Одну копию этого монументального труда Антон Павлович отправил в министерство здравоохранения, вторую — своему начальству в областной центр. Ответом же ему было молчание, и в этом молчании чувствовался испуг. Месяц спустя доктор Чех получил письмо от коллеги из областной клиники, с которым состоял в добрых отношениях. В письме было всего два предложения:

     «Антон, не дури. Сам утонешь, и нас следом потянешь».

     Начальство Антона Павловича, как и министерство здравоохранения, и в самом деле испугалось, но вовсе не за здоровье населения ПГТ Красный, а за свои задницы, и доктор Чех окончательно это уяснил, когда еще неделю спустя к нему в кабинет вошел мужчина в штатском и показал удостоверение майора комитета государственной безопасности. Из-за плеча офицера выглядывал перепуганный Полищук.

     «Вот и все», — устало подумал доктор Чех. Но он ошибся.

     — Антон Павлович, нам нужно поговорить, — сказал майор вполне дружелюбно, усаживаясь напротив заведующего поликлиникой, затем оглянулся на Полищука, добавил, — прапорщик, свободен.

     Полищук поспешно козырнул и испарился, майор вернул взгляд на доктора Чеха, спросил:

     — Как вам тут работается? Медикаментов хватает? Оборудования?

     — Спасибо, справляемся, — осторожно ответил Антон Павлович.

     — Хорошо. Ну что ж, тогда к делу. Вы догадываетесь, почему я здесь?

     — Из-за моей работы по влиянию загрязнения окружающей среды на мутации населения, я полагаю. Неужели вашу организацию интересует медицина?

     — Нашу организацию интересует все, что касается безопасности государства. Так вот. Прежде, чем сюда приехать, я ознакомился с мнениями компетентных людей. В частности профессор Астахов Всеволод Вениаминович отозвался о вашей работе, как о фундаментальном труде, и особо отметил ваш дар исследователя и широту взглядов, позволивших вам сделать смелые выводы.

     — Весьма польщен, — Антон Павлович был обескуражен.

     — Были и другие уважаемые представители Академии Наук, отметившие профессионализм вашего труда, да и бывшие ваши коллеги отзывались о вас положительно… Ах, да! Эта незадача восемь лет назад, когда вы поставили неверный диагноз, от чего ваш пациент скончался. Досадная оплошность… Ну что ж, почти в каждой профессии гибнут люди, не так ли, гражданин Чех?

     Антон Павлович сглотнул, кивнул неуверенно. Майор продолжил, но теперь в его голосе не осталось и намека на дружелюбие:

     — Границы СССР оберегают наши сыновья, а за границами — враг! И враг, знаете ли, в пограничников иногда стреляет. Проклятая Америка вторглась в дружественный нам Вьетнам, — вот до чего дошло вероломство империалистических оккупантов! Где гарантия, что следующими будем не мы?! В моей профессии гибнут люди, в вашей профессии гибнут люди, в любой профессии погибают люди, и металлурги не исключение! Потому что мы боремся за наше будущее! Потому что, сложи мы руки, машина буржуазии перемелет нас в муку! Идет война, и каждый гражданин СССР — солдат! А вы призываете остановить столь важное стратегическое производство! Да вы знаете, что это провокация, хуже того — измена!

     — Да нет же! — возмутился Антон Павлович. — Ни к чему подобному я не призываю! Но можно же как-то снизить уровень загрязнения, фильтры там какие-нибудь, утилизацию шлаков…

     — Вот и славно, что не призываете, — перебил его майор, — потому что, если я приеду сюда во второй раз, то уеду отсюда вместе с вами. И чтобы этого не произошло, я предлагаю вам переосмыслить выводы, к которым вы пришли в своей работе. Вы это сможете. Как справедливо заметил профессор Астахов, вы человек широких взглядов, у вас получится. А когда закончите редакцию своего, без сомнения, великого труда, будьте уверены, он будет детально рассмотрен в самых высоких медицинских кругах, а его автор оценен по заслугам. Нашему государству нужны грамотные специалисты, тем более ученые, — майор многозначительно приподнял левую бровь, добавил после паузы, — Антон Павлович, я должен быть уверен, что мы поняли друг друга.

