31 января 1763 года в кабинете нотариуса Булара заботами Жюли была оформлена купчая на дом с обязательством оплатить векселя в течение двух лет. Теперь нужно было уговорить папашу Карона сменить место жительства, и Бомарше послал ему письмо, в котором привел такие убедительные доводы, что старый часовщик и не подумал сопротивляться.

«Я должен постараться успокоить своего сына, столь достойного и столь уважительного… Действительно, болезнь, от которой я постепенно начал оправляться, была такой жестокой, такой долгой и такой мало заслуженной, что… не лучшим образом сказалась на моем характере. Я раздражался по поводу и без повода, и даже временами впадал в отчаяние, от которого меня с трудом спасали мои моральные принципы. Но, дорогой друг, разве это означает, что в предвкушении чудесной жизни, кою готовит мне ваша дружба, я хотел бы нарушить спокойствие жизни вашей?.. Я с умилением благословляю небеса за то, что на старости лет нахожу опору в моем сыне, столь прекрасном по натуре, и нынешнее мое положение не только не угнетает меня, но возвышает и согревает мою душу сладостной мыслью, что после Бога своим благоденствием я обязан только ему одному…»

Документов, свидетельствующих о честности и порядочности Бомарше, так мало, что это письмо, такое непосредственное и искреннее, стоило процитировать. Оно рисует нам Пьера Огюстена в духе персонажей Руссо, родившихся с чистой и доброй душой, но потом испорченных жизнью и обществом.

Семейный быт на улице Конде был будто бы списан с одной из картин Грёза. Это был дом добропорядочных мешан с претензиями на принадлежность к благородному сословию. Жюли взяла себе имя брата и стала называться девицей де Бомарше, а Тонтон, чтобы не отставать от сестры, после переезда на левый берег Сены превратилась в девицу де Буагарнье. Один лишь старик‑отец сохранил верность своей фамилии Карон.

В этом новом жилище воцарилось веселье. Каждую пятницу здесь принимали гостей и щедро их угощали. Среди завсегдатаев дома были: г‑жа Гаше и опекаемая ею ее племянница Полина Ле Бретон – девица необыкновенной красоты, которой предстояло сыграть особую роль в судьбе Бомарше; г‑жа Грюэль, которую любитель каламбуров папаша Карон прозвал Панта[5]; г‑жа Анри – вдова судьи торгового суда, ставшая впоследствии второй женой Карона‑старшего. Бывал на улице Конде и г‑н Жано де Мирон, будущий муж Тонтон и сын королевского секретаря, чью должность купил Бомарше. Там можно было встретить и шевалье де Сегирана – уроженца Сан‑Доминго, и конюшего королевы г‑на де ла Шатеньре. Молодежь вовсю флиртовала.

«Наш дом, – писала Жюли, – настоящее сборище влюбленных,которые живут любовью и надеждой; мне лучше других, потому что я влюблена не так сильно. Бомарше – странный тип, своим легкомыслием он мучает Полину и доводит ее до отчаяния. Буагарнье и Мирон до изнеможения рассуждают о чувствах, постепенно разжигая свою страсть и доводя себя до блаженного умопомрачения. Мы с шевалье и того хуже: он влюблен, как ангел, страстен, как архангел, и испепеляющ, как серафим; я весела, как зяблик, прекрасна, как Купидон, и хитра, как черт. Я не теряю голову от любви, как другие, но все же, несмотря на все мои дурачества, я не могу удержаться от искушения узнать, что же это такое. Вот дьявольское наваждение!»

Это письмо интересно не только тем, что оно воспроизводит раскрепощенную и легкомысленную атмосферу, царившую в доме номер 26 по улице Конде, но и своим стилем. Блеск, мелодичность и цветистость слога – все напоминает манеру речи Фигаро и подтверждает гипотезу о том, что милая и остроумная Жюли была для брата‑драматурга незаменимой помощницей.

Семейные радости и роман с Полиной не поколебали решимости Пьера Огюстена добиться такой должности при дворе, которая могла бы обеспечить ему достойное место в обществе.

Не получив должности главного лесничего и места дворецкого короля, о котором он также подумывал, Бомарше стал бальи Луврского егермейства и Большого охотничьего двора Франции и заместителем герцога де Лавальера, возглавлявшего этот судебный орган. В табели о рангах чиновники этого ведомства стояли гораздо выше главных лесничих королевства; и пусть эта новая должность не приносила большой прибыли, зато льстила самолюбию Бомарше.

