Курбан представил на миг усталое худощавое лицо Андроса, который давно исчерпал свои силы и держался только на нервах и железной воле. Курбану стало стыдно. Разве Андрос слушал бы ядовитые слова Меджида? Да он бы его так тряхнул, что выскочила бы из Меджида его подлая душа.

— Ты шакал и сын шакала, Меджид! Не хочу больше слушать! — воскликнул Курбан.

— Ну погоди, собака!

— Сам собака!

— Тьфу! — плюнул Меджид.

— Тьфу! — плюнул и Курбан.

Андросова все не было. Едкий дым кизячного костра столбом поднимался к небу, закрывал собой полную яркую луну. Курбан, едва справляясь с одолевавшей его тяжелой дремой, подбросил в огонь веток саксаула, пламя вспыхнуло, осветив лежавших на песке верблюдов, полог и край расстеленной кошмы, сваленные в кучу вещмешки и тюки с продуктами и, наконец, связанного Меджида, злобно сверкавшего глазами.

Уголок видимого Курбану глаза Меджида, отражая красноватые отблески костра, горел алым светом. Курбан поежился.

Меджид отвел взгляд и уставился в огонь, как будто увидел там свое спасение.

Курбан снова подбросил в пламя саксаула, поправил разгоревшиеся кизяки. Одна головешка откатилась от костра на целый метр, но у Курбана не было никакого желания взять и бросить ее в огонь: все его существо просило отдыха. Если бы Курбан не опирался обеими руками на винтовку, он бы давно уже свалился на песок и уснул мертвым сном.

Какую-то секунду он еще раздумывал, правду ли сказал Меджид, что немцы взяли Москву и скоро будут здесь, потом перед глазами его замелькали круги, он увидел небольшое озеро, окруженное деревьями, белый дом, отражающийся в спокойной глади, потом откуда-то выплыло прекрасное лицо Зори Мухамедниязовой. То приближаясь, то удаляясь, оно смотрело на него осуждающим взглядом и словно качалось на волнах в струящемся горячем мареве. Зоря наклонилась, взяла Курбана жесткой рукой за плечо и крикнула грубым мужским голосом:

— Нургельдыев!

Курбан вздрогнул и проснулся.

Старшина Андросов держал его за плечо. Меджид спал у самого костра, подернувшегося пеплом; звучно пережевывая жвачку, дремали верблюды.

— Ты что это вздумал спать на посту, вот я тебя под трибунал! — воскликнул Андросов, но Курбан заметил, что старшина, несмотря на крайнюю усталость, чем-то очень доволен.

«Неужели нашел?» — подумал Курбан, а вслух сказал: — Очень долго ходил, старшина, а я и не спал, совсем мало-мало задремал.

— Вот я тебе дам «задремал»! Вставай-ка — след!

Лицо Курбана само собой расплылось в радостную улыбку. Сон с него как рукой сняло. Пока он здесь разговаривал с Меджидом, а потом дремал, старшина отыскал в пустыне след Гасан-оглы. В это трудно было поверить, но Курбан поверил. Найти след человека, именно того, за кем они гнались, при лунном свете, на земле, вытоптанной тысячами овец, — сделать это мог только старшина Андрос. И если бы Андрос сказал ему, что завтра они отправятся на луну, Курбан, наверное, и в это бы поверил.

Вскочив на ноги, он, едва не потеряв равновесие спросонья, смущенный и счастливый, бросился собираться в путь.

— Что это вы в костер оба залезли, замерзли, что ли? — поднимая пинками верблюдов и торопливо приторачивая вьюки, спросил Андросов.

Курбан не сразу понял, о чем говорит старшина, но потом увидел, что Меджид вполз почти в самый костер и сейчас все еще спал в неловкой позе на спине с подвернутыми под поясницу связанными руками.

Когда Курбан наклонился, чтобы скатать кошму, он увидел внимательный, направленный на него взгляд Меджида.

Какое-то новое выражение появилось у Меджида на лице, наглое и самоуверенное. Улучив момент, когда Андросов отошел к верблюдам, он быстро проговорил:

— Курбан, как отъедем, бросай старшину, пойдешь со мной к Аджарали, не пойдешь — плохо тебе будет…

— Ты еще грозить? — возмутился Курбан.

— Что там такое? — донесся голос Андросова.

