Окончить медицинское училище молодому медику Чеху помешала война. Но поскольку первые четыре года он отучился на отлично, к тому же проявлял огромный интерес к изыскательской работе, в частности к борьбе с туберкулезом, и даже достиг на этом поприще определенных результатов, седые профессора посчитали приемлемым дать Антону диплом полного медицинского образования и поскорее отправить на фронт, как того хотела страна. С началом боевых действий надобность во врачах у линии фронта возросла многократно, и двадцатидвухлетнего доктора-ординатора Чеха откомандировали в 432-ой специализированный эвакуационный госпиталь, который дислоцировался в Минске. По мере наступления Вермахта, госпиталь отодвигался на восток — вглубь страны, и в районе Брянска угодил под массированный артобстрел. Треть состава врачей и санитаров погибла, медицинское оборудование и техника были полностью уничтожены. Антон Павлович же отделался контузией и переломом ноги. Вместе с другими тяжелоранеными медиками его эвакуировали в Челябинский госпиталь, а после выздоровления предложили (вернее, приказали) остаться, потому что квалифицированный врачей, тем более, с опытом полевой работы в боевых условиях не хватало, а перед Челябинским госпиталем была поставлена задача подготовки именно таких кадров. Антон Павлович согласился и работал в Челябинске вплоть до 48-го года. Кроме непосредственно практики, Антон Павлович писал статьи в медицинские журналы и вообще много занимался научными исследованиями. В конечном итоге, подающего большие надежды молодого ученого заметили, и предложили место терапевта в Свердловской окружной клинике. Антон Павлович предложение принял.

     Год спустя доктор Чех женился на миловидной женщине, которая родила ему белокурую дочурку, и подумывал вступить в партию. Никакого партийного рвения Антон Чех не испытывал, но выбора у него особенно то и не было. Сотрудники клиники видели в Антоне Павловиче незлобивого человека, надежного товарища, грамотного и проницательного врача, но в наследство от отца доктор Чех получил достаточную долю тщеславия, и в делах медицинской практики всегда хотел большего. Он жаждал возглавить исследовательский отдел, открывать новые методы диагностики и лечения, быть первопроходцем, быть тем, чье имя впишется в историю медицины золотыми буквами, рядом с такими корифеями, как Пирогов, Павлов, или там Кащенко. Мать Антона Павловича оказалась женщиной проницательной и дальновидной, она понимала, что тщеславие супруга всенепременно проявится в сыне, и сумела воспитать Антона так, чтобы это тщеславие вылилось в что-то не столь кровавое, как, например, политика. Но времена вчерашних добродетелей отчаянно таяли в тумане прошлого и Антон Павлович понимал, что, не будучи членом партии, никаких вершин покорить ему попросту не дадут, а потому был готов пойти на копеечное лицемерие. К тому же, его супруга, особа еще более амбициозная, чем сам Антон Павлович, всячески мужа к такому шагу подталкивала. Но шаг этот Антону Павловичу совершить было не суждено.

     Случилось так, что доктор Чех поставил неверный диагноз тяжело больному пациенту. Хирурги провели операцию, чего-то вырезали, благополучно зашили. А на следующий день пациент скончался. Ничего бы и страшного, врачи не боги, могут ошибаться, но пациент оказался любимым сынулей райкома партии. «Большой папа» взбеленился и требовал назначить и покарать виновного. С той злополучной смерти карьера доктора Чеха полетела к чертовой матери. И хорошо, что только карьера, потому как коммунистический папик требовал посадить нерадивого врача за решетку, обвиняя его чуть ли не в преднамеренном убийстве. Коллеги, да и само начальство клиники сделало все, чтобы замять проблему без уголовщины, но карьеру и, тем более, душевное равновесие доктора Чеха, спасти были не в силах.

