Часть II

«Каждый может написать трехтомный роман.

Все, что для этого нужно, — совершенно не знать

ни жизни, ни литературы».

Оскар Уальд

15

С момента, когда ты самостоятельно прочитал «Волшебника изумрудного города» прошло семнадцать лет. За это время твои глаза пробежали миллионы строчек, упрятанные в разнообразные переплеты.

Черно-белые томики Борхесов, шершаво-красные Камю, бело-синие Сартры, затасканные Хемингуэи, густо-фиолетовые Фицжеральды, подранные котом Стругацкие, Джойсы в солидных глянцевых суперобложках. Набоковы, Миллеры, Платоновы, Лемы, Булгаковы, Чеховы, Лагерквисты, Уальды… Разве всех перечислить?

Каждый со своей логикой и своим языком. Каждый со своим неповторимым видением мира. Страшные, милые, забавные, грустные, страстные, злые. Они настолько чудесны, они так захватывают, что ты задаешься вопросом: не есть ли ты продукт брожения прочитанных тобой романов, повестей и пьес? Может быть, ты всего лишь винегрет из осевших в сознании рассказов, новел и эссе? Мир любого автора — это всего лишь его личное мнение. Это взгляд индивидуалиста, и как таковой — он полная противоположность объективности. Мир каждого автора не может быть правдой. Литературе и не нужна правда. Хуже того, литература не должна быть честной, иначе она потеряет свои блистающие образы, станет сухой и черствой.

Тебе двадцать три и ты понимаешь, что слово — прекрасный инструмент. Слово написанное действует сильнее слова сказанного. Ему больше верят, это знает каждый журналист. Потому что печатное слово становится документом. Ты вспоминаешь Джорджа Оруэлла и его мрачное повествование о тотальной победе коммунизма. Как оно там?.. «1984». Газета тридцатилетней давности, затерянная на пыльных полках старой библиотеки, становится вещественным доказательством событий, которые могли и не происходить. Оригиналы работ Мирандолы, или грубые знаки-символы на стенах храмов индейцев мая. Кому нужен автор, который чего-то там хотел рассказать? Его может уже и не быть в живых, а его писанина — этот мгновенный слепок мироощущения одного единственного человека, превратился в исторический факт. Древние не зря придумали поговорку: Vox audita latet, littera scripta manet — сказанное слово исчезает, написанная буква остается. Автора уже давно нет, а его слово осталось и живет самостоятельно. В идеальном случае, когда исчезают народы, и письменность, и даже язык, слово может уцелеть. Точно так же, как нерасшифрованное линейное письмо древнего Крита или надписи на Фетских дисках. Эти мертвые письмена, смысл которых канул в темный омут прошлого, — они превратились в абсолютное воплощение живучести слова.

Поборцы Истины ищут исторические подтверждения, чтобы воскликнуть: «Этого не было! Это не верно!». Апологеты Гармонии возражают: «Ну и что? Главное, что это красиво!» Профессиональные ораторы в дружбе с последним, они уверены — красивая фраза врать не способна. Проходят столетия и тысячелетия, смысл слова трансформируется в свою противоположность, а то и вовсе теряется, но само слово живет, потому как имеет гармонию и красоту, а вовсе не потому, что это слово — Истина.

Так что если слово сказанное есть ложь, то слово написанное — ложь в десятой степени. А потому литература — это желтая пресса Ее Величества. Ни больше, ни меньше.

Чем мудренее работы автора, тем больше читателей находят в них что-то свое. «Его произведения многогранны» — знакомая фраза? Книга становится бестселлером, роман переходит в разряд классических.

Такие произведения порождают споры. Читатели и критики ополчаются друг против друга. Им, в общем-то, плевать, что хотел донести сам автор, гораздо важнее, какие эмоции возникают у них. Так и получается, что мнение автора не существенно. Помните Достоевского и его студента, который тюкнул старушенцию? Это происходит на семьдесят шестой странице, а остальные четыреста сорок две — переживание героя. В современных боевиках народ умерщвляют сотнями, и никого это не тревожит. В современных фильмах убить, все равно, что пукнуть. «Беретта 92» выстреливает девяти миллиметровую пулю со скоростью четыреста метров в секунду. Эта пуля имеет энергию более шестисот джоулей. Даже если ты в бронежилете, пара ударов такими снарядами надолго выведет тебя из строя, если вообще не навсегда. Но только не главных героев тех фильмов. За нагромождением вымышленных фактов не остается простора фантазии зрителей и читателей. Вранье подобных произведений прямолинейно — его видно за версту. «Очередной дешевый блокбастер» — знакомое выражение?

