Анджело. Я велел никого не впускать сегодня во дворец, кроме вас и вашего брата, который может вам понадобиться. Всех остальных я велел задерживать и приводить ко мне. Допрашивать я буду сам. А пока — половина мести у меня под рукой, и я отомщу хоть наполовину.

Тизбе. То есть как так?

Анджело. Убив эту женщину.

Тизбе. Вашу жену!

Анджело. Все подготовлено. Ранее, чем минет час, Катарина Брагадини будет обезглавлена, как подобает.

Тизбе. Обезглавлена!

Анджело. В этой комнате.

Тизбе. В этой комнате!

Анджело. Слушайте. Мое оскверненное ложе должно стать могилой. Эта женщина умрет, я так решил. И я настолько холодно это решил, что тут ничего изменить нельзя. Во мне нет гнева, который можно было бы погасить мольбами. Вступись за нее мой лучший друг — если бы у меня были друзья, — я бы отнесся с недоверием к моему лучшему другу. И только. Поговорим об этом, если хотите. И потом, Тизбе, эта женщина ненавистна мне! Женщина, на которой я дал себя женить по семейным соображениям, потому что дела мои пришли в расстройство во время моей посольской службы, и чтобы угодить моему дяде, епископу Кастельскому, — женщина, у которой в моем присутствии всегда было печальное лицо и удрученный вид, которая не подарила мне ни одного ребенка! И к тому же, видите ли, ненависть у нас в крови, она у нас в роду, она у нас в обычае. Каждый Малипьери должен кого-нибудь ненавидеть. В тот день, когда лев Святого Марка взлетит со своего столпа, ненависть раскинет бронзовые крылья и улетит из сердца Малипьери. Мой дед ненавидел маркиза Адзо и велел утопить его ночью в Венеции. Мой отец ненавидел прокуратора Бадоэра и распорядился отравить его на пиру королевы Корнаро. А я ненавижу вот эту женщину. Я не стал бы делать ей зла. Но она виновна. Пусть пеняет на себя. Она понесет наказание. Сам я, может быть, не лучше, но она должна умереть. Это неизбежно. Это решено. Я вам говорю, что она умрет. Пощадить эту женщину? Да если бы кости моей матери взмолились за нее, синьора, я все-таки ее не пощадил бы!

Тизбе. Разве светлейшая синьория Венеции дает вам право?..

Анджело. Ни малейшего права миловать. Неограниченное право карать.

Тизбе. Но семья Брагадини, семья вашей жены?

Анджело. Будет мне благодарна.

Тизбе. Вы говорите — решение принято. Она умрет. Это хорошо. Вы правы. Но так как все это дело еще остается тайной, так как ничье имя еще не произнесено, не лучше ли вам избавить вашу жену от казни, этот дворец — от кровавого пятна, самого себя — от шумной огласки и пересудов? Ведь палач — свидетель. А свидетеля не надо.

Анджело. Да. Яд был бы лучше. Но нужен яд быстродействующий, а у меня — вы не поверите! — такого нет.

Тизбе. Зато есть у меня.

Анджело. Где?

Тизбе. Дома.

Анджело. Какой?

Тизбе. Яд Маласпина. Помните? Коробочка, которую мне прислал настоятель Святого Марка.

Анджело. Да, вы мне говорили. Это надежный и быстрый яд. Что ж, вы правы. Пусть все останется между нами, так лучше. Слушайте, Тизбе. Я доверяю вам всецело. Вы сами понимаете: то, что я делаю, — законно. Я мщу за свою оскорбленную честь, и каждый поступил бы так же. Но я затеял темное и трудное дело. Вы здесь мой единственный друг. Только на вас я могу положиться. Быстрая казнь и полная тайна — так лучше и для нее и для меня. Помогите мне. Вы мне нужны. Я прошу вашего содействия. Вы согласны?

Тизбе. Да.

Анджело. Пусть эта женщина исчезнет неведомо как, неведомо почему. Роют могилу, служат заупокойную службу, но никто не знает — кому и по ком. Тело унесут эти двое, ночные дозорные, которых я держу взаперти. Вы правы, укроем все во тьме. Пошлите за вашим ядом.

Тизбе. Никто не знает, где он хранится. Я сама схожу за ним.

Анджело. Идите, я вас жду.

Да, так лучше. Преступление совершено во мраке, пусть во мраке совершится кара.

Она готова?

Архипресвитер. Да, монсиньор. (Уходит.)

Катарина. Готова к чему?

Анджело. К смерти.

Катарина. К смерти! Так это правда? Неужели это может быть? О, я просто не могу освоить эту мысль! Умереть! Нет, я не готова. Я не готова. Я совершенно не готова, синьор!

Анджело. Сколько времени вам нужно, чтобы приготовиться?

Катарина. Ах, я не знаю, много времени!

Анджело. Или у вас не хватит мужества, синьора?

Катарина. Умереть так вдруг! Но ведь я ничем не заслужила смерти, я хорошо это знаю? Синьор, синьор, еще хоть день! Нет, одного дня мало, я чувствую, что завтра я не буду храбрее. Мне нужна жизнь! Сохраните мне жизнь! В монастыре! Нет, скажите, неужели действительно невозможно, чтобы вы сохранили мне жизнь?

Анджело. Да, я могу сохранить вам жизнь, я вам уже сказал, при одном условии.

Катарина. При каком? Я не могу вспомнить.

Анджело. Кто писал это письмо? Скажите. Назовите мне этого человека! Выдайте мне этого человека!

Катарина (ломая руки). Боже мой!

Анджело. Если вы мне выдадите этого человека, вы будете жить. Ему — эшафот, вам — монастырь; этого хватит. Решайтесь.

Катарина. Боже мой!

Анджело. Ну что же? Вы мне не отвечаете?

Катарина. Нет, я вам отвечаю: боже мой!

Анджело. О, синьора, решайтесь!

Катарина. Я озябла в этой молельне. Мне очень холодно.

Анджело. Послушайте. Я хочу быть добрым с вами, синьора. У вас еще имеется час времени. Целый час в вашем распоряжении, и на этот час я вас оставлю одну. Никто сюда не войдет. Употребите этот час на размышление. Я кладу письмо на стол. Припишите внизу имя этого человека, и вы спасены. Катарина Брагадини, с вами говорит мраморный рот: надо или выдать этого человека, или умереть. Выбирайте. Вам дается час времени.

Катарина. Нет… день!

Анджело. Час. (Уходит.)

Катарина (одна). В эту дверь… (Идет к двери.) О, я слышу, как он запирает ее на засов! (Идет к окну.) В это окно… (Смотрит вниз.) О, как высоко! (Падает в кресло.) Умереть! О боже мой! Как эта мысль ужасна, когда она вот так охватывает тебя совсем нежданно! Знать, что тебе осталось жить только час, и говорить себе: «Мне остается только час!» О, это надо пережить самой, чтобы понять, до какой степени это страшно! У меня все тело разбито. Мне неудобно в этом кресле. (Встает.) Я думаю, мне покойнее будет на постели. О, хоть бы минуту передышки! (Идет к кровати.) Хоть минуту отдыха! (Отдергивает полог и в ужасе отступает.)

Боже мой! Что я вижу? О, это чудовищно! (Судорожным движением задергивает полог.) О, я не хочу это видеть! О боже мой! И это — для меня! О боже мой! И я с этим здесь наедине! (Возвращается к креслу, волоча ноги.) У меня за спиной! Это — у меня за спиной! О, я боюсь оглянуться. Спасите, спасите! Вы же видите, это не сон, это все происходит в действительности, раз там за пологом такое!