Помолчал он и говорит:

— Баварские орлы по осыпи лезут.

А надо сказать, примерно неделю тому назад приехала к нам на поляну Зубров экспедиция клуба баварских альпинистов. Клуб назывался «Адлерберг» — «Горный орел». Начальником экспедиции был такой рыжий гладкий баварец Цвангер.

Они приехали специально для того, чтобы взять Зубр, Аман-Каю и другие еще не взятые нами вершины и, таким образом, показать превосходство немецких альпинистов. Надо отдать справедливость, ходили они хорошо, а снаряжение у них было и того лучше. Самое главное для них было забраться на Зубр. Они все фотографировали его во всякую погоду с разных мест и приговаривали:

— Маттергорн, Маттергорн…

Это значило, что наш Зубр походил на одну из самых трудных и красивых вершин Альп — Маттергорн.

Баварцы поравнялись с нашей палаткой по высоте, остановились и стали доставать веревки.

— Тренироваться пришли, — сказал Андрей. — Давай кашки поедим, а то что на голодный желудок за ними наблюдать!

Мы ели из котелка кашу и смотрели, как баварцы тремя связками приступили к тренировке. Один, должно быть, Цвангер, стоял внизу и что-то покрикивал, но разобрать его слова было невозможно.

— Это они к Зубру готовятся, — сказал я Андрею.

— А что, — говорит он, — если мы с тобой хотя бы подходы посмотрим? К первому жандарму сходим, а?

— Это, конечно, можно, — отвечаю я, — но у нас ведь контрольный срок в восемнадцать ноль-ноль кончается. Можем не успеть.

— Пустое, — говорит Андрей. — Я схожу в лагерь. Получу разрешение.

— Так пойдем вместе.

— Зачем? Ты пока тут на них поближе посмотри, — Андрей показал головой в сторону баварцев и таким безразличным тоном добавил: — Узнай, когда они на Зубр выходят. Ты ведь по-немецки немного понимаешь?

— Ну, понимаю. Только ты побыстрее, — сказал я, — а то просидишь где-нибудь на красивом месте. Цветочки будешь собирать.

Андрей рассердился:

— Черт с тобой. Не буду. — Но потом улыбнулся, взял зачем-то рюкзак и ушел.

Я перебрался через ручей и пошел к баварцам.

— Здравствуйт, — сказал Цвангер по-русски. — Учийтся?

Ну что ж, я согласился. Можно, думаю, поучиться, если есть чему.

— А когда выходите? — спросил я.

— Через завтра — утром, — сказал Цвангер.

Баварцы лезли по совершенно отвесной, даже кое-где нависающей с отрицательным уклоном гладкой скальной стене.

Первый забивал над головой крюк и, зацепив карабин, пропускал через него веревку, обвязанную вокруг груди. Нижний подтягивал за эту веревку первого до уровня груди и закреплял ее. Первый, вися на веревке, долго искал в гладкой скале щель, наконец находил ее, вбивал второй крюк и пропускал через карабин второй конец веревки, тоже идущей от груди. Нижний снова подтягивал, а первый вбивал следующий крюк.

— Это есть прием высшей техника альпиниста, — говорил Цвангер. — Называется «зальцуг».

Мы знали этот прием, но прибегали к нему в крайних случаях. Для идущего первым это очень тяжело и больно. Веревка давит грудь. Дышать почти невозможно. Чаще всего можно найти другой способ подъема.

Баварцы лезли все выше и выше. И вдруг один из них сорвался. Верхний крюк, наверное, плохо забитый или попавший в мягкую породу, не выдержал, и баварец полетел вниз. Нижний успел протравить веревку, и на следующем крюке падающий задержался, но рывок все-таки был так силен, что баварец дико закричал от боли.

Цвангер вскинул к глазам фотоаппарат, и щелкнул спуском. Я бросился к скале. У сорвавшегося было сломано ребро. Его отнесли в сторону. Цвангер не прекратил занятия… Я ушел к своей палатке не простившись. Ну их к черту! В самоубийцы они, что ли, готовятся, эти орлы?

Андрей пришел с туго набитым рюкзаком, весь мокрый. Он шел в самую жару.

— Ну? — спросил он, сбрасывая рюкзак. — Когда они выходят?

— Послезавтра.

— Зер гут. Очень карашо, — весело сказал Андрей и стал выкладывать из рюкзака хлеб, консервы, колбасу, сахар.

Я начал кое-что понимать, но не верил еще своей догадке.

