— А куда плавать?

— К берегам Африки, на Марианские острова — в разные места.

— Далековато.

— Извините за вопрос, вы как, довольны своей нынешней жизнью?

— Довольны. Даже очень.

— А у нас вам будет ещё лучше.

— Ну ладно. Мы между собой обмозгуем и завтра скажем.

— Что ж, будем вас ждать.

Мужчина, слегка поклонившись, закрывает бумажник.

— Жизнь человеку даётся одна, — говорит он на прощание, снова кивает нам и деловитой походкой уходит прочь. Мы смотрим ему в спину. У трамплина он останавливается возле группы молодых парней и заговаривает с ними.

— Ну как, сходим завтра? — спрашиваю я.

— Не–а, — отвечает Головастый. Он рвёт визитную карточку на клочки и подкидывает их вверх. — Все это сплошная брехня.

— А мне бы хотелось поплавать на корабле, — говорит Длинный.

— И мне, — поддерживаю его я.

— Бросьте, — урезонивает нас Головастый. — Вам что, жить надоело? Пусть они платят хоть в десять раз больше, жизнь‑то дороже.

— Живём‑то и впрямь один раз, — говорю я, — этот тип правду говорит.

— Ну и плевать.

— На что?

— Да на это.

Скоро вечер, но народу меньше не становится. Все торговые палатки забиты людьми, кругом кучи бумажек из‑под мороженого и груды пустых бутылок. Из динамиков гремят без конца одни и те же мелодии. Мы лежим на траве и ничего не делаем. Тот, который блевал, все дрыхнет, как будто не спал несколько ночей подряд. Остальные двое тоже вроде как дремлют. Я начинаю разглядывать людей вокруг, но скоро мне это надоедает. Лица и фигуры разные, а в общем все похожи друг на друга, как близнецы. Все делают одно и то же, да и мысли, наверное, у каждого одинаковые. По эту сторону колючей проволоки ничего интересного нет, это ясно.

Я перевожу взгляд на море. Тихое, тёмное, оно вспыхивает ослепительными блёстками. Кораблей нигде не видно, только вдали торчит островок со скалистыми берегами, возле которых пенятся волны. В самой высокой точке островка установлен маяк. Я, в общем‑то, особой любви к морю не испытываю, но острова мне нравятся. Я бы хотел немного пожить на маленьком островке — тихом, уютном, где круглый год тепло и есть все необходимое для жизни. Когда мне не спится по ночам, я всегда представляю, как жил бы на таком острове. Иногда мне хочется, чтобы я был там один, иногда — чтобы с друзьями. В иные ночи я представляю, что оказался на острове вместе с девушкой. Но её лицо каждый раз меняется, его черты вообще рисуются мне расплывчато, отчётливо я вижу только тело — от шеи и ниже.

Когда мы вчетвером только начинали жить вместе, нам нравилось слоняться по разным забегаловкам. Мы каждый вечер по ним таскались. И где‑то через полгода, а то и раньше уже знали все места, где собираются ребята и девчонки нашего возраста. Там можно просидеть несколько часов за одной чашкой кофе. В одной такой кафешке, в которую надо спускаться по лестнице, как в метро, мы обычно знакомимся с девицами. Заговаривают, как правило, первые они. Мы разбираемся по парам, кому кто понравится, и разбредаемся. Я всегда сначала долго гуляю с очередной подружкой, а потом мы пристраиваемся где‑нибудь в кустах, у обочины дороги, или на крыше дома. Один раз чуть ли не целую ночь проторчали в телефонной будке. Потом, когда дело сделано, девчонки обычно трещат без умолку, а я больше отмалчиваюсь.

К вечеру бассейн понемногу затихает. Все больше народу валит к раздевалкам, вход превращается в выход, а по тропинке через поля тянется вереница людей, идущих в обратную сторону. Но все равно здесь ещё очень людно, по-прежнему светит солнце и страшная духота. Мы все четверо лежим как бревна, не в силах пошевелиться, и молчим. Тот, который подобрал журнал, время от времени читает нам вслух какую‑нибудь шутку, но, кроме него самого, никто не смеётся.

Заболевший — он слева от меня — наконец открывает глаза. Сняв с лица полотенце и увидев, что это моё, он возвращает его мне. Когда я спрашиваю, как, мол, дела, он отвечает, что здорово выспался, трёт глаза и улыбается. Но все‑таки вид у него неважный. Спина и плечи медно–красные от загара, но здоровее от этого он выглядеть не стал.

