Так дано было Ниссе Норлунду искупить грех гордыни. Он снова обрел дар речи. Он снова услышал человеческий голос. Он вышел из склепа молчания, и снова зазвучал для него великий оркестр жизни.

Коробейник кончил свой рассказ. Его седая голова тряслась от старости. В ушах тихонько позвякивали сережки.

— Но ведь все это, наверное, просто сказка? — спросила хозяйка.

— Да, — ответил коробейник, поглаживая старческой рукой с распухшими венами свою белую волнистую бороду. — Да, это сказка. И, как все сказки, это правда!

Дундертак, сидевший у ног коробейника, прослушал всю сказку затаив дыхание. Зато Малыш Христофор все время отчаяние зевал, показывая длинный морковно-красный язык. Видимо, ему было скучно. Наконец он не выдержал, положил лапу на нос и закрыл глаза, притворяясь спящим.

Один из слушателей не мог сдержать любопытства:

— Как же это так получается, Чистюля-Ниссе? Ведь тебя тоже зовут Ниссе Норлунд. И говорят, что в молодости ты хаживал в капитанах дальнего плавания. И что когда-то ты был самым настоящим барином.

Чистюля-Ниссе принялся не спеша укладывать в короба ленты и иголки.

— Да, — промолвил он наконец. — Часто случается, что человека от власти и почета швыряет на самое дно, в нищету и унижения. И немало страданий выпадет на долю того, кто сидел когда-то у власти, прежде чем он научится доброте и смирению.

— А почему ты носишь эти серьги?

— Видишь ли, когда человек вечно бродит один по дорогам, он в конце концов начинает бояться молчания. Ему надо, чтобы кто-нибудь с ним разговаривал. Хотя бы такие вот сережки…

На улице было уже совсем темно. Пора было проведать скотину и подбросить ей на ночь свежего сена. Коробейник упаковал свои короба и собрался было уходить.

Но тут вмешалась добросердечная хозяйка:

— Если мы немножко потеснимся, ты, может, не побрезгуешь переночевать у нас?

— Спасибо тебе, — обрадовался Чистюля-Ниссе. — Это просто замечательно! Стар я, знаешь ли, становлюсь, чтобы ночевать по сараям и сеновалам.

Когда кто-то из домашних пошел в хлев, Малыш Христофор воспользовался моментом, скользнул в открытую дверь и отправился ловить рыбу в своих заповедных, ему одному известных, местечках.

Если только Дундертак не сидел в классе за партой, он торчал на берегу у своей лодки. А если его не было в лодке, значит, он бродил где-нибудь в лесу — по полянам и рощицам, которых так много разбросано по всему острову.

Иногда он сопровождал Большого Сундстрема, но чаще всего бродил в одиночку. Малыш Христофор, обычно всюду следовавший по пятам за Дундертаком, в этих случаях покидал своего хозяина. Он предпочитал держаться поближе к воде и так и не смог по-настоящему привыкнуть к лесу.

Для Дундертака же лес был полон соблазнов. Он уверенно пробирался между деревьями и поросшими мхом валунами. Он мог часами сидеть не двигаясь, наблюдая за хлопотливой семейной жизнью птиц в скрытых от постороннего глаза зарослях кустарника. Он знал места, где гнездились глухари, тетерева и куропатки.

А однажды, забредя в самую глушь, он наткнулся на утиное гнездо, примостившееся на самой верхушке большого мшистого валуна. Дундертак долго ломал себе голову над этой загадкой. Утка — птица водяная. Зачем же она устроила гнездо в лесу? А когда вылупятся птенцы, как же она перетащит их к морю?

В конце концов пришлось спросить Большого Сундстрема. Но даже тот стал в тупик перед столь поразительным случаем.

А через несколько дней после этого разговора Сундстрем принес Дундертаку полную шапку каких-то яиц и сказал:

— Видишь эти яйца? У вас, помнится, есть одна старая курица, которая уже не несется. Сделай ей гнездо, пусть высиживает их.

Дундертак так и поступил. Клушка радостно закудахтала и, гордо расправив крылья, уселась на яйца.

Сидела она две недели. И вот яйца начали, лопаться одно за другим, и на свет божий выглянули цыплята.

