Тот коротко глянул на него, но ничего не ответил. Другой, что дымил сигаретой, небрежно сквозь зубы бросил:

— Ждать.

— Чего ждать? — неожиданно для себя, со злостью спросил Чумаков.

— Прибытия вызванного нами борта.

— А случилось то, что? — не унимался Чумаков.

— А то, пехота, — подошел борттехник, — что нас долбанули из ДШК. Пробили маслопровод. Радуйся, что пока живой.

Чумаков ничего не ответил. Он отошел в сторону, опустился на землю, положил перед собой автомат, и тупо посмотрев в сторону вертолета, закурил.

— Оружие на землю!

Эти слова, спокойно и громко прозвучавшие из зарослей арчи на чистом русском языке, заставили всех оцепенеть.

Чтобы придти в себя, понадобились доли секунды. Вертолетчики переглянулись, и бросились бежать в противоположную сторону. Чумаков вскочил, но тут же, охнув от боли подвернувшейся ступни, упал.

Он слышал, как ударили несколько автоматных очередей, и видел, как вертолетчики, почти все враз, попадали на землю. Машинально потянулся к автомату.

— Эй, военный, не дури! Брось оружие! — снова раздалось из зарослей. — Тебе не куда деться!

— Ну вот, и все, — пронеслось у Чумакова в голове, — все получилось естественно, хотя и не так, как планировалось. Теперь он, даже если и выживет, для всех будет пропавшим без вести. Только какой ценой, — с горечью подумал он, поднимаясь на ноги. Ему показалось, что он снова видит падающие на землю фигуры вертолетчиков.

На открытом месте, да еще с подвернувшейся ногой, он представлял отличную мишень. То, что у него был автомат и в нагруднике четыре магазина, ничего не давало, — противника он не видел.

— Не кипишись, военный, не дергайся, и все будет хорошо, — кустарник зашевелился, и оттуда появился бородатый моджахед.

И вот он, пленник, цепляясь руками за выступы скалы, медленно карабкается на небольшой выступ и, подталкиваемый в спину стволом автомата, с трудом протискивается в расщелину. Хромая и спотыкаясь о камни, преодолевает несколько метров в полутьме, и вдруг оказывается на ярко освещенной августовским жгучим солнцем площадке.

Его сразу обступили моджахеды, Посыпались угрозы, оскорбления, кто-то даже успел пару раз ударить по спине прикладом автомата.

Чумаков был готов и к худшему, хотя знал и о Пуштунвале, — неписанном законе о чести и достоинстве афганцев, о котором впервые узнал, будучи студентом исторического факультета Таджикского Государственного университета. Закон предписывает оказание гостеприимства каждому, даже смертельному врагу, если тот пришел без оружия…. Но, как с ним обойдутся на самом деле, знал только один Бог…

Громкий начальственный оклик заставил всех умолкнуть и отойти в сторону.

Чумаков увидел перед собой рослого, лет пятидесяти, с властным взглядом сверкающих под насупленными кустистыми бровями глаз, моджахеда. Небольшая, аккуратно подстриженная с проседью борода, завершала его облик.

Окинув презрительным взглядом Чумакова, он перевел взгляд на взявшего его в плен моджахеда.

— Зачем он тебе, Назрула?

— Ты, уважаемый Джаффар, взял когда-нибудь в плен офицера?

— Но это же не офицер, а прапорщик, — Джаффар снова прошелся презрительным взглядом по Чумакову.

— А кто, почтенный, приказал расстрелять троих офицеров? Они бы никуда не делись. Молчишь?

Разговор явно перерастал в спор.

На лице Джафара появилось недовольство, стоявшие вблизи моджахеды, почтительно молчали.

— Мне решать, почтенный, что делать с этим пленным, — резко бросил в лицо Джаффару Назрула и посмотрев на Чумакова, обратился к нему уже по-русски:

— Мы решили с уважаемым Джаффаром, отправить вас, товарищ, товарищ, — он достал из кармана документы Чумакова, — прапорщик Чумаков, на нашу базу, там и решим вашу дальнейшую судьбу.

