Госпожа Дюпле. Какое же дело не давало тебе сегодня спать?

Робеспьер. Не дело, а заботы.

Госпожа Дюпле. У тебя такой встревоженный вид, как будто вот-вот разразится катастрофа.

Робеспьер. Да, катастрофа.

Госпожа Дюпле. А ты не можешь предотвратить ее?

Робеспьер. Напротив, я должен ее вызвать.

Госпожа Дюпле. Я не имею права тебя расспрашивать, но все-таки не будь сегодня таким хмурым. У нас в доме праздник: ночью приехали из армии Ле6а и Сен-Жюст.

Робеспьер. Сен-Жюст приехал? Отлично. Я нуждаюсь в его твердости.

Госпожа Дюпле. Забыла сказать: к тебе генерал приходил, генерал Вестерман. Он явился ни свет ни заря, и я его не пустила. Сказал, что придет через час. Принять его?

Робеспьер. Не знаю.

Госпожа Дюпле. Он долго ждал во дворе. Под дождем.

Робеспьер. Так, так.

Госпожа Дюпле. Какая ужасная была ночь! Я насквозь промокла.

Робеспьер. А ты куда ходила?

Госпожа Дюпле. На рынок. С двенадцати часов ночи стояла в очереди. Толкотня! Нельзя ни на мгновение закрыть глаза: сейчас же оттеснят. Когда отворили ворота, началась драка. Ну да я умею за себя постоять. В конце концов удалось получить три яйца и четверть фунта масла.

Робеспьер. Три яйца на всю семью — маловато.

Госпожа Дюпле. Для Элеоноры, для Елизаветы и для тебя, — ведь у меня трое детей.

Робеспьер. Милая мама, неужели ты думаешь, что я стану вырывать у вас кусок изо рта?

Госпожа Дюпле. Ты не имеешь права отказываться: я стояла в очереди из-за тебя. Ты нездоров, желудок у тебя больной. Вот если б тебе еще мяса! Но ты ведь запретил его покупать.

Робеспьер. Мясо исчезает — надо беречь его для солдат и для больных. Мы издали декрет о гражданском посте. Я и мои товарищи должны показать пример воздержания.

Госпожа Дюпле. Не все так совестливы, как ты.

Робеспьер. Я знаю. Я сам видел, как некоторые пировали, когда кругом голодают, — мне это отвратительно. Каждая такая трапеза могла бы насытить тридцать защитников родины.

Госпожа Дюпле. Вот беда! Ни мяса, ни птицы, ни молочных продуктов. Овощи — для армии. В довершение всего нечем топить. Вот уже вторую ночь Дюпле стоит в очереди за углем и возвращается с пустыми руками. К дровам приступу нет. Знаешь, сколько с меня запросили за вязанку? Четыреста франков! Хорошо, что весна на дворе. Еще один месяц — и нам пришлось бы туго. Сколько я на свете живу, а такой суровой зимы не припомню.

Робеспьер. Да, ты настрадалась, все вы, бедные женщины, настрадались, но с каким мужеством переносили вы свои страдания! Признайся, однако, что у вас были не одни только невзгоды, — были и радости, которых вы не знали прежде: вам всем, от мала до велика, выпала на долю радость содействовать святому делу — делу освобождения всего мира.

Госпожа Дюпле. Это правда, я счастлива. Чтобы нас ни ожидало впереди, это тяжелое время — лучшее время нашей жизни. Наши страдания — не те обычные, бессмысленные страдания, от которых никому никакой пользы. Каждый из нас недоедает, чтобы легче жилось Нации. И этим чувством гордости мы обязаны тебе, Максимилиан! Вчера вечером я стирала и думала: я простая женщина, я не знаю, чем буду жить завтра, и я так устала каждый день гоняться за хлебом насущным, а все-таки я тружусь на благо отечества, мои страдания не напрасны, каждое мое усилие ускоряет победу, я иду вместе с вами во главе человечества!

Рабочие (поют во дворе).

Госпожа Дюпле (улыбаясь). Они кончили заказ для Северной армии. В животе у них пусто, но они довольны.

Робеспьер. Народ прекрасен! Как отрадно составлять его часть! Разве можно простить тем, кто пытается замутить этот источник самоотречения и самопожертвования?

Госпожа Дюпле. Это генерал. Он сердится.

Робеспьер. Впусти его.

Вестерман (врывается в комнату). Проклятье! Еще бы подольше не впускал! Битых два часа торчу у твоих дверей. Черт знает что! К тебе трудней войти, чем в вандейский город...

Я уж думал, ты не хочешь меня принять. Демулен предупреждал, что меня к тебе могут не пустить. А я поклялся, что войду, даже если бы для этого надо было прошибить твою дверь пушками... (Смеется.) Ты не сердишься, что я по-солдатски рублю сплеча?

(Вестерман, все более и более смущаясь, старается принять развязный тон.) Ну и охрана же у тебя, черт побери! У двери хорошенькая девушка на часах штопает чулки. Строгая девица! Неподкупная, как и ты. Хоть перешагивай через нее. Во вражеской стране я бы с удовольствием... (Неестественно смеется.)

Дураки говорят, будто ты мой враг. А я не верю. Доблесть против доблести! Еще чего! Разве Аристид может быть врагом Леонида? Бастион Республики и оплот отечества для того и существуют, чтоб друг друга поддерживать. Такие ребята, как мы с тобой, для которых слава Нации превыше всего, непременно столкуются, верно? (Протягивает ему руку.)

Ты не желаешь подать мне руку?.. Черт! Стало быть, это правда? Ты мне враг? Ты задумал погубить меня? О подлость! Если б я только знал!.. Да что я тебе — последняя сволочь, что ты два часа держишь меня во дворе, а когда меня, наконец, впускают, не предлагаешь мне даже сесть, и я стоя говорю с тобой, а ты молчишь? Скотство! (Топает ногой.)

Робеспьер (ледяным тоном). Вы на неправильном пути, генерал. От Леонида далеко до Папаши Дюшена. Это место опасное, черпать оттуда примеры я вам не советую.

Вестерман (озадачен). Какое место?

Робеспьер. Площадь Революции.

Вестерман (в полном недоумении). Но, гражданин, что же я такого сделал? В чем меня обвиняют?

Робеспьер. Это вам скажут в Комитете общественного спасения.

Вестерман. Я заслужил право знать об этом заранее.

Робеспьер. Спросите вашу совесть.

Вестерман. Мне не в чем себя упрекнуть.

Робеспьер. Жалок тот человек, который перестает слышать укоры совести.

Вестерман (старается держаться спокойно, но голос его дрожит от боли и гнева). Я укоряю себя в одном: зачем я отдал жизнь такому неблагодарному отечеству? Тридцать лет я терплю ради него всевозможные лишения. Десять раз я спасал его от нашествия врагов. Моих заслуг оно не ценило никогда. Слушают первого попавшегося клеветника, который меня оговаривает, придают значение анонимным письмам солдат, которых я наказал за трусость; меня обвиняют, мне грозят, меня понижают по службе; остолопы, чинодралы, прохвосты мною помыкают; я должен подчиняться какому-то Росиньолю, безмозглому ювелиру, который ничего не понимает в военном деле, который известен только тем, что поминутно садится в лужу, все заслуги которого состоят в том, что он вышел из грязи и что ему покровительствуют якобинцы. Клебер, Дюбайе и Марсо — последние спицы в колеснице, а ниортский лавочник командует двумя армиями!