Кругом шум и галдёж, но весь этот трамтарарам заключён в пределы забора с колючей проволокой, а за ним — тишина и покой. На поле крестьяне, пользуясь тем, что дует лёгкий ветерок, распыляют известь. Им, наверное, нет дела до воскресенья, для них главное — урожай. Несущиеся по дороге автомобили того и гляди запылают от жара, исходящего от раскалённых небес. Я ловлю пчелу — осторожно, чтобы не ужалила, отрываю ей крылышки и пускаю ползать по земле, а сам смотрю. Пчела не понимает, что крылышек у неё нет, и, яростно тряся спинкой, пытается взлететь. Я гоняю её взад–вперёд спичкой.

Вдруг у вышек для прыжков в воду становится шумно и собирается целая толпа народу. Все вылезают из воды и, сбившись в кучу, стоят на краю бассейна. Это служитель в шапочке без козырька объявил перерыв. Из раздевалки выходит какая‑то девица и идёт к трамплину, на ходу переговариваясь с мужчиной, обвешанным фотокамерами. Камеры здоровенные — я таких раньше не видал. Девица в крошечном бикини, а фотограф — в рубашке и брюках. Оставив приболевшего товарища лежать, мы втроём тоже идём смотреть. В самом центре толпы устанавливают на треногу фотоаппарат, а манекенщица встаёт в позу на метровой вышке. На ней густой слой косметики, и она, как небо от земли, отличается от женщин, глазеющих на неё из толпы. Когда я смотрю на эту красотку, у меня даже дыхание перехватывает.

Манекенщица принимает разные позы, затвор фотоаппарата щёлкает и щёлкает.

— Кривляка, — говорит Длинный, но я вижу, что он тоже взбудоражен.

Потом девица поднимается на пятиметровую вышку и по указанию фотографа делает вид, что изготовилась к прыжку: разводит в стороны руки, сгибает колени и приподнимается на цыпочках. "Сильнее наклонись вперёд! Вдаль смотри!" — кричит снизу мужчина. Мне вдруг кажется, что и трамплин, и небо, и солнце, и равнина созданы специально Для этой девушки.

Съёмка заканчивается, и манекенщица собирается спускаться. "Ой, высоко, боюсь!" — кричит она фотографу, ^и он, поднявшись по лесенке, сводит её вниз за руку.

— Фу–ты ну–ты, — роняю я.

— Не говори, — соглашается приятель.

Толпа расходится, все потихоньку расползаются на свои прежние места, обсуждая манекенщицу. Никто не говорит о ней доброго слова: женщины утверждают, что красоты тут никакой нет — сплошная косметика, мужчины считают, что она слишком дерёт нос. Мы промеж себя тоже отзываемся о ней не слишком лестно.

Наш больной товарищ уснул. Рот у него приоткрыт, он по–настоящему спит. Я накрываю его лицо полотенцем.

— Ничего, что он здесь спит? — спрашивает Длинный.

— Он может разболеться не на шутку, — говорю я. — Давайте отправим его домой, в деревню, а?

— Это ещё зачем? — спрашивает Головастый.

— Ничего, проживём и втроём, — говорю я. — Каждому придётся платить за комнату немного побольше, только и всего.

— Это уж как он сам захочет.

— Да он хочет вернуться, просто нас стесняется.

— Если хочет, пускай едет.

— Так что, отправим его домой?

— Как это "отправим"?

— Ну, уговорим, все вместе.

— Вот ты и уговаривай, — заявляет Головастый. — А я не буду.

— Ладно, — соглашаюсь я. — Я ему скажу.

— Когда?

— Сегодня же вечером или завтра.

— Торопишься, да?

— Долго тянуть нельзя, — говорю я. — Мало ли что.

Длинный подобрал где‑то журнал и перелистывает его.

Тот, который блевал, спит беспокойным сном. Жарко, но здесь, ближе к морю, все время дует лёгкий ветерок, и, в общем, терпеть можно. У меня пересохло в горле, и я, зажав в кулаке мелочь, иду к палаткам. Вдруг мне делается странно оттого, что я шагаю сам по себе, один. Тело кажется непривычно лёгким, в руках не чувствуется силы, и весь я какой‑то незащищённый. Обернувшись, я смотрю на товарищей, но толпа уже заслонила их. Пересчитав мелочь, иду дальше, решаю: чем покупать сок, лучше попить из водопровода. Поэтому я сворачиваю к фонтанчику, смываю с лица пот и надуваюсь водой по самые уши. Внезапно меня охватывает жуткое озлобление. В последнее время такие неожиданные, беспричинные приступы ярости накатывают на меня часто, сам не знаю отчего. Вдруг хочется схватить кого‑нибудь и бить, бить, бить — все равно кого. И плевать, что будет потом. Я распрямляю плечи, сжимаю кулаки и с ненавистью смотрю в лица встречным. Мысленно я одним ударом сбиваю с ног каждого из попадающихся мне по пути парней. Но никто не обращает на меня внимания, и все проходит само собой.

