Николай Николаевич Лузан (литературный псевдоним Абин) — полковник, ветеран органов безопасности. Лауреат 1-й и 2-й премий ФСБ России в области литературы и искусства (2006, 2009), лауреат Всероссийского конкурса журналистских и писательских произведений «Мы горды Отечеством своим» (2004).

Автор политического детектива: «Титан в плену багровых карликов», «Бандократия», «Несостоявшаяся командировка», «Операция „Восточный ветер“», «Загадка для Гиммлера», «Загадка Смерша», «Прыжок самурая», «Лубянка. Подвиги и трагедии», «Военная контрразведка. Тайная война», «Секреты операции „Бумеранг“», «Фантом», а также исторических очерков «Махаджиры, возвращение домой», «Грузия, утраченные иллюзии».

Член авторского коллектива историко-документальных сборников «Смерш», «Огненная дуга», «Лубянка», «Военная контрразведка. История, события, люди», «Мое сердце в горах», «Храм души».

Ночная атака танкового батальона майора Крюгера не смогла пробить брешь в обороне русских и захлебнулась. Его экипажи с трудом вырвались из огненного котла, устроенного артиллеристами и, укрывшись в ложбине, с трудом приходили в себя. Леденящий, пронизывающий до самых костей ветер жалящими иголками впивался в задубевшую кожу, снежной крупой хлестал по закопченным лицам. Крупные, как горошины, слезы мутными каплями застывали на щеках танкистов.

На востоке мучительно занимался хмурый рассвет. Крюгер плотнее запахнул меховой воротник куртки и приподнялся над башней танка. Стылый холод брони ожог ладони, он зябко поежился, и рука вяло потянулась к биноклю. Перед мощными линзами проплыли затаившиеся в развалинах поселка и редком перелеске остатки его рот. За эти дни в память намертво врезались каждая возвышенность, овраг и развалины на истерзанном тысячами снарядов и мин, раскисшем от дождя и снега поле. Уродливые вмятины на корпусах и зияющие пробоины в броне танков, комья примерзшей к башням глины, следы крови и человеческих останков на гусеницах говорили о невероятном накале закончившегося недавно боя.

То, что осталось от некогда самого боеспособного батальона четвертой танковой группы, трудно было назвать даже ротой. Лучшие экипажи снайпера Генриха Коха, отчаянного храбреца Гюнтера Хофмана, с которыми Крюгер прошел Польшу и Югославию, чадящими факелами догорали у излучины никому не известной подмосковной речушки.

Он с трудом сглотнул застрявший в горле комок слез и перевел взгляд вглубь тыловых порядков. Там, на железнодорожной станции, слышались лязг металла и гул моторов. Поблескивая свежей краской, с железнодорожных платформ сходили новенькие самоходки и танки. Словно на полигоне, а не в нескольких километрах от передовой, они неспешно выстраивались в походные колонны.

В душе Крюгер проклинал лощеных штабистов, засевших на теплых КП, возненавидел педанта командира полка и тыловых крыс железнодорожников, которые четвертый час занимались разгрузкой подкрепления. Он же, подгоняемый истеричными командами Вейдлинга, вынужден был штурмовать в лоб русскую батарею и терять лучших бойцов. С ожесточением сплюнув, Крюгер развернулся к линии фронта.

За грядой пологих холмов в сизой мгле до самого горизонта колыхались зловещие черные тюльпаны — горящие танки и самоходки. Грозовые всполохи орудийных разрывов не затихали над изрешеченными, как сито, башнями элеватора и руинами завода. Долгими и мучительными вздохами отзывалась земля на удары тяжелых авиационных бомб. Кровожадный молох войны безжалостно перемалывал в своем ненасытном чреве людей и металл.

С минуту на минуту батальону предстояло опять окунуться в этот огнедышащий котел. Вейдлинг, не считаясь с потерями и отчаянными просьбами дать передышку измотанным и обескровленным ротам, с упорством маньяка продолжал бросать их вперед. Крюгер как командир понимал его — русские находились на пределе, и им нельзя было давать передышки. На месте командира полка он поступил бы так же, но ему по-человечески было горько и обидно за то, что лучших танкистов использовали, как примитивный таран, чтобы пробить брешь в стене смерти, воздвигнутой русскими фанатиками.

