Но в этом вопросе Анны: «А как вы?» — он чувствовал горечь: «Вот ты, Куранов, жив, а Горновой погиб…»

— Ну, что я, — сказал Куранов, пожимая плечами, — воевал, как все, после войны служил на Камчатке, теперь перевели опять сюда…

— Женаты? — спросила Анна.

Куранов секунду молчал.

Как сказать ей, что жена не стала ему другом, что все эти годы он не мог забыть Анну и мечтал встретиться с ней? Да и можно ли говорить это сейчас, когда Анна, казалось, думала: «У тебя есть семья, а у меня ее нет, потому что нет Горнового. Разве это справедливо?»

— Женат… — нехотя ответил Куранов. Совсем иначе представлял он себе разговор с ней. Анна была сейчас такая же чужая, как и тогда, много лет назад.

— И дети есть?

— Дочка, — ответил Куранов и неожиданно улыбнулся.

Эта невольная улыбка как будто смягчила Анну.

— Не знаю, согласитесь ли вы со мной, — проговорила она, — но я все же скажу. Есть люди, которые, хотят этого или не хотят, направляют жизнь других…

Куранов насторожился: Анна как будто читала его мысли.

— Тот, кто хотя бы раз встретился с таким человеком, становится сильнее и душевно богаче на всю жизнь. Сравнивая себя с ним, знаешь, как поступить в самую трудную минуту. И никто — слышите? — никто и никогда не сможет заменить его собой.

Анна замолчала, потом добавила:

— Может быть, я тоже не должна это говорить. Но так лучше… И не грустите: у вас есть все, чтобы считать себя счастливым.

Над вершинами сосен с ревом пронесся «мессершмитт», за ним, блеснув металлом на солнце, — два истребителя. Где-то рядом ухнула сброшенная «мессером» бомба.

Моргун спрыгнул с подножки полевой кухни, головой вниз нырнул в блиндаж. Секундой позже в укрытие метнулась собака: мелькнул тощий бок с выпирающими ребрами, задние лапы с клочьями невылинявшей шерсти.

Лежа на боку, Моргун ругал и Гитлера, и «мессершмитты», морщась от боли в руке, только недавно залеченной в госпитале.

В ответ на его выразительную речь непрошеный гость рявкнул из-под нар и забился в угол.

С самого утра сегодня Моргун приметил эту собаку: нет-нет да и высунется из кустов темная клинообразная морда с настороженными ушами, поведет носом, улавливая запахи, идущие из-под крышек котлов, и снова скроется.

«Откуда ты взялся? — все еще морщась от боли, подумал Моргун. — Дивизия тылы подтягивает, в лесу частей полно, передовая гремит — от такого шума любой зверь убежит…»

Он выглянул из блиндажа.

На залитой солнцем поляне стояла, как широкая кастрюля на колесах, его полевая кухня. Сквозь зелень густого тополя виднелся крытый брезентом «ЗИС», где хранились продукты, левей, под кустами, валялись консервные банки из-под тушенки. «Куда же бездомной собаке и прибиться, как не к моему кашному агрегату», — подумал Моргун.

Вздохнув, он помассировал свою простреленную руку, чему еще в госпитале научил его врач, задумался. Совсем недавно был Моргун разведчиком, ходил в тыл к немцам с самим старшим сержантом Климком, а теперь вот, пожалуйста, приставили к кухне. И то хорошо, что до срока из госпиталя выписался, а не выписался бы, свою часть ни за что бы не догнал! Спасибо, Климок через связных штаба вовремя весть передал…

С глухим бубнящим звуком разорвались за лесом снаряды, где-то неподалеку ударил залп дальнобойных пушек, гулом отдался под накатами блиндажа. При каждом выстреле собака вплотную прижималась к полу, словно хотела зарыться в землю.

Покачав головой, Моргун выглянул, не видел ли кто, как он летел в укрытие. Убедившись, что поблизости никого нет, выбрался из блиндажа.

— Эй ты, как тебя, Казбек, Мальчик, — позвал он, — вылезай, накормлю… — И, подобрав под кустом немецкую каску, слил в нее остатки супа.

