По пути купил баллон пива. Большой, двухлитровый. Покупать пиво хирургу теплинское общественное мнение дозволяет.  Шахматисты пиво любят. У нас хоть и  не  «Режанс», но кружки большие, старинные, еще с советских времен: граненые, на пол-литра.

Я угадал: в спорткомитете шахматистов было трое. Я – сам-четвертый. Как раз по кружке на брата.

Бахмагузин и Соколов играли, а Морозовский томился без соперника. Мы, вторые номера местной шахматной иерархии, время от времени играли с соседями из Веневского, Рамонского и Поворинского районов, а раз в году дружно ездили в Черноземск защищать честь района. Защитнички не хуже других…

Я поставил баллон на свободный столик.

– Пиво без водки – деньги на ветер, – заметил Бахмагузин. Мысль эту он привез из потерянной страны Чехословакии, в которой побывал еще в темном социалистическом прошлом, будучи молодым хлеборобом-ударником. Там, на вечерах чехословацко-советской дружбы, они вместе с чешским пивом пили московскую водку, и получалось полное взаимопонимание

– На ветер, так на ветер, – я расставил фигурки.

– У нас  самогоночка, марганцовкой правленая, противогазом чищенная, медком сдобренная, смородинкой облагороженная, – соблазнял Бахмагузин.

– Нет, я свою норму выбрал. Еще с утра, уж пришлось.

– Говорят, в Волчьей Дубраве того… пошалили… Насмерть.

– Было дело, – я не люблю распространяться ни о живых пациентах, ни о мертвых. В первом случае врачебная тайна. Во втором – тайна следствия. И вообще, я отдохнуть хочу. Отвлечься.

– В магазине слышал, колом проткнули сердце, – продолжил Бахмагузин. Судя по всему, позиция его безнадежна.

– А что ты в магазине делал-то?

– Так… Зашел…

– Должно быть, разбогател?

Поняв, что подробностей от меня не дождаться, он  вернулся к позиции на доске.

Я сделал с Морозовским три быстрые ничьи, а Бахмагузин с Соколовым мучили ладейный эндшпиль.

Свет мигнул – и погас. Добрый вечер, район!

– Стоит игра свеч?  – спросил Бахмагузин. – Или будем считать – ничья?

– Какая ничья? – возразил Соколов. – Хочешь слить, говори прямо.

Затеплился, замерцал огонек.

– Этот огрызок последний, – предупредил Морозовский. – Давайте на лампу скидываться.

– Скинемся, но сначала отложим, – предложил Бахмагузин. – До лучших времен.

Соколов пожал плечами.

– Отложим, так отложим.

К счастью, партия не моя. У меня и без того список отложенных дел длинный – поставить на зуб коронку, поменять водопроводный кран, купить коричневой ваксы для обуви,  починить табурет и дочитать, наконец, взятый  месяц назад в библиотеке американский детектив.

– Который час? – Бахмагузин   был в печали. Часов не наблюдают лишь счастливые, а несчастным следить за временем просто вменено в обязанность.

– Сейчас, двадцать два на сорок восемь разделю, – бородатой шуткой ответил я.

Мы вышли на крыльцо. Редкие огоньки свечей да керосиновых ламп напоминали, что мы живем в райцентре, а не в диких местах. Действительно, нужно скинуться. Лампа куда удобнее свечи. И ярче, и экономнее. Да чего скидываться, тоже мне, проблема. Завезут в магазин, возьму да и куплю.

– По капельке?

– Какой такой капельке?

– Да вот, – Бахмагузин вытащил из ниоткуда четвертинку. В лунном свете она казалась волшебным сосудом, заключившем в себя духа могущественного и знатнейшего. Например, джинна Гассана Абдурахмана ибн Хаттаба. Прячется, лицо арабской национальности! Милиции боится!

– Водка? – не поверил Морозовский.

– Натуральнейшая!

– Можно погладить?

– Пожалуйста!

Соколов вернулся в комнату, где, после поиска, стоившего полкоробка спичек, нашел стаканчики. В пивные кружки четвертинку разливать как-то несолидно. Если б четверть!

– А с чего – водка-то? Чай, не графья! – спросил Морозовский.

Действительно, водку у нас пьют редко. При нынешнем уровне самогоноварения оно как-то даже стыдно.

– Ну, у меня ведь теща гостила, знаете?

– Знаем!

– Вот. А сегодня уехала!

Повод не хуже других.