Но сразу было видно, что цыплята какие-то необыкновенные. Едва успев стряхнуть с куцых крылышек остатки скорлупы, они побежали через весь птичий двор к маленькому прудику, из которого обычно пили куры. Но малыши побежали, видимо, не только для того, чтобы попить, один за другим они полезли прямо в воду.

Глядите-ка! Они поплыли легко, как пушинки!

Старая наседка встревожено металась на берегу, хлопая крыльями и испуганно кудахча. А цыплята знай трясли маленькими задиками, ныряли с головой в грязную воду и, судя по всему, чувствовали себя великолепно.

А на следующий день цыплят у пруда не оказалось. Сначала по канаве, а потом по ручейкам и болотцам они пробрались к берегу моря, где сразу же почувствовали себя в своей стихии. Дело в том, что Большой Сундстрем принес Дундертаку яйца водяной курочки-лысухи, которая и гнездится и живет только у воды.

— Теперь ты сам видишь, — сказал Сундстрем Дундертаку. — Пусть даже водяная птица вывелась где-нибудь на суше — она все равно обязательно доберется до воды. Так что за ту утку можешь не беспокоиться. Уж наверняка она знает способ, как доставить своих птенцов к морю.

— Все-таки жалко курицу, правда? — не удержался Дундертак. — Как она перепугалась, когда цыплята бултыхнулись в пруд! Решила, что они обязательно потонут.

— Ты прав, малыш. Не стоит устраивать фокусы и издеваться над природой. Но ведь мы с тобой проводили эксперимент. Так сказать, в научных целях. Больше мы никогда не будем пугать бедную курицу.

В лесу Дундертак больше всего увлекался изучением науки «идти по следу». Обычно он руководствовался такими указателями, как обгрызенная листва, помет, отпечатки следов или же остатки трапез на местах отдыха животных и около их жилья.

А однажды — это было на опушке леса, совсем близко от берега моря, — Дундертак обратил внимание на необычное скопление ворон. Они облепили ветки сосен и сидели тихо-тихо, не шевелясь и не издавая ни звука. Лишь время от времени то одна, то другая вытягивала шею и пристально вглядывалась куда-то вниз.

В тот день Дундертак так ничего и не понял. На следующий день любопытство привело его обратно. Вороны по-прежнему сидели на своих местах, карауля кого-то. Дундертак почесал в затылке, потер кулаком под носом и, заинтригованный, решил, что постарается докопаться, в чем тут дело.

В конце концов ему это удалось.

Он стал методически и тщательно обследовать каждую пядь земли. И вот, наконец, раздвинув в одном месте ивовый куст, он оказался носом к носу с сидевшей на яйцах самочкой гаги. У гаги была почти совсем голая грудка — она выщипала весь пух, чтобы устроить теплое и мягкое гнездышко для своих яиц.

По обе стороны гнезда сидели, прижавшись к земле, две большие вороны. Воришки чуяли поживу. Гага выщипала у себя очень много пуху и была почти голая и поэтому беззащитная. И все же дерзкие грабители не могли не испытывать должного почтения к ее крепкому клюву.

На открытое нападение вороны не решались, но тем не менее бочком-бочком, медленно, почти незаметно придвигались все ближе к гнезду. Они похожи были на двух серых жаб, воровски косящих жадным глазом на гагу-наседку. Их намерение было вполне определенным — вытеснить гагу из гнезда.

Вороны, сидевшие на верхушках сосен, все беспокойнее вытягивали шеи, пытаясь определить, когда же наконец наступит их час.

Таким образом, бедная гага со всех сторон была окружена врагами, от которых не приходилось ждать пощады. При первом удобном случае вся банда, противно галдя, накинулась бы на гнездо.

Однако гагу запугать было не так просто. Сохраняя полнейшее самообладание, она продолжала храбро сидеть на яйцах. Стоило какой-нибудь из ворон подойти поближе, как гага вскакивала, стараясь достать клювом своего мучителя. На какое-то мгновение яйца оставались без защиты. Вторая ворона, не теряя золотого времени, подскакивала к гнезду и клевала гагу под хвост. Напав сзади, трусливый и коварный грабитель старался проткнуть острым клювом те яйца, что лежали поближе.