Невольно он вспомнил госпиталь, в котором лежал после схватки с Шарапханом... Выжил Яков только потому, что выходила его Светлана, став бессменной добровольной сиделкой. Позже он узнал, что Светлану нашел и привел к нему в госпиталь Барат. Где он сейчас? На каком фронте? Жив ли верный друг детства? Куда его забросила фронтовая судьба?
Яков, замедляя шаг, невольно вспомнил все, что происходило с ним самим тогда, в госпитале. Вспомнил белые стены, окно, тутовое дерево, собственную немощь, одолевавшие мучительные кошмары. Словно наяву снова возник в ушах непрерывный, наплывающий волнами томительный звон. Это по раскаленной пустыне один за другим шли и шли багровые от зарева заката верблюды, гремели на их шеях колокола, раздавались крики погонщиков, не прекращался ни на минуту изнуряющий звон, от которого все больше охватывало мучительное желание понять, где ты и что с тобой...
Яков тряхнул головой, поежился, пытаясь отогнать нахлынувшие видения, невольно вздрогнул, услышав крик горлинки, который почему-то только тогда и замечал, когда ему было особенно трудно: «У-ху-ху-ху-ху... у-ху-ху-ху-ху...»
...Идут и идут через раскаленные, как жерло печи, пески багровые, с изогнутыми шеями, с густой шерстью на груди и верхней части ног, с презрительно оттопыренными губами и полузакрытыми глазами, неумолимые, как сама судьба, верблюды... На шее у каждого колокол. Колокола задевают Якова, бьют по голове, наполняя ее тягучим, мучительным звоном. И нет ему никакого спасения от этого огненно-красного гула. Яков знает, что звуки не могут быть цветными, но кроваво-красный звон застилает глаза, обволакивает, душит...
Видение было настолько ощутимым, что Яков лишь с большим усилием отогнал его от себя. Выплыло из глубин памяти бледное, как стена, лицо Ольги, появились испуганные глазенки детей — Гришатки и Катюшки, робко стоявших возле койки.
Яков снова ощутил щемящее стеснение в груди при виде ребячьих лиц. И до войны и во время войны — дома он, как говорит Ольга, только гость, да и то очень, очень редкий...
«А я знаю, кто ты, — храбро сказала дочка, — ты мой папа...»
Это открытие Катюшки совсем доконало Якова: собственные дети и то не сразу узнают...
«Спасибо, Оля, что детишек привела, силы прибавила», — сказал он тогда.
Ответ Ольги поразил его:
«Так ведь сильные, Яша, без слабых не могут. От слабых-то и сила у вас...»
Светлана пришла к нему, когда он, пытаясь подняться с помощью самодельных костылей, принесенных Баратом, попал на повторную операцию.
Увидев прямо над собой ее чистый лоб, темную прядь волос, выбившуюся из-под белой косынки, внимательный и озабоченный взгляд, он не поверил, что все это наяву. Чтобы убедиться, хотел взять ее за руку, но сил не хватило... Правда, тогда Светлана хоть и отодвинула от него все заботы и волнения, но очень точно указала ему его место.
«Верно, Яша, — сказала она, — встречаемся мы с тобой только тогда, когда ты болен. Но я пришла не ради тебя, а просто к больному. Я очень хорошо помню и, наверное, всю жизнь буду помнить наш разговор в гавахе...»
...Распахнулась застекленная дверь, из кабинета с табличкой «Главврач» в коридор в сопровождении целой толпы вышел сутуловатый худой человек в белом халате, надетом поверх командирской гимнастерки.
Дорогу ему загородил невысокий толстяк, то ли завхоз, то ли какой-то администратор, тоже в белом халате.
— Товарищ майор, где разместить вновь прибывших?
— Сколько?
— Двадцать семь. Все с костными... — В столовой.
— Все не поместятся.
— Сваривайте койки в два яруса, разберите ограду, конструируйте из столов! Думайте, изобретайте?..
— Есть изобретать! — потерянно повторил завхоз.
— Начальник, подпиши! — оттесняя его, преградил дорогу главврачу кряжистый солдат с удивительно знакомым могучим торсом, на котором, казалось, вот-вот лопнет гимнастерка. Яков глазам своим не верил: это был он, друг детства, о котором думалось всего несколько минут назад, все тот же верный, неизменный Барат... Тот, да не совсем: рука у Барата в гипсе на перевязи, лицо, видно от потери крови, бледное.