Может Сальвадор Дали, когда сказал: «Тот факт, что я не понимаю смысла своих полотен, еще не значит, что в них этого смысла нет», не изображал из себя сюрреалиста мысли, а действительно был честен? Зачем автору пытаться найти в своем творении смысл, если за него это сделают читатели? Главное раскрутить произведение до уровня, после которого никто не будет сомневаться, что это действительно шедевр…

Иногда достаточно пытаться быть честным, чтобы быть сюрреалистом, не так ли?

Помните, как Женевьева в «Черном обелиске» Ремарка сказала: «Богу выгодно, чтобы люди страдали, иначе, они не будут к нему приходить». Разве важно, что эта героиня шизофреничка, и ее слова не следует воспринимать всерьез? Пройдет три года с момента прочтения «Обелиска», и ты будешь помнить только эту фразу, потому что она создала яркий волнующий образ. Через пять лет тебе придется перелистать книгу, чтобы вспомнить имя той героини, но ее слова по-прежнему будут светиться в твоей голове... Или капитан Йоссариан в «Уловке 22» Джозефа Хеллера. Тот эпизод, когда он целый день сидел голый на дереве. Тебе приходится перелистать эту книгу тоже, чтобы вспомнить должность Йоссариана, но зато ты прекрасно помнишь, как он пытается поднять товарища, а у того сквозь расквашенную спину вываливаются внутренности... Или рассказ «Алеф» Борхеса. Ты уже не в состоянии воссоздать цепь событий повествования, но образ точки Истины — концентрации вселенских знаний на всю жизнь укрепился в твоей голове.

Сколько таких примеров? Человек, который помнит пару десятков подобных высказываний и метафор становится авторитетом. «Эрудит» — знакомое определение? И что же, после этого всего разве твои собственные мысли и образы не есть продукт переработки всех прочитанных книг и просмотренных фильмов? Можешь ты отличить собственную мысль от некогда услышанной фразы?

Все эти бесконечные мудрые люди. Они все сказали до нас миллионами разных способов. Они придумали все крылатые фразы и все глубокомысленные изречения. Чтобы, черт побери, ты не сказал, все это уже было когда-то сказано! До чего бы ты ни додумался, все это уже придумали раньше и вписали в толстые амбарные книги вечно повторяющихся открытий человечества. Все эти великие и сияющие, они обокрали тебя, ничего не оставили! Ты родился уже обворованным, ущербным на тысячелетия литературы и философии. Остается либо быть потребителем, либо нести несвязный бред, в надежде, что он неожиданно сложится в осмысленную фразу. По закону математической случайности, такое возможно, если не затыкаться с утра до вечера пару-тройку столетий…

Тебе двадцать три и так ты думаешь.

Ты садишься за стол и пишешь свой первый рассказ. Твоя цель доказать себе и окружающим, что у тебя есть собственное мнение. Впечатанное в бумагу оно станет документом, вещественным доказательством твоей значимости в этом мире, даже если ты полный нуль. Ее Величество, она таки тебя получила, и ты честно отдаешь себе в этом отчет. Главное ведь не врать себе, верно? А врать остальным — это дело другое.

В твоей голове отчетливо вырисовывается картина. На огромном хрустальном троне восседает стеклянная королева. Подол ее платья закрывает весь пол, и теряется за границами видимого. На ее неподвижном лице застыла легкая улыбка превосходства, а глаза — обсидиановые линзы — видят сразу весь мир. Она многорука, как Шива. У нее даже больше рук, чем у Шивы. Этими руками она быстро-быстро открывает книги и заполняет пустые страницы идеально ровными и черными, как сажа, строчками. А следующие руки уже подхватывают законченные книги и швыряют в реальность — по краям полотна проглядываются контуры городов, в том направлении и улетают, исчезая по дороге, все эти книги.