Аллиса первой выскочила наружу. Я было испугался, представив себе дочь катающейся по земле, царапающей горло от недостатка воздуха, и с глазами, вылезающими на стебельках, но тут знакомый бас снаружи произнес:

— С благополучным вас, не побоюсь этого слова, прибытием!

Мы спустились по трапу к ожидающему внизу тощему человечку в невероятно пестром попугайском костюме и роскошной шляпе с пером. Пожимая ему руку, я все же рыскал глазами по сторонам, отыскивая дочь. Увидел я ее уже у подножия постамента, возящейся там с молотком и зубилом. Даже отсюда были слышны ее ужасающие ругательства.

— Не она первая, не она последняя, — с гордостью заметил доцент Дорофей Ползучий (его имя было написано на маленьком бэджике, прикрепленном к пиджаку). — Многие отважные мужи и девы пытались добыть кусочек статуи, но лишь сами оставляли здесь кусочки своих вороватых пальцев.

У самого доцента пальцы были короткие и толстые, как сосиски, что, в общем-то, не вязалось с его глистоподобным обликом. Мановением сосиски Ползучий пригласил нас следовать за ним.

— Послушайте, доцент, — задал я на ходу вопрос, — а почему здешний музей посвящен только Трем Капитанам? А как же остальные?

— Их было только трое, — отозвался Ползучий. — Разве вас не предупредили?

— Я не о том. Чем виноваты остальные, не менее известные капитаны? Например, Гаттерас?

— Он не летал, он плавал, — сообщил доцент. — Книжки надо читать.

— Ну хорошо, — я не собирался сдаваться. — Вот, хотя бы, наш Полозков? В его годы он уже сделал тридцать два научных открытия и одно ненаучное, после чего от него ушла жена.

— Что же он такое открыл? — заинтересовался доцент, и даже сбавил шаг.

— Шкаф. А в нем сидел любовник его жены. Дальше — тишина.

— Понятно, — закивал Дорофей. — Я всецело поддерживаю кандидатуру вашего друга, если когда-нибудь его решат принять в почетные члены Сообщества Гигантских Древних Трех Капитанов. Но пока наш музей рассчитан только на трех.

— А, может, есть смысл открыть здесь Главный Музей Космоса? — вступил в разговор механик Голубой.

— Интересно, почему вы об этом спросили? — вопросом на вопрос ответил доцент.

Вместо ответа механик указал на стоящую неподалеку глыбу, на которой было выбито:

— Ах, это, — доцент досадливо отмахнулся. — Неприятная история. Прилетал тут один энтузиаст-музейщик. Притащил два звездолета разной дряни, глыбу приволок, пообещал вскоре вернуться и все устроить. До сих пор возвращается. Добро ржавеет, пропадает, а расхитить не имеем права — а ну, как явится, по судам затаскает?

Мы как раз поравнялись с огромной кучей разнообразного космического хлама. Кое-что из увиденного мне показалось знакомым: верхняя половина андроида с биркой «Ash» на грудном кармане комбинезона; черный, наглухо закрытый шлем — даже без отверстий для глаз (и кому в голову пришло носить такой?); небольшая шкатулка, на крышке которой имелась надпись: «Абсолютное оружие», запертая на огромный амбарный замок; еще один шлем — на этот раз белый, с красными буквами «СССР» (мало ли бывает аббревиатур, подумалось мне); небольшая статуэтка крысы, сделанная из нержавеющей стали; аккуратная беленькая тросточка с выбитыми на ней цифрами «7,62»; вскрытый инопланетянин (хоть бы простынкой накрыли, в самом-то деле); круглый, мигающий разноцветными огоньками диск, похожий на лезвие циркулярной пилы, недовольно зажужжавший при нашем приближении. Последней картинкой, запомнившейся мне, стал одноногий и чрезвычайно мрачный робот, беседовавший с небольшим яйцеобразным корабликом, название которого было скрыто выступающими элементами какой-то конструкции, валявшейся рядом, были видны лишь последние буквы — «…До».

— Комодо, — принялся гадать я. — Айкибудо. Додо.

— Либидо, — неожиданно сказала Аллиса.

— Где это ты научилась таким словам? — накинулся на дочку я, но тут вмешался доцент:

— Профессор, не угодно ли осмотреть монумент?

