Очень скоро этому малышу объяснят, что такое «плохо». Совсем чуть-чуть, и он постигнет цену исследования и научного опыта. Правда — это уверенность большинства, а большинство полагает, что подобные действия классифицируются, как садизм и неоправданное насилие.

— Зачем ты это сделал?! — спросят шокированные родители.

На их лицах будет страх за свое чадо. Им уже ни за что не вспомнить себя в таком же возрасте, и собственные аналогичные выходки. Многовековая мораль расплавленной медью впаяла в их головы, что ничего подобного делать нельзя, и сознание, спасаясь от ужаса содеянного, вычеркнуло из памяти те эксперименты.

— Зачем?!!

Эта маленькая операция вивисекции памяти предстоит теперь их сыну. Откуда ему знать? Как объяснить, что он просто хотел посмотреть, как этоустроено? Такой ответ честен, но он никому не нужен. В него не поверят. Да и какой смысл пытаться что-то объяснить, когда родители уже утвердились во мнении, что их сын растет садистом, кровавым вандалом и варваром. Вот он, малолетний ученый. Сейчас соберется с силами и заревет. Заревет от невозможности правды.

Тебе было пять лет, когда родители застали свое чадо за ощипыванием живого цыпленка. С тех пор ты переключился на разрушение машин. Кто знает, может, пройди тот случай незамеченным, и получился бы из тебя врач, или биолог, или патологоанатом.

9

Что может притягивать пацанячее сердце сильнее, чем стремительные машины, уносящие бесстрашных мужчин в небо? Они — эти люди, они смелые, сильные и мужественные. Они по-настоящему взрослые. Так хочется быть похожим на них!

Тебе четырнадцать, и ты в будущем видишь себя таким же — первопроходцем, пионером, ступающим в запредельное.

Стены твоей комнаты обклеены фотографиями и вырезками из «Военного обозрения» и «Техники молодежи». На фото всевозможные летательные аппараты — вся эпоха развития авиации от братьев Райт до американского шатла. На твоих полках книги по аэродинамике и мемуары летчиков. Так хочется уменьшить расстояние до тех больших и сильных людей, ухватить хотя бы частичку их мироощущения, их жизни!

Первый шаг на этом пути — кружок авиа моделирования на станции юных техников. Месяц спустя небольшой неказистый самолетик, до последней нервюры собранный твоими руками, пронзительно визжа малюсеньким моторчиком и наполняя твою душу ликованием, отрывается от земли. Потом следующий маленький визжащий самолетик, и еще один, и еще… Но время идет, а модели так и остаются моделями — всего лишь миниатюрные копии больших и сильных машин. Хочется большего, хочется сделать следующий шаг, взойти на новый уровень. Но тебе только четырнадцать, до следующего уровня ты попросту не дорос. И тут спасают фантазии. Они наполняют сознание сладкими видениями: ты закрываешь фонарь, просишь разрешение на рулежку, отпускаешь тормоза и включаешь форсаж. Тебя вжимает в кресло и взлетно–посадочная полоса резко уходит вниз. Твоя машина, полная грации и стремительности, несется прямо к солнцу, к границе неба, за горизонт, в запредельное…

Твоя душа захлебывается в тех образах. Она вибрирует, словно гитарные струны. Сверкающее ослепительное небо покоряется твоему мужеству и силе. Эти фантазии — они делают тебя по-настоящему взрослым. Они убеждают тебя, что это и есть настоящая взрослость.

Но фантазии — это по-прежнему препараты психотропного действия, разработанные в лабораториях Ее Величества. Они всегда остаются фантазиями, и никогда не становятся жизнью. К ним привыкаешь, и они вырастают в иллюзии. Но для этого знания время еще не пришло.

10

Тебе пятнадцать, и каждое слово или жест противоположного пола переполнены сакрального смысла. Легкий кивок головы, отставленный в сторону мизинец, короткий взгляд из под густых ресниц, чуть приоткрытые влажные губки, — все это отзывается в легких, в позвоночнике, в паху, будоражит сознание и сбивает мысли в один вязкий студень. Это время, когда девчонки — одноклассницы, соседки, партнерши по спортивным секциям — все они имеют над тобой власть. Каждая из них может убить тебя взглядом, жестом, или словом.