     Низвержение было ошеломляющим, и Антон Павлович оказался к нему не готов. Ко всему прочему супруга доктора Чеха, глядя на то, как от мужа стремительно уплывает удача, поспешила расторгнуть брак. Антон Павлович, осознав, что будущее, к которому он так стремился, отныне недостижимо, впал в глубокую депрессию, для лечения которой выписал себе антидепрессант — морфий, и врачевался им целый год, все больше теряя интерес к работе, да и к жизни вообще, пока от него не отвернулись последние друзья, а начальство не постановило, что отныне доктор Чех — позор клиники, и дальнейшее его пребывание на занимаемой должности недопустимо. Как раз к этому времени в ПГТ Красный строители сдали в эксплуатацию поликлинику, и теперь ее требовалось укомплектовать персоналом. Начальство, полагая, что тратить ценные (то есть высокоидейные) кадры на такое захолустье, как ПГТ Красный расточительно, и так же памятуя прошлые заслуги доктора Чеха, решило не выгонять его из медицины окончательно, но с глаз убрать подальше, и заведующим той поликлиникой Антона Павловича назначило. Так что осенью 1954-года доктор Чех, с безразличием приняв известие о новом назначении, отправился в ПГТ Красный.

     Как ни странно, но, вступив в новую должность, Антон Павлович пошел на поправку. Отдалившись от цивилизации на полтысячи километров, он и от своих проблем отдалился на столько же. Отныне его не окружали сочувствие, снисхождение и жалость, которые раньше опутывали его, словно липкая паутина, развеялось напряжения, ушла апатия. В своем падении доктор Чех достиг дна, и это вернуло его к жизни, потому что страшно не то, насколько глубока пропасть, в которую падаешь, но сам факт падения, а оно завершилось. Антон Павлович завязал с морфием, с амбициями, да и вообще с прошлой жизнью, и начал по утрам делать гимнастику. Да и некогда теперь было доктору Чеху копаться в себе и своей меланхолии, потому что работы было через край. Большую часть населения составляла молодежь, прибывшая по комсомольским путевкам поднимать завод. Молоденькие жены металлургов постоянно беременели, потом рожали, а их мужья получали на заводе увечья, или вне его стен, по пьяному делу избивая друг друга, — скучать Антону Павловичу не приходилось, и он был этому рад.

     За семь лет практики в Красном доктор Чех заработал репутацию доброго врача и неконфликтного человека, восстановил связи с некоторыми бывшими коллегами на «большой земле», подружился с директором Клуба Барабановым, а затем и с почтальоном Семыгиным, и подобрал удивительный рецепт настойки, основанной на таежных травах, благо, Минздрав СССР предоставлял спирт в достаточном количестве. К концу 50-ых Антон Павлович сошелся с Алевтиной Аркадьевной, тихой матерью-одиночкой, служившей в школе учителем литературы, которая не только редким именем, но и характером напоминала ему мать, и в целом, понял, что больше от жизни ему ничего и не нужно, и только изредка сожалел, что потерял связь со своей белокурой дочуркой от первого брака. Одним словом, Антон Павлович отыскал точку равновесия собственной жизни и испытывал чувство, сходное с умиротворением. Но годы шли, и ПГТ Красный брал свое.

     По мере того, как завод повышал темпы производства, все чаще случались аварии, рабочие калечились, погибали, не выдерживая нервного напряжения или переутомления, спивались, замерзали зимой в сугробах или тонули в грязевых реках. Чем больше завод давал железа, тем гаже становилась экология, — город стремительно превращался в среду, агрессивную для человека, и древний гнозис людской расы начал вносить в анатомию и психику новых поколений Красного поправки, — у новорожденных стали проявляться мутации.

     Как исследователя, доктора Чеха очень эти отклонения интересовали, поэтому каждого младенца он обследовал лично, тщательно записывая и анализируя наблюдения. Но как человека, Антона Павловича происходящее тревожило и заставляло задаться вопросом: неужели железо для страны важнее людей? И то, что ответ на этот вопрос, скорее всего, был положителен, пугало Антона Павловича даже больше, чем сам факт мутаций. За десять лет практики в Красном Антон Павлович написал объемистый труд, в котором на реальных примерах показывал, каким образом тотальное загрязнение окружающей среды ведет к необратимым последствиям в анатомии и психике человека. Эту кропотливую работу доктор Чех проделал вовсе не из амбиций, — теперь уже не из-за амбиций, но хотел призвать общественность к здравому смыслу, потому что на одной чаше весов находилось железо, а на другой — проблема вырождения населения страны. И первая чаша все отчетливее перевешивала.