолжалась до шестидесятых годов, где маккартисты травили людей только за подозрение в коммунистических взглядах; то самое, которое во Вторую Мировую отправило своих граждан, у которых была хоть часть японской крови, в спецлагеря, и которое сейчас забамбливает в каменный век любую страну, рискнувшую оказаться с ней несогласной? Может быть, Франция? — Которая тоже была колониальной империей и на своем закате учинила бойню в Алжире, уничтожив там около тридцати пяти процентов от восьмимиллионного населения… Кто еще поучает нас? Где хоть один «учитель», который не замарал руки в помойке мировой истории? Советский строй просуществовал всего семьдесят лет, — больше ему не дали. Кто знает, в какое общество он мог превратиться? — Генерал качнулся на стуле, забывшись оперся о раненную ногу, поморщился. — И вот — Союза больше нет. И все вокруг твердят, что мы с Америкой партнеры. Вот только никто не может вразумительно объяснить, — в чем. Постепенно Россию обкладывают базами НАТО и противоракетной обороны. А когда это будет закончено, начнется следующий этап. Окончательное разделение России на мелкие удельные княжества. Я родился и вырос в Новгороде, Домиан. Это старинный русский город. И я бы вовсе не хотел умереть в гордой, суверенной, и независимой ото всех — кроме хозяина — крошечной «Новгородии».

— Отличная речь, генерал, — сказал Домиан. — Жаль, аудитория мала. Пусть так. Меня все это очень мало касается. Но зачем вам вирус?