— Ты куда это собрался?

— Во-первых, не я, а мы. А во-вторых, если они, — Андрей кивнул головой в сторону баварцев, — орлы, то мы что, курицы? Попробуем. Скажи пожалуйста, приехали наши вершины брать. Потом, поди, напишут: в Советском Союзе альпинизма нет. Русские альпинистами быть не могут и так далее… А ты что, — Андрей выпрямился, — возражаешь?

— Ну что ж, — сказал я, — попытаемся… Но на рожон лезть не будем.

— Я тоже не дурак голову ломать… Еще пригодится, — проворчал Андрей.

— Как же ты уломал Сорокина? — спросил я, зная осторожный характер уполномоченного по району, дававшего в ту пору разрешения на сложные восхождения.

— Значит, уломал…

С вечера мы поднялись повыше и устроились на ночлег почти под самым северным гребнем, ведущим к вершине. В наступающих сумерках гребень казался непроходимым. Во всяком случае, путь на вершину не просматривался. Андрей долго сидел на камне, обхватив колени руками, всматриваясь в гребень.

— Да, — сказал он, залезая в мешок, — завтра поработать придется.

Ночью был мороз. Вода в котелке замерзла. Иней покрывал палатку, когда мы до рассвета стали сворачивать лагерь. «Это к хорошей погоде», — радовались мы, дрожа от холода.

Пока лезли по обжигающе холодным скалам на гребень, коченели руки, теряли чувствительность пальцы и не находили зацепок. Это было опасно, но что поделаешь? Надо было как можно раньше выбраться на северное ребро.

Неизвестно, что́ ждало нас там. Еще никто не был на вершине, но считалось, что путь по северному ребру единственно возможный. Баварцы долго изучали фотографии и тоже остановились на этом же варианте.

Мы с Андреем видели путь подъема с Опоясанной, и он казался нам нелегким. Но мы знали, что издали всегда кажется страшно, а подойдешь — и ничего, пройти можно.

Как и рассчитывали, мы вылезли на гребень к восходу солнца. На Зубре оно, правда, уже давно появилось и освещало утреннее облачко, ночевавшее на вершине. Но все остальное было еще в тени, и ручьи-водопады на мрачных стенах Зубра были скованы морозом. Внизу, под нами, лежали верхние фирновые поля, круто спадающие к леднику Зубра, а прямо на юго-востоке был виден восточный гребень. Под самой стеной вершины восточное ребро разрезала впадина Чертова перевала, выводившего на южные склоны хребта. Перевал был даже удобный, но никто им не пользовался, потому что в снежный кулуар[6], выводивший к перевальной точке, всегда сыпались лавины со стен Зубра. Иногда, когда на вершине не дежурили облака, был виден громадный нависающий снежный карниз. С него и сыпало. А с другой стороны кулуар ограничивали черные, сильно выветренные скалы. Иной раз их почти до середины захлестывала лавина, срывавшаяся с Зубра. Этот кулуар тоже называли Чертовым.

Солнце вставало над восточным ребром, и Чертов перевал был виден отчетливо в розовато-золотистом сиянии, исходившем откуда-то из-за него. Что говорить, было красиво; и Андрей как уселся на гребне, засунув замерзшие руки под штормовку, так и сидел, не сводя глаз с восточного ребра.

Ну что ж… Когда вышло солнце и немного согрело скалы, мы двинулись вверх. За первым жандармом, который удалось обойти справа, над аманкайским ледником, встал второй. Его пришлось штурмовать в лоб. Андрей пошел первым, забивая крюки. Я страховал его снизу. Порода попалась тяжелая. Гладкие, наклонно лежащие плиты не имели зацепок. Андрей с трудом находил щели для крючьев. Он прижимался к плитам всем телом, но угол их наклона был велик, и я видел, как его тело вдруг начинало съезжать вниз. Я поддерживал Андрея, натягивая веревку. Кое-как закрепившись, он оборачивался, улыбался со стиснутыми зубами, подмигивал мне обоими глазами и упрямо лез дальше.

Перед самой вершиной жандарма стенка стала отвесной.

Я видел снизу, как Андрей ощупывал скалу справа, слева, вверху, насколько доставали руки.

Щелей не было. Крюк не забьешь. Он попробовал обойти этот участок справа. Не вышло. Зацепки, на которых он держался, были маленькие, еле заметные, и я прекрасно понимал, как напряжены были мышцы ног и рук Андрея. Долго выдержать такое напряжение нельзя.