Мои товарищи сидят на газоне и разговаривают с незнакомым пожилым дядькой. Когда я подхожу, он приветливо здоровается со мной. На нем плавки, в каких ходят молодые ребята, и он, видно, пару раз искупался, потому что волосы у него мокрые. Я сажусь на траву между двумя приятелями. Тот, который блевал, все ещё спит.

— Я тут расспрашивал кое о чем ваших друзей, — обращается ко мне мужчина.

— Есть местечко, где вроде платят побольше, — объясняет мне Головастый.

— А на сколько побольше? — спрашиваю я.

— Вдвое.

— Иди ты!

— Нет–нет, он не шутит, — говорит мужчина. — А через год зарплата повышается.

— А какой рабочий день?

— Такой же. Восемь часов. И никаких сверхурочных.

— А что за работа?

— Работа приятная, даже очень.

— Какая?

— А вот приходите завтра по этому адресу. — Мужчина Достаёт из бумажника, который у него в руке, визитную карточку и протягивает нам. — Тогда и поговорим обо всем не спеша.

Мы передаём карточку друг другу, но там только название фирмы, телефон и адрес, а чем они занимаются — непонятно.

— Ваша, что ли, фирма? — спрашиваю я.

— Нет, что вы! — отвечает мужчина. — Я так, мелкая сошка. Моё дело — подыскивать таких ребят, как вы.

— Что‑то чудновато, — говорит наш Головастый.

Мы с Длинным доверяем вести переговоры ему, а сами сидим и слушаем.

— Почему чудновато? — удивляется мужчина.

— Что значит "таких, как вы"? Вы нас впервые видите.

— Я имею в виду, молодых и здоровых.

— Здесь таких и без нас навалом.

Мужчина в затруднении. Хочет что‑то сказать, но не может подобрать слов.

— Я так думаю, — говорит Головастый, не дожидаясь объяснений. — Ты, дядя, набираешь кого ни попадя, только бы комиссионные сорвать. Дело ясное.

— Да ничего подобного! Наша фирма расширяет дело — вот и все.

— А может, мы какие‑нибудь не такие, откуда ты знаешь?

— Вижу. Глаза у меня есть, я вижу, что вы отличные ребята.

Мы смеёмся.

— Стало быть, зарплата вдвое больше, работа приятная, фирма — первый сорт и берут всех подряд, так?

— Так.

— Зачем же тогда ходить и подыскивать работников? Дали бы объявление в газету, и дело с концом.

Мужчина не кажется смущённым, но и не отвечает. Головастый тоже замолчал, ждёт, как тот будет выкручиваться. Я не свожу глаз с лица незнакомца.

— Почему вы мне не доверяете? — говорит наконец он. — Я‑то вам троим доверяю.

— Тот, который спит, тоже с нами.

— Ну, четверым доверяю.

— Можете не стараться.

— Почему?

— А потому, что мы вам все равно не поверим.

— Прямо не знаю, как с вами говорить, — вздыхает мужчина.

— Уж больно мягко стелете.

— Просто такие хорошие условия.

— А какая работа, не объясняете.

— Эх, была не была, расскажу.

— То‑то, нас не проведёшь.

— Ну слушайте.

Мужчина устраивается поудобнее и наклоняется к нам поближе. Лицо у него делается серьёзным, и он, понизив голос, говорит:

— Это работа на корабле.

Мы удивлены.

— На каком ещё корабле?

— На рыбацком.

— Наверное, какое‑нибудь дырявое корыто.

— Суда у нас небольшие, это верно, но все содержатся в идеальном порядке.

— А зачем тогда надо было тень на плетень наводить?

— Пожалуй, вы правы, незачем… Ну как, согласны?

— А мы подойдём? Никто из нас моря и не нюхал.

— У нас все начинают с нуля. А что зарплата вдвое больше — гарантирую. И небольшие подъёмные дадут.