Над земляным порогом блиндажа показались сначала настороженные уши, затем темная морда, собака выбралась на поверхность и, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, несколько секунд присматривалась к верхушкам деревьев. Только убедившись, что самолетов нет, с жадностью принялась за еду.

Теперь Моргун хорошо ее рассмотрел. Могучая грудь, доходившая до локотков передних лап, и вытянутый корпус с сильной поясницей говорили о хорошей породе, но впалые бока, трусливо поджатый хвост, клочья невылинявшей шерсти «не создавали вида».

«А уж тощой ты, брат, тощой! В чем только твоя собачья душа держится!» — подумал Моргун.

Почему-то вспомнилось, как в палате госпиталя, где он недавно лежал, появился неизвестно откуда весь перепачканный сажей белый кот с удивительными глазами: один глаз у него был голубой, другой желтый. С первого дня, окрестив кота Шахтером, все стали его звать к себе, кормить, гладить по жесткой шерсти, а Моргун смастерил ему из старого ватника постель и раздобыл консервную банку, объявив, что кот зачислен на довольствие. Эту картину увидел дежурный врач и приказал выставить кота из палаты, но одно обстоятельство иначе решило его судьбу.

Эвакогоспиталь размещался в единственном уцелевшем в поселке каменном здании — бывшей церкви, где до войны колхозники хранили зерно. Санитарки и сестры ставили ловушки, разбрасывали в углах приманку с ядом — все равно по ночам крысы поднимали такую возню и писк, с таким лошадиным топотом бегали под полом, что никому не давали спать.

В первую же ночь кот дал бой крысиному племени и наутро сложил четырех побежденных врагов у постели Моргуна.

Этим-то он и завоевал право остаться в госпитале, но кормили и гладили его не только за боевые дела, а просто потому, что каждому он напоминал о доме…

Казбек одним духом вылакал похлебку и, вылизывая каску, задвигал ее по песку. Кончив есть, посмотрел на Моргуна все такими же тоскующими глазами, вдруг насторожился, вздыбил шерсть на загривке и бросился к блиндажу: над лесом с воем пролетели самолеты, прошивая облака пулеметными очередями, где-то на переднем крае шел воздушный бой.

До самой темноты новый приятель больше не показывался из укрытия.

Ночью Моргуна разбудило негромкое рычание. Спал он на брошенной под машину кожаной спинке от сиденья и, как все фронтовики, в одну секунду оказался на ногах.

Собака сидела возле кухни, выделяясь темным силуэтом на фоне ящиков из-под галет, и, поводя носом, улавливала одной ей понятные запахи, приносимые предутренним ветром.

Западная часть неба светилась бледным заревом ракет, в вышине гудели ночные бомбардировщики, сквозь темную с длинными иглами ветку сосны над блиндажом видны были медленно ползущие к зениту красные пунктиры трассирующих пуль. И снова то минутная тишина, то глухие разрывы на переднем крае, а ближе грозный рокот и лязганье гусениц: под покровом ночи шли танки.

Донесся окрик часового: «Стой, кто идет!» Затем негромкий ответ. Собака продолжала рычать.

Вдруг где-то поблизости разорвались мины. Рычание сразу прекратилось. Длинная тень скользнула от кухни к спасительному блиндажу.

Моргун высунулся из-за машины и тут же почувствовал, как кто-то сзади обхватил его шею.

Ошеломленный, он изо всех сил рванулся, но его держали сильные, цепкие руки. «Попался, немцы!» — мелькнула мысль.

Напавший с тихим смехом нахлобучил ему на голову пилотку.

— Климок! — вырвалось у Моргуна. — Петро, ты, что ли? Откуда взялся? — Обхватив нападавшего, Моргун попытался положить его на лопатки, но резкая боль в руке заставила отпустить. Оба, пыхтя и отдуваясь, вскочили на ноги.

— Ну да, Климок! — еще раз, словно не веря себе, обрадованно сказал Моргун, приглядываясь к невысокой плотной фигуре друга.

Рядом с длинным, узкоплечим Моргуном Климок выглядел особенно коренастым и плотным.

— Как есть кубарь, — добродушно сощурившись, поддразнил Моргун. — Ты, Петя, вроде пошире стал.