Обязанности Пьера Огюстена были не слишком обременительны: раз в две недели, по вторникам, облаченный в длинную судейскую мантию, он должен был заседать в одном из залов старого Лувра и разбирать случаи браконьерства в королевских угодьях.

Луврское егермейство было самым большим в стране и включало в себя территорию радиусом в пятнадцать лье вокруг Парижа – от Фонтенбло до Сен‑Жермен и от Рамбуйе до Компьени. Суд, разбиравший браконьерские дела в тех местах, именовался «трибуналом, стоящим на страже королевских развлечений».

Зная, что Бомарше имел репутацию фрондера, трудно удержаться от улыбки, представив себе его в роли Бридуазона, которую он добросовестно исполнял до 1785 года, когда в знак протеста против своего заточения в тюрьму Сен‑Лазар ушел в отставку, отказавшись от должности, закрепленной за ним патентом, подписанным Людовиком XV и Сен‑Флорантеном 23 августа 1763 года. 11 сентября он принял присягу в присутствии министра юстиции де Ламуаньона и вскоре приступил к выполнению своих обязанностей.

Список приговоров, вынесенных Бомарше в суде Луврского егермейства, заставляет задуматься, до чего тщеславие доводит людей, которые, едва заняв солидный пост, сразу же напускают на себя важный вид. Наверное, забавно было наблюдать, как в положенный день г‑н лейтенант Луврского егермейства Карон де Бомарше подъезжал в собственном экипаже к дворцу, и лакей распахивал перед ним дверцу кареты, на которой был изображен герб этого новоиспеченного дворянина – «на лазурном фоне с перекрещивающимися золотыми перьями два леопарда с открытыми пастями».

И вот Бридуазон с самым серьезным видом облачался в судейскую мантию, надевал судейскую шапочку и, как описал сам Бомарше, отправлялся

Заседать в Лувр, эту королевскую вотчину,

Суровым Миносом охотничьего округа,

И проводить там, скучая, все утро,

И судить жалких кроликов

И мародеров, пойманных на месте.

Приходилось ему судить и «жалких людишек». Однажды приключилась такая история: Жан Франсуа де Бурбон, принц де Конти приказал своим слугам снести стену во владении одного из его соседей под тем предлогом, что она ему мешала. Жертва произвола обратилась с жалобой в суд. Невзирая на титулы обвиняемого, Бомарше признал его виновным и обязал восстановить разрушенную стену. Принц заявил, что прибегнет к заступничеству короля. Нимало не испугавшись, Бомарше обратился к Конти с просьбой о личной встрече, чтобы напрямую объясниться. Либерал по натуре, принц внял доводам судьи и отказался от своего первоначального плана добиться отмены приговора с помощью короля. Он оценил блистательный ум Бомарше и стал его другом, дружба эта длилась до самой смерти принца де Конти, наступившей в 1776 году.

Но первым восторгам Бридуазона вскоре был положен конец, поскольку спустя всего несколько месяцев после его вступления в должность ему пришлось отправиться в Испанию, и это путешествие серьезно повлияло на всю его дальнейшую жизнь.

Глава 10ДЕЛО КЛАВИХО И ЗНАКОМСТВО С ИСПАНИЕЙ (1764)

Театральные персонажи Бомарше: Фигаро, Альмавива, Бартоло, Базиль – из‑за своих имен, костюмов и андалусского антуража сразу же наводят на мысль об Испании, хотя на самом деле по манере поведения и выражению чувств они могли бы принадлежать к любой национальности, по культуре они явно европейцы, а остроумие и образ мыслей у них французские. Керубино, Фигаро, граф Альмавива – это разные лица самого Бомарше, а интрига «Севильского цирюльника» – не более чем искусное переложение «Школы жен», перенесенной на испанскую почву. Чете Альмавива пытались найти французских прототипов, среди них называли без каких‑либо на то веских оснований супругов Аржансон из Орма и Шуазель из Шантелу. Испания была выбрана автором в качестве места действия его пьесы, дабы избежать лишних сопоставлений с французской действительностью и придирок цензоров, и еще потому, что полное приключений путешествие в эту солнечную страну, где он пробыл с апреля 1764 по март 1765 года, оставило глубокий след в его душе.