Крюгер посмотрел на часы, минутная стрелка приближалась к восьми. Спустя мгновение утренние сумерки озарил зеленый цвет ракеты. Он захлопнул люк и опустился на сиденье. Взревел двигатель, корпус затрясла мелкая дрожь. И остатки батальона, вслед за его танком, взметая фонтаны грязи, двинулись в новую атаку.

Командиры рот, приникнув к смотровым щелям, выискивали складки местности, которые до поры до времени уберегали экипажи от убийственного огня русской артиллерии. В наушниках стоял непрерывный треск, сквозь который прорывались чужие голоса. Танкисты Крюгера молчали, так как хорошо понимали: для большинства это была последняя атака. И они, вложив в нее всю свою ярость и ненависть, желали только одного — поскорее добраться до окопов большевиков и косить, косить их из пулеметов, кромсать и давить гусеницами серые, пропахшие тошнотворным запахом крови и пороха тела.

До передовой оставалось не более полукилометра; Крюгер приоткрыл люк и выглянул наружу. Теплая волна захлестнула его, а в глазах защипало. Экипажи шли так, будто позади не было трех дней кровопролитных и ожесточенных боев. Машины строго держали дистанцию и двигались на максимальной скорости. Классический ромб, который мог порадовать сердце такого аса, как генерал Гудериан, с математической точностью выдвигался на направление главного удара. Позади батальона нестройными рядами мышиного цвета стелилась пехота.

Со стороны завода и элеватора донеслись глухие раскаты, и перед головным танком вырос столб дыма и огня. Русские корректировщики засекли выход батальона, и разрывы снарядов усеяли поле. Артиллерийская вилка неумолимо сжималась вокруг машин. Замер танк Рихарда Мюллера: снаряд попал в топливный бак, языки пламени охватили башню, три живых факела выпрыгнули из люка и заметались по земле.

Крюгер заскрипел зубами и соскользнул вниз. В этой схватке со смертью единственным козырем оставалась скорость, и водитель Эрих выжимал из машины все, что мог. Танк бросало из стороны в сторону, осколки с леденящим кровь скрежетом полосовали броню, фонтаны грязи захлестывали смотровые щели. Крюгер не обращал на это внимания и впился глазами в серо-белое пространство, пытаясь засечь в полумраке вспышки выстрелов вражеской батареи.

Пока ее снаряды перепахивали землю вокруг машины. Очередной выстрел едва не накрыл их. Взрыв подбросил танк, и сердце Крюгера судорожно прыгнуло в груди. После удара заныло правое плечо, но, несмотря на острую боль, он испытал облегчение — гусеницы остались целыми. Эрих направил машину в овраг и под прикрытием высокого обрыва стремительно продвигался вперед. Вслед за ними шли еще три экипажа; другие, маневрируя на открытом поле, упорно продвигались к передовой линии окопов.

Позади осталось проволочное заграждение, на котором безжизненно обвисли истерзанные осколками тела своих и чужих. Впереди неожиданно возникло пулеметное гнездо, и три серые тени замерли на дне окопа. Карл яростно вскрикнул и побелевшими от напряжения пальцами надавил на спусковой крючок, пулеметная очередь смела бруствер.

Эрих слился с машиной в одно целое, его руки и ноги двигались, как лапы огромного паука. Педаль газа резко ушла вниз, и многотонная махина, подобно громадной лягушке, прыгнула вперед. В рев двигателя и шум боя вклинились скрежет металла и треск дерева. Гусеницы перемалывали в кровавое месиво то, что осталось от тел пулеметчиков и наспех построенного блиндажа.

Внезапно пулемет Карла стих. Он судорожно стучал сапогом и что-то кричал Эриху. Крюгер прильнул к смотровой щели и боковым зрением скорее почувствовал, чем увидел, как из копоти и чада на них надвигался красноармеец. Сквозь грязные лохмотья просвечивало тело, его правая рука сжимала связку гранат. Крюгера пробил озноб — русский фанатик! Они стали настоящим кошмаром для батальона. Эти исчадия ада бросались с гранатами под гусеницы танков.