— Оставь это дело мне, приятель, — сказал Шульце, забирая у парня выбивалку для ковров, которую дал тому дежурный унтер-офицер. — Я возьму все на себя, — криво усмехнулся он. — Я выбью ковры фрау Метцгер так, как их никто раньше не выбивал.

Когда Шульце постучал в дверь квартиры Метцгера и попросил разрешения войти, то увидел, что пухлая, светловолосая жена обершарфюрера сидит на диване в небольшой пустой гостиной. На небольшом столе сбоку от нее, на расстоянии протянутой руки, стояла полупустая рюмка киршвассера. Она расположила на своей обширной груди открытую коробку конфет с коньяком и теперь копалась в них пухлыми белыми руками, облизывая после каждой съеденной конфеты свои пальцы с ярко-красными ногтями.

— Что тебе нужно? — произнесла Лора Метцгер, даже не посмотрев на вошедшего солдата. Все ее внимание было сконцентрировано на конфетах.

— Я пришел выбить ковры, госпожа супруга обершарфюрера, — браво выпалил Шульце, выпятив грудь и вытягиваясь по стойке «смирно». Он знал этот тип женщин. В Гамбурге их называли «зелеными вдовами»: это были бездетные домохозяйки средних лет, проводившие день за днем, выпивая, куря и занимаясь лишь своими ногтями. Шульце знал, что им давно наскучил весь мир, включая мужей и их самих. В жизни таких особ не было ничего, что могло бы заставить их полагать, что они желанны и привлекательны как женщины.

— Ты разве не видишь — на улице дождь идет? — сказала она, по-прежнему не глядя в его сторону. — Ты не сможешь выбивать ковры при такой погоде.

— Разве, госпожа супруга обершарфюрера? — Шульце изображал полного тупицу. — Я и не заметил.

— Некоторые из вас, солдат, настолько тупы, что вас надо учить отличать правую руку от левой, — презрительно проронила она, наклонившись вперед, чтобы взять со стола рюмку киршвассера и позволяя ему обозреть во всей красе свою белую большую пухлую грудь, которая в любой момент могла вывалиться из блузы с низким вырезом.

«Эта сучка знает, что делает», — подумал про себя Шульце. Но на его широком лице не отразилось никаких чувств; это была маска послушной скотины, образец тупого солдафона.

— Ну ладно, не стой там как бедный родственник, — бросила она, опустошая рюмку. — Присядь на минутку. Дождь может скоро закончиться.

«Я тебе еще покажу "бедного родственника"!» — незаметно осклабился Шульце. Но когда он заговорил, в его голосе слышалась лишь униженная благодарность за это благосклонное предложение:

— Спасибо, госпожа супруга обершарфюрера, вы очень добры.

Он сел на самый краешек стула, держа спину прямо и сведя колени вместе, как робкий школьник в кабинете директора школы. Она снова наполнила свою рюмку и впервые за все время посмотрела на него. А Шульце нарочно жадно проследил за тем, как она переливает киршвассер из бутылки в рюмку, и облизал губы. Его взгляд сработал.

— Ладно, — сказала она, — не сиди с таким видом, точно ты — Иисус, которого распяли. Возьми себе стакан. Вон там, на буфете.

Он нерешительно поднялся.

— Я действительно могу сделать это, госпожа супруга обершарфюрера?

— Конечно, иначе я бы не предложила. И ради бога, прекрати называть меня госпожой супругой обершарфюрера!

После этого все пошло именно так, как Шульце и планировал; в конце концов он исполнял эту сценку не меньше полусотни раз за последние десять лет. Первый раз он проделал это в возрасте четырнадцати лет с матерью лучшего школьного приятеля.

Они поговорили о погоде. Затем об СС. Еще одна рюмка киршвассера. Он аккуратно подвел ее к рассказу о своей жизни с обершарфюрером. Наверное, она чувствует себя очень одинокой, выйдя замуж за такого важного, но очень занятого человека, как обершарфюрер Метцгер? Это тоже сработало.

