Пари‑Дюверне поддержал своего протеже, обратившись с просьбой к принцессам еще раз похлопотать за Бомарше перед генеральным контролером, поскольку нерешительный Людовик XV обычно соглашался с выводами последнего. А выводы были, видимо, благоприятными для Бомарше, так как интендант финансов де Бомон, в чьем ведении находились лесные угодья королевства, дал свое согласие на назначение Пьера‑Огюстена на желаемую им должность. Отказ же мог сильно повредить репутации Бомарше, про которого Пари‑Дюверне писал королевским министрам следующее:
«С тех пор как мы познакомились, и он стал моим компаньоном, я убедился в том, что это честный человек, чья открытая душа, доброе сердце и острый ум заслуживают любви и уважения всех достойных людей; он перенес много страданий, закалился в борьбе с трудностями и своим возвышением обязан только своим способностям».
Наверное, разумнее всего было бы ограничиться этими рекомендациями, они в любом случае дошли бы до Людовика XV. Однако Бомарше, этот честолюбец, торопившийся получить должность и раздосадованный административными проволочками, – которые еще больше затягивались из‑за интриг недоброжелателей, решил доказать, что его, пусть и недавнее, дворянство ничуть не хуже дворянства завистников, не желавших допускать его в свои ряды. Он написал самому министру, и в этом послании, столь же опрометчивом, сколь остроумном, сполна раскрылся бойцовский характер его автора, который еще не раз заявит о себе:
«Мое желание, мое положение и мои жизненные принципы не позволяют мне выступать в гнусной роли доносчика, а тем более пытаться очернить людей, чьим коллегой я хочу стать, но я считаю себя вправе, не нарушая правил хорошего тона, вернуть моему противнику удар, которым он рассчитывал сразить меня.
Главные лесничие повели себя нечестно и не дали мне возможности ознакомиться с их мемуарами, продемонстрировав тем самым, что боятся того, что я могу достойным образом ответить им. Говорят, они вменяют мне в вину, что мой отец был ремесленником, и утверждают, что, сколь бы славен ни был я сам в своем искусстве, моя сословная принадлежность не совместима с почетным положением главного лесничего.
В ответ я выяснил все, что касается семей и недавней сословной принадлежности некоторых главных лесничих, о коих мне представили весьма достоверные сведения:
1. Г‑н д'Арбонн, главный лесничий Орлеана и один из моих самых ярых противников, зовется Эрве, он сын Эрве‑ паричника.Я готов назвать с десяток и поныне здравствующих людей, которым этот Эрве продавал и надевал на голову парики. Господа лесничие возражают мне, что Эрве был „торговцем волосами“. Какое тонкое различие! С точки зрения права оно нелепо, в том, что касается фактов – лживо, ибо в Париже нельзя торговать волосами, не имея патента паричника, иначе это торговля из‑под полы; но он был паричником. Тем не менее Эрве д’Арбонн был признан главным лесничим без всяких возражений, хотя не исключено, что в юности он тоже пошел по стопам отца.
2. Г‑н де Маризи, занявший пять или шесть лет тому назад должность главного лесничего Бургундии, зовется Легран, он сын Леграна, шерстобита и чесальщикаиз предместья Сен‑Марсо, позже открывшего небольшую лавку по продаже одеял рядом с Сен‑Лоранской ярмаркой и нажившего на этом состояние. Его сын женился на дочери шорника Лафонтена, взял имя де Маризи и был признан главным лесничим без всяких возражений.
3. Г‑н Телле, главный лесничий Шалона, сын еврея по имени Телле‑Дакоста, который начал с торговли украшениями и подержанными вещами, а впоследствии разбогател с помощью братьев Пари; он был признан без возражений, а затем, как говорят, исключен из собрания, так как был обвинен в том, что вновь занялся делом своего отца, но я не знаю, насколько это соответствует действительности.
4. Г‑н Дювосель, главный лесничий Парижа, сын Дювоселя – сына пуговичника, впоследствии работавшего в лавке своего брата на одной из улочек Фера, затем ставшего его компаньоном и, наконец, хозяином лавки. Г‑н Дювосель не встретил никаких препятствий при принятии на должность».
Благоразумнее было бы не предавать гласности эти подробности, видимо, соответствовавшие действительности, и не писать о них в таком легкомысленном тоне. Все говорит о том, что противники Бомарше оказались в курсе его демарша, и это никак не могло изменить к лучшему их отношения к претенденту на высокую должность, который ставил их в один ряд с мольеровским г‑ном Журденом.