Бисмарк говорил, что человек не имеет права умереть, не выпив пяти тысяч бутылок шампанского. Мы люди не прусские, а русские, жизнь измеряем водкой.

Четвертинка на четверых –  просто смазка, шагать веселее.

Мы весело и зашагали: Соколов на север, Морозовский на восток, а мы с Бахмагузиным на юг. Попутчики. На километр. Затем я пойду домой, а Бахмагузину еще километра четыре. Он иногородний, из соседнего хозяйства «Плодовод». Велика страсть к шахматам…

Летний вечер. Собственно, уже и ночь, Теплое засыпает. Где-то орал пьяный, не разберешь, поет или власть обличает.  Мы шли по дороге, сторонясь проезжающих машин. Дорога просохла, грязи нет, но ведь и водители люди. Любят принять для смазки…

С Бахмагузиным мы распрощались на перекрестке. Я потрюхал к себе, размышляя, куда уходит жизнь. Большая деревенская философия. Сократ глубинки.

Дом, двухэтажная панелька, младший брат городских хрущоб, темнел впереди

Тускло светилось два окошка.

Вдруг я услышал за спиною шаги. Бахмагузин? С него станет. Захотел еще в шахматы поиграть, или надеется, что у меня есть чего выпить. Вообще-то и я бы не прочь и того, и другого, но именно сегодня мне нужно  передохнуть.

Я остановился. Подожду и попытаюсь убедить его пойти восвояси. Из дома-то гнать неловко.

Луна, как нарочно, ушла в тучу, ничего не видно. Помстилось, верно. Глюки. От переработки и нездорового образа жизни.

Я плюнул и поплелся дальше. У нас тут не город, бояться нечего. Преступность ничуть не меньше, чем в городах, давешний случай тому доказательство. Разного я нагляделся, и того, кто толкует о высокой духовности деревни, я бы взял себе в помощники на пару месяцев, пусть повскрывает трупы со мной.  Но в девяти случаев из десяти деревенские убийства – «на бытовой почве».  Выпили, вспомнили старые обиды или придумали новые, и пошло-поехало. Пьют много. Не пьют – пьем.  Нужно завязывать. Потихонечку. Сначала рюмочку сбавить, через неделю – две, потом три и так до полной трезвости.

Сколько я выпиваю в среднем, в пересчете на водку? Какими рюмками мерить…

Вдруг – о чудо! – вспыхнул уличный фонарь! И в окнах домов засветилось! Ура! Пустили-таки Днепрогэс!

Я обернулся. Ну, где мой попятошник? Никого. Горел-то один фонарь, рядом со мною, остальные кто разбит, кто просто перегорел….

Ладно, никого – и не нужно.

Пока не погасло, хорошо б дойти до дома.

Через пятьдесят шагов я, неожиданно для себя, резко оглянулся.

Опять никого.

А через сто шагов я уже был за дверью своей квартиры.

Что я напуган, я осознал, когда запер  дверь. На два оборота, еще и цепочку навесил. И чего испугался, а? Расшалились нервы, плюс зреющий алкоголизм. Сколько таких, как я, спиваются с круга?

Проявлю волю и брошу. Прямо сейчас. Сию же минуту. Не выпью ночную рюмку, вот. Не очень то и хочется.

Действительно, не хотелось.

Я лег в постель. Завтра на работу выйду попозже. Отосплюсь.

Но сон не шел. Обиделся, что трезвый?

Я пялился в потолок, причем пялился совершенно напрасно, ведь темно.

Маркиза завыла – долго, протяжно. И сон, было подступивший, сразу исчез.

Я сел, начал искать фонарик – он у меня обычно под рукой лежит. А сейчас   запропастился.

Дошло, что можно просто лампу включить.

Включил.

Кошка стояла у двери, выгнув спину, скалясь и выпустив когти.

Незваные гости?

Я, шатаясь от усталости, прошел в коридорчик.

С той стороны двери ничего не слышно. Дверь у меня тоненькая, почти фанерная. Железную заводить, или дубовую все как-то не собрался. К дубовой двери квартира моя никак не подходит.

Кошка зашипела теперь уже на меня. Не  пускает.

Дурное самолюбие заставляет открыть дверь, посмотреть, нет ли кого. Или я не мужчина? Страшно показаться трусом. Но страх я пересилил и дверь не открыл.

Пережду.

Никто не стучал, не сопел и не кашлял, не ломился, в замке не ковырял. Где-то гудел водопровод, только и звуков.