— Ехать не хочет, спать хочет, — ответил Курбан и подумал, зачем они с Андросом здесь? Два малознакомых друг другу человека посреди пустыни, у затерянного в песках колодца и с ними дезертир, но свой и даже близкий человек, Меджид. Зачем попался им на дороге Меджид?.. Где-то далеко люди, селения, города и еще дальше фронт, о котором Курбан только слышал. Если бы старшина не гнался за Гасаном третьи сутки без отдыха и сна, Курбан, может, и не знал бы, как трудно бывает на передовой. Узенький мостик перекинулся к ним от фронта. Здесь тоже шла война, и, как говорил Пономарчук, не менее важная, чем на Западе. Кто знает, что за птица этот неуловимый Гасан-оглы, может быть, очень важный шпион?

В лунном свете виднелось сгрудившееся у колодца стадо, на небе сияли спустившиеся, казалось, к самым барханам крупные звезды. Кругом тишина, слышно, как начинает повевать, шурша песчинками, предрассветный ветерок. Спят пастухи, спит стадо, только изредка зарычит или коротко взлает собака, отгоняя зверя, да повиснет в воздухе на высокой ноте плач шакала. И снова все тихо.

До рассвета было еще далеко, когда маленький караван снова двинулся в путь. Прошел час, и еще один час, позади остались и колодец, и люди, и стадо. И опять вокруг лишь полная неверных теней пустыня. На десятки километров ни одного живого существа. Курбан почувствовал, как где-то внутри него началась противная дрожь — приближалось холодное утро.

Мелкие капельки росы, словно изморосью, покрыли прицел винтовки. На росе отсветы зари, все шире охватывающей восточную часть неба.

Стуча зубами от холода, не в силах унять дрожь, сотрясавшую его, Курбан следил за гребнями двух ближайших барханов, куда ушел Андросов в обход стана Гасан-оглы.

Никто не мог им помочь: вокруг ни души, если не считать захваченного ими Меджида, оставленного возле верблюдов.

«Головой отвечаешь!» — вспомнил Курбан слова старшины о Меджиде. В ту же секунду метрах в ста от Курбана появился широкий приземистый человек, пригибаясь, пробежал несколько шагов, быстро обернулся, выбросил руку с маузером. В барханах гулко прокатился выстрел.

Гасан-оглы! Андросов гонит его в сторону Курбана. Еще несколько минут — и Курбан должен будет стрелять, но так, чтобы не убить Гасана, захватить живьем…

Гасан-оглы не зря считался опытным лазутчиком. Он и не думал убегать, а, обогнув бархан, как кошка, вскарабкался на него сбоку, выжидая появления Андросова. Курбан едва не крикнул, но вспомнил, что старшина строго-настрого приказал ему молчать, чтобы не вспугнуть врага.

Вдруг он увидел, как Андросов, приподнявшись над гребнем бархана, замер, глядя туда, где они оставили верблюдов.

— Нургельдыев! — донесся его предостерегающий крик.

Курбан с испугом оглянулся: Меджид, спешно освобождаясь от веревок, развалившихся на обрывки с обугленными концами, поднимал верблюда пинками в живот. «Уходит! Веревки пережег на костре и уходит!»

Снова грохнул маузер. Взмахнув руками, зашатался Андросов и, задержавшись на секунду, полоснув перед собой очередью из автомата, повалился на песок.

Гасан-оглы, словно шар перекати-поля, скользнул за бархан. Растерявшийся Курбан вскочил на ноги, не зная, догонять ли ему Гасана или спешить на помощь Андросову, и тут же увидел, что Меджид, оставив верблюда, широкими скачками бежит к автомату старшины.

Курбан выстрелил и промахнулся. Он обрадовался своему промаху. Убить земляка, почти односельчанина — такого не простит ему ни один человек в родной округе. Пролить кровь брата запрещает закон. Этим выстрелом Курбан убил бы свою будущую жизнь с Зорей.

Меджид продолжал бежать к автомату старшины, втянув голову в плечи, далеко выбрасывая вязнущие в песке ноги.

А что сделает Меджид, если схватит автомат? Прикончит Андроса и уйдет с Гасаном к тем самым врагам, которые убили сына чабана, убивают и жгут тысячи ни в чем не повинных людей. И разве Меджид не грозил убить его, если Курбан не развяжет веревки? Меджид, как шакал, спасал свою шкуру. Андрос спас его, Курбана, Андрос не жалеет своей жизни, чтоб защитить родную землю от врагов…