     — Конечно, — отозвался доктор Чех, чувствуя, что майка прилипла к спине. — Я все прекрасно понимаю.

     — Ну вот и славно. Делайте свою работу, Антон Павлович, ваш долг лечить людей, а они пусть делают свою. И не надо им в этом мешать, или тем более учить. Металлурги же не учат вас медицине. А теперь мне пора. Приятно было побеседовать.

     — До свиданья…

     После этого разговора Антон Павлович изменил своей традиции и принял сто грамм настойки не вечером, а уже в обед. Участковый Полищук, проводив жуткого гостя на поезд, и, сгорая от желания узнать насколько глубока вина доктора Чеха перед родиной, примчался в поликлинику, но был разочарован заверениями Антона Павловича, что все дело в медицинском труде с труднозапоминающимся названием, но зауважал врача еще сильнее.

     Железо для страны оказалось куда важнее человеческих жизней, чему доктор Чех получил чуть ли не официальное подтверждение, как и тому, что стоит избавить рукопись от этой мысли, и перед исследователем-медиком Чехом распахнутся врата в большую науку.

     В своей рукописи Антон Павлович ничего исправлять не стал, но и лезть на рожон не собирался, справедливо полагая, что бороться в одиночку с целой системой бессмысленно, а потому со словами «гори оно все синим пламенем», спрятал рукопись в дальний ящик стола и больше к ней не прикасался. Но тем не менее, десятилетняя работа Антона Павловича не пропала совсем задаром. Вскорости пришел целый вагон нового оборудования и медикаментов, а еще чуть позже в распоряжение заведующего поликлиникой прибыл хирург Ванько, человек неразговорчивый и замкнутый, но исполнительный. Очевидно, областное начальство решило умилостивить врача-баламута, дабы он больше не наводил смуту, а может, в верхах и в самом деле озаботились здоровьем жителей Красного, но вместо того, чтобы искоренить проблему, придумали ее залечить. С экономической точки зрения оно и верно, одно дело вагон лекарств, и совсем другое — модернизация производства.

     Как бы там ни было, а в генетических отклонениях детей доктор Чех стал специалистом высшего класса, и уже не надеялся удивиться чему-то из ряда вон выходящему. Поэтому встреча с Никодимом повергла его в шок.

     На предложение Ивана сделать медицинское обследование Никодим выказал заинтересованность и согласился сразу же. На следующий день отец с сыном отправились в поликлинику. К доктору Чеху, как обычно, стояла очередь, но с появлением Никодима она быстро рассосалась. В присутствии мальчика люди испытывали дискомфорт, ощущали непонятную тревогу, а потому предпочли потерпеть с получением рецептов и поспешили ретироваться. Так что, как только доктор Чех освободился, отец и сын Староверцевы беспрепятственно проследовали к нему в кабинет.

     Говоря о том, что красавцем Никодим не был, все же назвать его уродом было бы неверно. По-своему, его лицо было даже симпатично, присутствовала в нем некоторая гармония, но эта гармония не соответствовала понятию человеческой привлекательности, — в ней не было тех линий, изгибов и округлостей, которые делают из лица картину, радующую глаз. Лицо Никодима было избавлено от грима переживаний и макияжа чувств, а потому без искажений передавало сущность мальчика, и именно это пугало, потому что сущность Никодима была темной и непостижимой, как смерть. Примерно такие соображения родились в голове доктора Чеха, когда он встретился с Никодимом взглядом. Антону Павловичу понадобилась целая минута, чтобы прийти в себя и начать беседу.

     — Здравствуй, мальчик. Меня зовут Антон Павлович. Как твое имя?

     — Никодим.

     — Сколько тебе лет?

     — Семьсот тридцать два дня.

     — Как это? — удивился Антон Павлович, и даже не сразу понял, сколько это в годах. — Это два года. Почему ты считаешь свой возраст в днях?

     — Это два года и два дня, — поправил Никодим. — Потому что счет в днях точнее.