— Если бы ты только знал, какой одинокой! — вздохнула Лора Метцгер со всем подавленным желанием ее скучающей романтической души. Еще одна рюмка киршвассера…

Передавая ей спиртное, он, как будто случайно, коснулся ее пухлого колена. Она буквально задрожала от желания. Он подождал немного, а затем положил большую мускулистую руку ей на плечо так, как будто это была самая естественная вещь в мире. Сквозь тонкую блузку он чувствовал ее плотное тело, горячее и немного влажное. Он сунул руку ей в блузку и поиграл ее грудью.

Она закрыла глаза и вздохнула.

— Что ты должен думать обо мне?

Он сделал вид, что убирает руку, но она быстро схватила ее и прижала к набухшему соску. Он сжал ее грудь и прижался к ней жадными губами. Затем их языки встретились и переплелись, как две змеи. Глядя поверх ее голого плеча, он увидел фотографию Мясника в черной форме старого образца, гордо сидящего на белой лошади. Шульце нагло подмигнул снимку, а затем снова сосредоточился на том, что делали его руки.

Несколько минут спустя ее бюстгальтер и трусики уже лежали на ковре; она, в одних черных шелковых чулках, на цыпочках подбежала к двери и заперла ее, а потом аккуратно, так, чтобы не потревожить соседей внезапным шумом, опустила ставни.

В первый раз он трахнул ее на кушетке. Затем она, хихикая, сбегала в ванную. Когда она бежала туда, он шлепнул ее своей большой сильной рукой по обширной заднице — больше из удовольствия, чем из мести — и сказал фотографии:

— Раз!

Затем он поимел ее на супружеской кровати. Она немного повозражала, но довольно вяло. Для него же визг пружин и деревянного каркаса казался дивными звуками, музыкальным сопровождением его акта мести.

— Два!

В третий раз он потребовал сделать ему миньет. Глаза Лоры Метцгер округлились, и она выдохнула: «Я не делала такое даже с обершарфюрером — а я замужем за ним уже десять лет. И я даже не встречала такого в тех грязных книжках, которые он отбирает у солдат!»

Но Шульце больше не собирался играть с ней. Он просто схватил ее за длинные светлые волосы и опустил ее голову вниз, пока ее губы не коснулись его набухшего члена. Через некоторое время воцарилась удовлетворенная тишина.

— Три! — сказал Шульце.

Он покинул квартиру обершарфюрера в три часа пополудни, унося выбивалку для ковров, которой ему так и не довелось воспользоваться. Супруга Метцгера осталась спать на смятой постели с выражением полного удовлетворения на жирном лице. Подобное же выражение было нарисовано на лице Шульце, хотя, помимо удовлетворения, по нему расплывалась также и злая, хитрая ухмылка.

Он шел медленно, немного деревянной походкой, ощущая небольшую боль между ногами, которая, как он ошибочно думал, могла быть вызвана только одной причиной. Он шел ко входу в казармы дивизии «Адольф Гитлер». С подъехавших грузовиков только-только начинали спрыгивать солдаты, возвращавшиеся с парада.

— Эй, ты! — взревел чей-то голос.

Он удивленно развернулся и тут же вытянулся в струнку. Выбивалка для ковров торчала над плечом, как винтовка. Перед ним стоял обершарфюрер Метцгер при полном параде.

— Я думал, что ты болен! — обвиняющим голосом произнес он. — Куда ты ходил с этим? — И он указал на выбивалку.

— Господин врач прописал мне легкие работы, господин обершарфюрер, — рьяно отрапортовал Шульце. — Я работал в вашей квартире, выбивал ковры для госпожи Метцгер.

Угрюмый и грубый Мясник немного расслабился. Он провел долгий, напряженный день под дождем в Трире и очень устал. Теперь ему хотелось побыстрее добраться до дома, скинуть мундир и выпить. Если Шульце сделал всю тяжелую работу в доме, то, возможно, сегодня вечером Лора будет не слишком уставшей. А это подарит ему шанс заняться с ней любовью. «В конце концов, любовь — это единственная радость бедного человека», — сказал он себе, используя фразу, почерпнутую им из какого-то кинофильма.

— Ну ладно, ты их как следует выбил? Моя жена очень привередлива.

— Положитесь на меня, обершарфюрер, — быстро ответил Шульце. — Я устроил коврам настоящую взбучку. Они останутся чистыми еще много дней. — Он отдал честь и пошел прочь, прежде чем унтер-офицер смог рассмотреть триумфальное выражение в его синих глазах.