«Роза ветров» осторожно коснулась дна. Георг с удивлением смотрел на Фабиана. Намеренным был этот маневр или нет, только тот, кто подумал, что Фабиан хоть на миг потерял уверенность, плохо знает его. Как ни в чем не бывало этот сорвиголова зевнул и пробормотал:

— Так вот, здесь мы заночуем, а утром будет видно.

Георг влез на мачту и огляделся. Убежище и в самом деле было что надо. С одной стороны путь наглухо преграждал островок. С другой стороны стеной стоял лес, а саму яхту обступал камыш, густой, словно джунгли, из которой торчала одна мачта. Только теперь мальчики почувствовали, как устали, и, забыв про еду, молча разделись и юркнули в постель. Однако и во сне зуд приключений не давал им покоя…

Когда они проснулись, солнце только-только вставало. Его неяркие лучи золотили камыш, а палуба, покрытая белой изморозью— последний отзвук зимы накануне праздника лета[25],— искрилась и слепила глаза. Курилась над водой легкая голубоватая дымка, и в утренней тишине еще отчетливей слышалось, как кукует кукушка и со свистом разрезают прохладный воздух ласточки. Пугающе шумно взлетел спавший на ветке глухарь и пронесся, громко хлопая крыльями, над их головами.

Фабиан, обычно по утрам хмурый, ежившийся от холода, сейчас был добродушным и бодрым. Посвистывая, он нырнул в шканцевый трюм и вытащил что-то из ящика для якорной цепи. Это были кисть и две коробки с краской — он нашел их во время последней экспедиции на остров. Возможно, он уже тогда вынашивал свой план. Трудно было догадаться, однако, но сейчас краска должна была сослужить им службу. Надо было перекрасить «Розу ветров», чтобы ее никто не узнал: борта в черный цвет, а ватерлинию[26] — в зеленый.

Георг с Эриком пришли в восторг от этой дьявольской предусмотрительности и смотрели с нескрываемым уважением на Фабиана как на своего настоящего капитана. И хотя Георгу совсем не хотелось портить ослепительно-белые борта, он поддался на уговоры Фабиана и привязал тали[27] к деревьям на берегу, чтобы яхта дала крен. И все же сердце моряка не выдержало, когда Эрик по приказу Фабиана зачерпнул грязной илистой воды из лужи у края камышовых зарослей й стал поливать ею паруса; он сел в ялик и поплыл по камышовым чащобам, чтобы не видеть, как разрушают красоту.

К вечеру издевательство над яхтой закончилось. На «Розу ветров» было страшно смотреть. Кривая, расплывшаяся ватерлиния и обвисшие старые грязные паруса сделали ее неузнаваемой. Георгу было так жалко истерзанную яхту, что он весь вечер тяжело вздыхал и даже ночью ему снились страшные сны.

Проснулся он от яркого солнечного света, бьющего через круглый иллюминатор прямо в глаза.

Новый день нес новые заботы, и все вчерашнее быстро позабылось. За утренним кофе мальчики вдруг услышали плеск весел на заливе, и вскоре в камышах показался штевень лодки-плоскодонки. На веслах между ящиками с переметами, поплавочными удочками и сетями сидел маленький сгорбленный седой косматый старичок с ястребиным носом. Он посасывал трубку-носогрейку и щурился, подставляя лицо ослепительным лучам солнца.

— А-а, тут молодые господа! А я решил поглядеть, кто это забрался в камыши и распугал моих щук. Нынче, когда растут молодые побеги, рыба хорошо берет. Хе-хе… Вы, верно, из Стокгольма? Это дело. Отчего бы не поразвлечься в молодые годы…

Фабиан предупредительно наступил Эрику на ногу, чтобы тот помалкивал, и бойко затараторил:

— Так точно, из Стокгольма. Вот решили покататься в собственное удовольствие. У моего папаши колбасная фабрика. Я живу на Кунгсгатан[28], 46.

— Ишь ты… Так вы, поди, видели самого короля?

— Ясное дело, видели. Мой папаша поставляет ему колбасу. У нас на воротах большой герб, — складно врал Фабиан.

Георг был смущен и старался не глядеть на Фабиана, втайне завидуя его уверенности.