Ты сидишь в каюте парохода, и чувствуешь на себе пресс двенадцати девчачьих глаз. Лето, каникулы, и весь класс находится в Волгограде, живет на плавучей гостинице и ездит по местам боевой славы дедов и прадедов.

Ты пытаешься шутить, острить, улыбаться, но все это натыкается на стену холодных взглядов и поджатых губ. Все это отскакивает от твоих одноклассниц и рассеивается в пространстве. Ты лихорадочно соображаешь, что же такое происходит, не находишь ответ и путаешься еще сильнее.

Цугцванг — такое вот определение крутится в твоей голове. Все равно, что играть с дядькой в шахматы. Твой дядька — он мастер спорта по этой самой игре, и сидя за одной с ним доской уже через шесть–семь ходов понимаешь, что проиграл. И неважно, что лучше тебя в школе никто в шахматы не играет. И неважно, что с тобой не играют твои друзья — они всегда проигрывают и это их злит. У дядьки выиграть невозможно.

— Это называется цугцванг, — объясняет мастер спорта, мелькнув взглядом по доске и снова возвращаясь к газете.

Какой бы ход ты ни сделал, будет только хуже. Любое движение только усугубит твое и так безнадежное положение. Мат — всего лишь вопрос времени.

Ты смотришь на своих одноклассниц и понимаешь, что ходить тебе некуда. Что бы ты ни делал, становится только хуже. Они, объекты твоей сексуальной привязанности, они жестоки и прямолинейны, как все подростки в пятнадцать лет. Это даже не суд — приговор вынесен без твоего участия, сейчас же они приводят его в исполнение. И самое ужасное в том, что ты понятия не имеешь в чем твое преступление!

— Мы от тебя такого не ожидали! — заявляет одна из них.

— Какого? — спрашиваешь ты и строишь идиотскую улыбку. Ты все еще надеешься, что происходящее всего лишь неудачная шутка твоих одноклассниц, за что тут же получаешь по мордасам.

— Мы тозе осень рады! — сюсюкает другая, растягивая губы в резиновую улыбку.

Ты чувствуешь кожей, как грозовое облако каюты готово разрядиться электрическим разрядом. По твоим кишкам носятся волны вибрации, пальцы мелко дрожат. Ты уже боишься что-то сказать, потому что голос может сорваться. Находиться здесь больше невыносимо. Шесть пар холодных глаз остро оточенными копьями тыкают прямо в сердце. Твои школьные подруги, с которыми столько времени провел вместе, в которых влюблялся и делил опыт первых боязливых поцелуев, безжалостно и методично производят над тобой казнь. И становится вдруг очевидно, что там, где они — там тебя нет. И никогда не было. Ты по другую сторону. Ты все так же по другую вселенную. А все, что было — не более чем иллюзия и самообман.

«Черт возьми! — кричит твое естество. — Никому из них даже в голову не приходит, что я не мог ничего такого сделать! Чтобы я там не сделал, никто из них не сомневается, что я виноват! Тоже мне товарищи!»

Отчаянье выливается в обиду, и это выводит тебя из прострации.

— Кто-нибудь скажет мне, наконец, что же такое произошло?! — ты вкладываешь в эти слова максимум агрессии, потому что это единственное, что ты еще не использовал.

— А ты тут на крик не бери! — тут же огрызаются оскорбленные достоинства.

— Нам Толик все рассказал! — наконец-то проясняется хоть что-то. — Он нам передал все, что ты про нас говорил слово в слово!

Ты встаешь и выходишь из каюты.

«Держись крепко, ублюдок, я иду тебя убивать!»

Одноклассник отыскивается очень быстро. Он смотрит на тебя запыхавшегося, видит искры в твоих глазах и понимает, что сейчас будет мордобой.

— Толик, — говоришь ты как можно спокойнее. — Может, расскажешь мне, что ты там такого от моего имени девчонкам наговорил?

Глаза одноклассника лихорадочно мечутся. А больше тебе ничего и не нужно. Такое его поведения говорит само за себя, выдает с потрохами. Нет смысла сомневаться в повинности Анатолия. Тебе пятнадцать, и для тебя тоже не существует серого — есть либо хорошее, либо плохое. Толя виновен и понесет наказание. Сиюминутно.