Ветер немного стих, дул порывами. Снег иногда падал, как полагается, вниз, а не летел куда-то горизонтально. К утру он перестал совсем. Пора…

— Пойдем вниз, — сказал Прохоров. — Нас уже вышли искать.

Никто с ним не спорил. Вершина была близка, но товарищи, которые сейчас идут к ним, торопятся, не думают об опасности. Надо скорее спускаться.

— Я с этим… — сказал Саша, — не пойду.

Все молчали. Не хотелось смотреть в глаза друг другу. Было такое ощущение, что и они в чем-то виноваты, как-то запачканы.

— Пойдешь!.. — сурово сказал Прохоров.

Саша наклонил голову и стал разматывать веревку.

— Ну, пойду…

— Он пусть идет первым, — Прохоров не сказал, кто должен идти первым, но все поняли.

На спусках первым ставят наименее сильного участника. Идущий сзади опытный, сильный альпинист сможет удержать его в случае срыва.

Игорь не был слабым в группе, но сейчас он был самым слабым. Прохоров это знал.

«Может быть, еще станет человеком», — думал он.

Свежий, рыхлый снег лежал на гребне. Ледоруб свободно уходил в него до головки, и страховка была ненадежной. Сейчас на спуске от всех требовались внимание и осторожность.

А Игорь шел безучастно: вытаскивал ногу, втыкал ледоруб, поднимал другую ногу. Что не передумал он за это время! Как-то сами собой всколыхнулись все те некрасивые мелочи, которые он старался спрятать на дне своей памяти. «Жить раньше было легко, просто, приятно… Как-то все удавалось…»

В этот момент Игорь сорвался. Если бы он немного быстрее перевернулся на живот и зарубился не клювом ледоруба, а лопаткой, может быть, ему удалось бы задержаться. Но он сделал это как-то вяло, безразлично, и его большое тело заскользило вниз. Саша увидел искаженное от ужаса лицо Турчина и мгновенно, сделав шаг назад, перекинул веревку через плечо. «Не удержу, — пронеслось у него в голове. — Надо прыгать!» Но и прыгать было нельзя. Веревка не выдержит свободного падения двух тел. Лопнет… Саша сделал еще шаг на карниз и сильнее стиснул убегающую сквозь руки веревку. Прорезав рукавицы, веревка впилась в кожу ладоней и сорвала ее. Скрипнув зубами от страшной боли и уже чувствуя, что ему не удержать Турчина, Саша упал назад, на карниз, и с радостью почувствовал, как снег под ним подался.

Карниз обвалился, и Саша полетел вниз. Снежная глыба догнала его и ударила по голове. Теряя сознание, он все сжимал веревку, чтобы смягчить рывок. Веревка впивалась в ладони…

Он скоро пришел в себя и попытался зарубиться ледорубом, висевшим на руке, но взять его не смог. Из ладоней сочилась кровь, и Саша прижал их к снегу, стараясь холодом успокоить боль. Но все это ничего не значило по сравнению с тем, что веревка выдержала и, значит, этот Турчин тоже висит по другую сторону гребня.

Наверху чернели головы товарищей.

Первым увидел группу Прохорова начспас. Уже немолодой, спокойный человек, бывалый альпинист, он секунду напряженно вглядывался в пятерку людей, спускающихся с гребня по снежнику, и, не выдержав, закричал:

— Урра!.. Пятеро!.. Товарищи!..

Нина рванулась вперед:

— Хорошо!.. Очень хорошо. Очень, очень хорошо… — шептала она, и по лицу у нее текли слезы.

Но, пока они подходили друг к другу, стало ясно, что не всё в порядке в группе Прохорова. Пятеро спустились с гребня, вышли на снежное плато, развязались, и сразу их стало не пятеро. Четыре и один. Кто этот один?..

Наконец сблизились. Было видно, что Веселов идет, осторожно неся перед собой забинтованные руки.

Уже Прохоров обнимается с начальником спасательной службы и потом что-то говорит ему.

Солнце вырвалось из облаков, и сразу на леднике стало тепло и ослепительно ярко.

Последним медленно, опустив голову, подходил Игорь Турчин. Нина бросилась к нему, но вдруг все поняла и остановилась. Он тоже остановился, снял рюкзак и сел на него, глядя куда-то в сторону.