Хотя Людовик XV не испытывал неприязни к Бомарше, министр его двора г‑н де Сен‑Флорантен, находившийся с бывшим часовщиком не в самых лучших отношениях, воспротивился его назначению на должность главного лесничего и отказался ставить свою подпись на королевской грамоте после подписи короля. Людовик XV, как всегда, пошел на поводу у своего министра, и должность была отдана другому претенденту.
Этот неприятный для Бомарше эпизод стал знаменательной вехой в его биографии: если бы он добился желаемой должности, обязанности вынудили бы его переехать в провинцию, и он оказался бы всего лишь одним из восемнадцати главных лесничих королевства. Поражение, не повлияв на его жизненные принципы, научило Бомарше, как и его Фигаро, стойко переносить несчастья. Чтобы сдержать слезы, он расточал улыбки. И все же его попытка перейти в дворянское сословие увенчалась успехом. Для сына часовщика и бывшего подмастерья, получившего в тридцать лет дворянство, занимавшего не последние должности при дворе и уже нажившего приличное состояние, это было блестящим началом карьеры, которое следовало развить, и Бомарше немедля взялся за дело.
Глава 9КРЕСЛО БРИДУАЗОНА (1762–1763)
После неудачной попытки получить должность главного лесничего королевства и прежде чем бросаться в новые авантюры, Бомарше благоразумно занялся обустройством своего быта, нарушенного вдовством. Тяжба с Обертенами сделала невозможным его совместное проживание с бывшей тещей и свояченицами. Жить одному в каких‑нибудь меблированных комнатах тридцатилетнему мужчине не хотелось; поселиться у одной из любовниц он тоже не мог – несмотря на царившую свободу нравов, новоиспеченному дворянину, желающему преуспеть, следовало заботиться о своей репутации.
Помимо всего прочего, Бомарше очень осложнил положение своего отца, вынудив того оставить профессию часовщика; старик Карон оказался на вторых ролях в семье зятя Лепина, в том самом доме, которым управлял в течение сорока лет. На этого пенсионера поневоле, тяжело переносившего свое вдовство и страдавшего от болезни почек, навалились еще и финансовые проблемы. Дело в том, что Карон‑отец при посредничестве своего другого зятя – Гильбера, обосновавшегося с 1748 года в Мадриде, выполнял заказы для испанских клиентов. Многие из этих заказов остались неоплаченными, а парижские кредиторы требовали от часовщика вернуть деньги. Из‑за всего этого старик оказался в такой ужасной ситуации, что чуть было не покончил с собой.
Несмотря на свой пост при дворе, Пьер Огюстен вел себя в отцовском доме так же просто, как и прежде, и как и прежде его любили все соседи по кварталу Сен‑Дени. Частенько навещая отца, обычно коротавшего время за чтением романов Ричардсона или пьес Детуша, Пьер Огюстен стал замечать его угнетенное состояние. Жюли по секрету поведала брату, что отцу не избежать позора, если он не уплатит кредиторам 50 тысяч ливров. Бомарше, не колеблясь дат эту сумму, дабы спасти честь родителя. Плюс ко всему, памятуя об атмосфере счастья, царившей когда‑то в родительском доме, Пьер Огюстен решил воскресить ее, вновь поселившись вместе со своим стариком‑отцом и двумя незамужними сестрами Жюли и Тонтон. Дом на улице Сен‑Дени перешел в полное распоряжение супругов Лепин, а Бомарше, взяв в долг 44 тысячи ливров, купил красивый особняк – номер 26 по улице Конде, который сохранился и поныне. Это четырехэтажное здание с четырьмя огромными окнами по фасаду и с пристройкой для слуг было возведено за сто лет до того для некоего капитана караульной службы по фамилии Тестю. И вот что удивительно: в этом доме балконные решетки из кованого железа были украшены монограммой С. А. Пьер Огюстен увидел в этом перст судьбы: первая буква монограммы была той же, что и первая буква его фамилии Caron (Карон), а вторая была начальной буквой его второго имени Augustin (Огюстен). В цокольном этаже особняка находился каретный сарай с конюшней на две пары лошадей, просторные кухни и столовая, последнее было модным нововведением, еще не прижившимся повсеместно. Сам Бомарше занял второй этаж с отдельным входом; здесь были расположены две большие гостиные и кабинет. Пьер Огюстен не хотел стеснять свою свободу. Отец и сестры разместились на третьем и четвертом этажах. Из окон противоположной стороны дома открывался чудный вид на роскошные сады принца Конде, и создавалось ощущение, что находишься за городом.