Барат протянул начальнику госпиталя бумагу, тот коротко взглянул в нее.
— Пусть сначала хирург подпишет.
Барат взвился:
— Бюрократия, да? Хирург — к начальнику, начальник — к хирургу? Военком меня на границу пустил, а ты не подписываешь, да?
— Тебе кто руку резал? Хирург? Он и должен подписать!
— Вы что шумите, товарищ боец? — подойдя к Барату сзади, строго спросил Яков.
Тот резко обернулся, готовый кому угодно дать отпор, и расплылся в радостной улыбке:
— Ёшка-а-а!.. Ай, джанам! Ай, дорогой Ёшка-а-а-а!..
Забыв, что у него рука в гипсе, Барат раскинул было объятия, но тут же сморщился, бережно опуская раненую руку.
— Вот! Видишь? — Барат, торжествуя, повернулся к начальнику госпиталя. — За мной уже пограничный комендант приехал! А ты не подписываешь!
— Вы что, и в самом деле за ним? — не скрывая удивления, спросил военврач.
— Конечно!.. — не моргнув глазом, соврал Яков... Попробовал бы он сказать, что приехал из-за Нурмамеда Апаса, Барат не простил бы ему до конца жизни.
— Расскажи лучше, — попросил Яков, — как воевал, где тебя ранило?
— Все расскажу, Ёшка. Под Гжатском ранило. Пускай только начальник справку подпишет!
Начальник госпиталя, пожав плечами, подписал Барату справку, тем не менее счел необходимым предупредить Якова:
— Ему еще минимум две недели в гипсе ходить, а потом месяца два восстанавливать двигательные функции. Такие вот прыткие и попадают к нам повторно...
— Слушай, доктор, я домой приехал! Зачем к тебе попадать? Ты теперь давай к нам попадай! Шашлык! Плов! Геок-чай кушать будем!
— А вот возьму и приеду, — едва заметно улыбнувшись, сказал доктор, а Яков подумал: «Не очень-то сейчас плов и шашлык сделаешь. Разве что из черепахи...»
— Конечно, дорогой! Дауган рядом! Любого спроси, где Барат, где Ёшка Кайманов живут! Каждый скажет!..
— Ишь какой счастливый!.. — с некоторой даже завистью проговорил начальник госпиталя. — Светлана Николаевна! — окликнул он проходившую по коридору женщину.
Яков обернулся.
Светлана стояла к нему спиной, в белой косынке, из-под которой выбивались тонкие и пушистые завитки. Она оглянулась, скользнула взглядом по Якову и Барату, едва заметно кивнула обоим, как будто они только что виделись, затем снова повернулась к майору медслужбы.
— Ну как? — спросил у Светланы главврач.
— Уже есть приказ. Отдают здание бывшего санатория.
— Поздравляю... Нас хоть разгрузишь...
— Спасибо, пограничники по старой памяти помогли. Теперь дело за вами.
— Хирурга не дам. У самого только два. Медсестру одну...
— Четырех и одного хирурга. Вам пришлют, а до меня когда еще очередь дойдет...
— Возьмешь фельдшера. Курсы медсестер организуешь на месте. В твой филиал, пока обживешься, будем направлять легкораненых.
— Нужна машина.
— Выделю лошадь. С телегой. Телега новая. Соглашайся, пока не передумал!
— Бери, ханум, лошадь с телегой! — вмешался Барат. — Домой надо! На Дауган надо!
— А вот тебе и водитель гужтранспорта, — кивнув в сторону Барата, заметил майор.
— Это как его начальство решит, — взглянув на Якова, сказала Светлана.
Кайманова удивило и глубоко задело ее безразличие. Яков почувствовал, что должен немедленно объясниться со Светланой.
— Слушай, Барат, иди все оформляй и быстро собирайся. У меня машина, — стараясь не выдать себя, сказал он. — Я один вопрос выясню и приду...
— Ай, Ёшка, знаю я, какой вопрос будешь выяснять... — заметил Барат. — Тут уже и без тебя выясняют!.. Ладно, пойду!..
— Встретимся у входа в парк, — бросил ему вдогонку Яков, немало встревожившись замечанием Барата: «Тут и без тебя выясняют...»
Не прошла мимо его внимания и реплика Светланы: «Спасибо, пограничники по старой памяти помогли». Какие пограничники? Кто?..