— Угодно, — сварливо отозвался я. — Где ваш монумент, показывайте.

— Вы перед ним стоите, — не менее сухо отозвался доцент.

И правда, мы уже стояли перед огромным, внушающим уважение постаментом. Я задрал голову и стал обозревать каменных идолов.

Первый капитан оказался суровым мужчиной с волевым открытым лицом. Выставив вперед подбородок, он смотрел куда-то в сторону. Видимо, скульптор решил отойти от стандартного образа покорителя космоса, так как капитан был одет в что-то типа фартука, спускавшегося к самой земле. В руках Первый держал неизвестно что символизирующую огромную кувалду. На плече его сидел двухголовый попугай и кроил рожу, высунув оба языка.

Второй же капитан был на голову ниже первого. Его волосы волнами лежали на плечах. Одет он был не в пример лучше Первого, но так же странно: в длинное приталенное пальто. За спиной его висел старинный лучемет, а в воздетой руке горел пятиугольный самоцвет. Общее впечатление величия и мужественности портила пара неких анатомических подробностей фигуры.

— Папа! — догадалась Аллиса. — Он же марсианин!

И верно! Я совсем забыл о присущем марсианам гермафродитизме! Кстати, поговаривают, что именно первые представители марсиан на Земле ввели в тамошнюю моду стиль «унисекс».

— Рассказывают, что Второй капитан обладал уникальным музыкальным слухом, — поведал доцент. — Он не терпел никакой фальши, и посему известны даже случаи, когда целые народы были истреблены отважными капитанами за неправильное исполнение гимна их страны.

Третий капитан никакого удивления не вызвал, так как выглядел типичным мистерфиксианцем. Он стоял, вызывающе набычившись, в его рту поблескивал золотой зуб («Раскрашенная сталь», пояснил доцент, «уже третий вставляем — крадут, негодяи!»), а из кармана торчал козырек клетчатой кепки.

— А где четвертый? — вдруг спросил Можейка.

— Снова-здорово? Какой еще четвертый? — удивился Ползучий.

— Предание гласит, — нараспев заговорил кок-историк, — что было ранее не три капитана, но четыре. Имен их не ведали, а был один Безотцовщиной, да Женщина-Мужчина, а еще с ними Блатняк ходил в рубахе красной да серьгой в ухе, четвертым же назывался Умник с глазами премудрыми, за стеклами спрятанными. А тут только трех вижу! — резко закончил Можейка, сузил глаза и хищно спросил. — Пошто?

— Я обещаю, — торопливо заговорил доцент. — Я разберусь. Я приберусь. Я…

— Достаточно, — отрезал кок. — Вы мне плюнули в душу. Негодяи!

И он с оскорбленным видом пошел вперед по широкой аллее, которая вела к базе. На Ползучего было жалко смотреть — вся его многолетняя работа шла псу под хвост.

— А может, это и не капитаны были, — вдруг сказал Можейка, когда уже начавший всхлипывать Ползучий принялся отпирать дверь. — Всего ведь не упомнишь.

Доцент, буквально стерев Можейку взглядом с лица Ых-Кука-150, отвернулся и пнул дверь ногой.

— Милости прошу к моему, если можно так выразиться, шалашу, — сказал неприветливо он.

И я тут же треснулся лбом об косяк.

— Ишь ты, — пробормотал я, потирая шишку и кляня доцента, вовремя не включившего свет.

Войдя в крохотную комнату, мы увидели заваленное различными бумагами пространство, в котором комфортно могла разместиться разве что черепашка, да и то средних размеров.

— Рассаживайтесь кому где удобно, — любезно предложил доцент. — Места всем хватит.

Кока долго уговаривать не пришлось. Он уселся по-турецки прямо на пол. Полозков и Голубой втиснулись в одно кресло, Аллиса одним обезьяньим прыжком взгромоздилась на шкаф, мне же ничего не оставалось, как разместиться на столе между двумя кипами бумаг и копией памятника капитанам из папье-маше. Доцент забился в самый темный угол и принялся чем-то неаппетитно чавкать.

— У меня как раз перерыв на обед, — сообщил он между чавками, — так что не стесняйтесь, спрашивайте обо всем, о чем хотите.

— Кто вам сказал, что разговаривать с набитым ртом прилично? — спросила дщерь.