— Отлично поспал, — тихонько повторяет он.

— Мы тут беспокоились, — говорю я. — Думали, уж не окочурился ли ты.

— Скажешь тоже. Сморило меня.

— Жрать, поди, хочется?

— Ага. Но я подожду до вечера, а то может снова вывернуть.

— Ну, давайте, что ли, собираться?

— Да рано ещё.

— Может, не пойдём завтра на работу?

— Ещё один прогул — и нас снова вышибут.

Весной нас вызвал тогдашний хозяин и сказал, что мы четверо ему больше не нужны. Мол, воруем детали, прогуливаем и все такое. А мы чихали на него — сейчас устроиться можно. На следующий же день нанялись на заводик, где делают картонные коробки. Новый хозяин оказался ничего — вежливый, не орёт из‑за ерунды. Если работаешь нормально, раз в два месяца устраивает двухдневные поездки куда‑нибудь забесплатно. А перед самым летом подарил нам телевизор. Старый, изображение хреноватое, но смотреть можно. Мы поначалу после работы сразу шли домой, даже газеты покупали, чтобы знать программу. Потом это дело нам прискучило, и мы снова начали вечерами слоняться по улицам. Напивались, дрались, шлялись ночи напролёт с девчонками. Но вино было — дрянь, после драк болели ушибы и ссадины, а с девицами брала тоска — все разговоры про одно и то же.

— Мы тут посоветовались между собой, — решившись, начинаю я, — может, тебе и правда лучше вернуться в деревню?

Он отвернул лицо в сторону моря и не отвечает.

— Не понравится там, можешь опять сюда двинуть, — продолжаю я. — Ты ведь погулял вволю. Целых два года.

По–моему, он смотрит на остров.

— Работу найдёшь и там. Ну, может, не первый сорт, но с голоду не помрёшь.

Лицо у него нахмуренное, он думает.

— Ты только не думай, никто тебя не гонит. Понимаешь, а?

— …Ага.

— Мы о твоём здоровье заботимся.

— Понятно.

Я замолкаю. Такое ощущение, будто я все это для себя говорил, а не для него. Ладно, ему решать. Он колеблется, переводя взгляд с моря на траву и обратно.

— Прямо не знаю, — наконец говорит он. — Неохота одному оставаться…

— Это верно, — соглашаюсь я.

— И потом, если я свалюсь как снег на голову, мои могут испугаться. .

— Да они обрадуются.

— Обрадуются ли?

— Конечно обрадуются!

Я думаю, он уедет. Напишет письмо домой, соберёт вещи, получит расчёт, сколько ему там причитается, купит билет, и мы втроём проводим его на поезд. Дело ясное. А раз уехав, он сюда, наверное, уже не вернётся. Духу не хватит.

— Надо сначала письмо написать, — говорю я.

— Угу, — соглашается он.

Ему, как и мне, пишут из дома раз в месяц. Два письма мать, третье — отец. Мать пишет, что беспокоится обо мне, а папаша — давай, мол, сынок, работай, работа — самое главное в жизни, и все такое. А я не знаю, что в жизни главное. Первые два раза я ответил, а потом и читать перестал. Когда приходит письмо из дома, я только рву конверт и смотрю, нет ли денег, а потом комкаю и выбрасываю.

Остальные двое наших, разморённые жарой, помалкивают. Я беру одну из немногих оставшихся сигарет, затягиваюсь пару раз, потом бычкую её и засовываю за ухо. Тот, который блевал, снова закрыл глаза.

Шум волн стал слышнее — ветер усилился, что ли. Откуда‑то с улицы доносится гудок автомобиля. За восточной оградой бассейна расположены овощехранилища, под лучами заходящего солнца они делаются похожими на реактивные авиалайнеры. Их пять, там хранятся ящики с подпорченными овощами, ветер временами доносит оттуда запах гниения. Солнце клонится к закату, скоро стемнеет, а там и понедельник. Завтра надо идти на работу, а перед этим ещё предстоит ночь в жаркой и душной комнате. Мы обычно открываем окно, но прохладнее от этого не становится. А среди ночи ещё начнёт орать младенец в соседней комнате, потом, высунувшись из окна, злобно завопит торговец, который живёт на втором этаже. Пока не утихнет этот концерт, мы все четверо так и будем лежать, обливаясь потом на влажных простынях.