— Я вижу, молодые господа кофеем балуются, — весело хихикал рыбак, поглядывая на кофейник. — На утреннем холодке славно хлебать горячий кофеек.

Георг тут же достал чистую чашку.

— Выпейте, дядюшка, с нами чашечку, — предложил он.

Рыбак достал из-под переметов швартовочный конец, дважды обернул его вокруг штага[29], снял сапоги и по-мальчишески легко вскарабкался на борт «Розы ветров».

— Меня зовут Франс из Флинты, — представился он. — Я уже стар, девяносто стукнуло. Еще помню те времена, когда волки бегали по льду большими стаями. А Стокгольм, слыхал я, город большой и красивый, только самому там побывать не довелось. Жить там, верно, совсем не то, что сидеть здесь на лесной горушке да сохнуть, как старое овечье дерьмо.

Мягкий свет летнего дня отражался в маленьких серых глазках старика, и он казался мальчикам пришедшим из сказки. Отпивая кофе маленькими глоточками, он вспоминал старые времена, про то, какой была земля в ту пору:

— В старые добрые времена, когда еще моя старуха была жива, все тут было по-иному. И рыба водилась в заливе, и птиц в лесу было полно. Пока не стали ходить пароходы, можно было встретить и лесовицу и водяного. Теперь все переменилось. Землю пашут большими машинами. Скоро не будет ни одного дерева для глухаря. Надо благодарить господа, если что-то еще останется в эти безумные времена.

Фабиан саркастически хохотнул над этими, как ему показалось, глупыми россказнями Флинты и начал было подробно описывать колбасную фабрику, но Георгу захотелось послушать старика.

— В прежние времена, — сказал Флинта, — после ложного солнца[30] всегда был дождь, а на востоке и севере стояло марево. А коли ветер дул по солнцу, наступало вёдро, и по луне можно было погоду угадывать. Нынче же ни черта не угадаешь. Радуешься и тому, что лосось не играет в мае, а окунь — на сретенье. Вот так-то, молодые господа. Хе-хе… Такие нынче пошли дела. Да… видно, наступают последние времена, как говорит апостол. Чудные дела творятся у нас на острове.

— Чего ж тут чудного, — воскликнул Георг, сгорая от любопытства.

— Новый-то граф знай себе сидит и шутки шутит с чадами да домочадцами, а о главном-то, о землепашестве, все и думать забыли. А кузен его, как они называют, барон Юстус вовсе заучился и умом рехнулся. Как-то раз прибежал, руками машет, глаза выпучил будто рак и не велит мне ставить жерлицы на щуку. Мол, у щук бессмертная душа. Слава богу, он не видел, как я с пчелами вожусь, на них он вовсе помешался. Такие дела… А сосед Альфред, что вернулся домой с моря — он был где-то в Гаффельсберге да Коккеншине, как они говорят, — так у него одной дурью голова набита — пьет то и дело да за нож берется, а девушек как на перемет ловит. До внучки моей Вильхельмины тоже хотел добраться злодей, да только ее он не получит, если даже для этого ему придется всадить нож в сердце старику Флинте. Диво дивное, куда только катится наша земля. Хочу только, чтоб мои кости лежали в земле, когда наступит страшный час.

При этих словах Фабиан скептически ухмыльнулся, а Эрик испуганно и зачарованно посмотрел на темную лесную опушку.

Флинта допил кофе и вежливо поблагодарил за угощение. Потом спустился в свою плоскодонку, вытащил из садка несколько щук и окуней и дал их мальчикам как ответный подарок.

— Давайте сюда кошку[31],— пробормотал он, — я отвезу ее в своей лодчонке и брошу в заливе, чтобы вы встали подалее от моих жерлиц.

Якорь коснулся дна, мальчики отвязали «Розу ветров» и протравили ее чуть вперед, чтобы она могла двигаться свободно. Флинта отдал по-военному честь и поплыл на другую сторону тихого залива. За его зеленой плоскодонкой волочилась, играя, целая стая серебристых нитей. Солнце уже стояло высоко над землей, пел дрозд, трещал сверчок, а над водой, с плывущими по ней желтыми полосками пыльцы сосны и можжевельника, порхали, блестя шелковыми крылышками, мотыльки.