И уже через час, на трофейном бэтээре, они были доставлены в высокогорный кишлак. Поместили Чумакова в небольшой хижине, плоская крыша которого примыкала к крутому утесу. А уже вечером, моджахеды решали его судьбу. Некоторые, наиболее радикальные, даже советовали Джаффару отрубить неверному голову. За голову офицера, а Чумакова все же считали офицером, давали большие деньги. Развязка наступила, когда его привели на так называемую сельскую «джиргу», которая проходила на небольшом майданчике, в центре которого горел яркий костер. Назрула, переводил ему решение старейшин, которая решила, сохранить пленнику жизнь, при условии принятия им ислама.

Выслушав Назрулу, Чумаков на чистейшем «дари-фарси», чем поверг в изумление всех собравшихся, ответил, что он уважает решение старейшин, и сославшись на Пуштунвалу, неписанный закон, который чтят все правоверные, попросил время подумать.

Раздался оживленный гул голосов, сгрудившихся вокруг него моджахедов. Изумление и, в какой-то степени даже одобрение, вызвало у них знание пленником их языка, и, главное, основополагающих сур Корана.

Неожиданно появившийся в свете костра Джаффар, властно поднял руку. Все смолкли. Только теперь Чумаков узнал этого моджахеда… Он неоднократно видел его фотографию в разведотделе полка. Это был полевой командир Джаффар, один их самых опытных, и в то же время, жестоких полевых командиров группировки Раббани.

— Что ж, — подумал он, бесстрашно смотря в немигающие глаза Джаффара, — теперь моя судьба в твоих руках…

И, как будто прочитав его мысли, Джаффар спросил:

— Ты, наверное, слышал обо мне?

— Да, слышал, — утвердительно кивнул головой Чумаков.

— Поэтому ты должен говорить мне только правду. Кто ты, где служил, кто твои командиры, откуда знаешь наш язык. И не думай обмануть. Назрула, может все перепроверить, а если будет нужно, наши люди побывают и у тебя на родине. И если ты, хотя бы, чуть-чуть соврешь, то пожалеешь, что живешь на этом свете. Ты будешь молить Аллаха, чтобы он забрал тебя к себе. С твоей спины будут нарезаны ремни, а сам ты будешь брошен на съедение шакалам.

Пройдя через расступившуюся толпу, Джаффар, Назрула и местный мулла Амир, провели Чумакова отведенную тому хижину, где, при свете керосиновой лампы, и начался его допрос.

Отступать Чумакову было некуда. Даже если бы захотел, живым ему отсюда уже не выбраться. И он приступил к своему повествованию. Начал с того, где родился, где проживал. Кто его родные и близкие, почему пришлось бросить учебу в университете, как стал военным. Где проходил службу в Афганистане, в какой должности…

— Ты правоверный? — неожиданно прервал его мулла Амир.

— Нет, — коротко ответил Чумаков.

— Ну, эту проблему можно легко устранить, — усмехнулся Назрула, который вел записи допроса. Непроницаемым оставалось только лицо Джаффара.

— Завтра ты узнаешь наше решение, — сказал он, и вместе с муллой, покинул хижину.

— Ну, вот полдела и сделано, — подал голос, перейдя снова на русский, Назрула. Сейчас нам принесут ужин, а потом отдыхать.

— А как же? — кивнул Чумаков на стоявший у стены единственный топчан, на котором лежал обыкновенный армейский матрац и байковое одеяло.

— А это для тебя. Ты останетесь здесь один.

— Без охраны?

— А зачем? Шурави очень далеко. Да и бежать отсюда невозможно. Вокруг горы, а через них без проводника не пройти. Идти в одиночку, — верная гибель.

— И как долго вы будете держать меня здесь?

— А это будет зависеть, в большей степени, от тебя…

— Постучавшись, в хижину вошел моджахед. Он принес еду, разложил ее по мискам, затем разжег обыкновенную «буржуйку», засунул в нее несколько лепешек из лежащей тут же на глиняном полу кучи кизяка, и вышел.

— Попробуй местную еду, — дружелюбно предложил Назрула.

Чумаков взял лепешку и принялся медленно жевать.

— У тебя, наверное, есть ко мне вопросы, — полуутвердительно спросил Назрула, разламывая лепешку и отправляя ее кусочек в рот.

Чумаков пожал плечами. Конечно же, сейчас больше всего его волновала собственная судьба, но, как ему казалось, спрашивать об этом, значит показать свой страх, и он решил промолчать.