Десять товарищей было на леднике. И еще один человек…

— Это пройдет, — мягко сказал Прохоров, подходя к Нине. Было непонятно, к кому относятся эти слова. Может быть, к Игорю. Но Нина сказала:

— Конечно, — и попыталась улыбнуться.

Сто человек в течение двух-трех часов собирали в лесу хворост, тащили целые деревья, когда-то поваленные лавиной или бурей, корчевали смолистые пни; причем делали это с удовольствием, смеясь, подтрунивая друг над другом. Можно себе представить, сколько было топлива!

Костер зажгли после ужина, когда стемнело и стало холодно. За вершиной, которая называлась Замком, вставала луна. Острые зубчатые башни Замка таинственно и нелюдимо чернели в небе, освещаемые сзади холодным лунным заревом. Остальные горы исчезли во мраке. Иногда вдруг прокатывался гулкий рокот. Опытные альпинисты по звуку узнавали — это на ледопаде куски льда откололись от медленно движущегося ледника и покатились по «бараньим лбам». Горы были невидимыми, но давали о себе знать. Мол, не забывайте, мы — здесь…

От реки на поляну, где разгорался костер, потянуло сыростью. Костер горел ярко, громко трещали дрова. Пихта и елка всегда горят шумно. Пламя стало таким нестерпимо ярким и жарким, что понемногу все отодвигались и скоро вокруг костра образовалось широкое кольцо — как сцена. Начальник учебной части, мастер спорта Павлов, говорил о нужных и важных вещах, но, честно говоря, слушали его рассеянно. Смотреть на взлетающее к самому небу пламя костра, набросить свою штормовку на плечи девушке, стоящей рядом, чтобы у нее не мерзла спина, переброситься шуткой с товарищами — было интереснее.

Зато «горный бокс», в котором боксируют с завязанными глазами и с помощью скатанных спальных мешков в чехлах, никого не оставил равнодушным и пользовался шумным успехом.

Неожиданно оказалось такое количество талантов, что выступить всем не было возможности. Поэтому когда, наконец, из-за Замка вылезла луна, запели альпинистские песни. В них рассказывалось о бесконечном количестве напастей, подстерегающих альпинистов в горах. И было непонятно, почему же всем так весело и почему всех этих певцов никаким калачом не заманишь проводить свой отпуск на даче или в доме отдыха.

Всему бывает конец. Перепели все песни, и у костра стало тихо. Груда пышущих жаром углей снизу освещала молодые лица. Еще все были объединены только что умолкнувшей песней, но каждый, глядя в огонь, думал о чем-то своем.

Немолодой народ: замполит, Прохоров, начальник лагеря и другие инструкторы, уже десятки раз побывавшие в горах, — сидели вместе и вспоминали восхождения, в которых они бывали, товарищей, с которыми ходили. Вокруг них собиралась молодежь.

— Ты ведь Андрея Тонкого знал? — спросил замполит у Прохорова.

— Это мой друг, — ответил Прохоров. — Вместе ходили.

— Вот рассказал бы молодежи, как вы баварским орлам, этому Цвангеру, в тридцать шестом году нос утерли, — сказал начспас.

Лина встрепенулась.

— Павлуша… — горячо зашептала она, оборачиваясь в темноту. — Где ты?.. Иди. Про Цвангера…

Луна освещала горы. Они появились из темноты и нависли над поляной. Вдалеке смутно поблескивала над перевалом черная километровая стена Зубра.

— Мы с Андреем спустились с Опоясанной уже поздно, — сказал Прохоров, — и до тропы дойти не успели. Контрольный срок кончался на другой день, и, чтобы не продираться сквозь заросли в темноте, решили переночевать на границе леса. Поставили палатку, сварили манную кашу с черносливом, наелись, легли.

Когда знаешь, что завтра не надо идти вверх, что путь предстоит легкий, — не торопишься. Я и проспал. Открываю глаза — солнце бьет в палатку. Смотреть невозможно. Андрея нет. Но волноваться нечего. Он человек опытный, к тому же я его характер знал. Он любил восход встречать. И действительно: у палатки горит костерчик в камнях, что-то варится, а Андрей сидит на солнышке и любуется на горы. Воздух чистый, свежий, солнце еще не жаркое. Ручей бормочет внизу. Ни ветерка. Тихо. «Погодка установилась, — подумал я, — только ходи». Вижу, Андрей что-то в бинокль разглядывает на той стороне ручья.