— Да уж, гребаная Сталинградская эпопея! — обычно восклицал бывший гауптшарфюрер Шульце, как только его послевоенные закадычные дружки, насосавшись пива, заводили речь о великой битве. — Кусок дерьма на рождественской елке… Сталинград был одним огромным куском дерьма!

Потом он делал гигантский глоток из кружки — обычно пол-литра единым духом — и разражался своей привычной тирадой:

— Сначала эта, типа, главная шишка, этот говенный Адольф, посылает свою Шестую армию под Сталинград… чисто для престижу… хочет захватить город, носящий имя этого главного русского засранца, Сталина. А потом, трали-вали, фон Паулюс засовывает себя и своих солдат в окружение. Генералишка хренов!

Горький вкус этого ненавидимого имени смывается еще одним мощным глотком пива; затем Шульце продолжает:

— И что сделал Адольф? Позволил ли он Шестой армии отступить, когда ребят по-настоящему прижало? А вот те хрена с два! Он приказал этим бедолагам, этим подыхающим от голода солдатикам сражаться до последнего человека и до последнего гребаного патрона! Ага! В конце концов у них даже по последнему патрону не осталось. Потому что Жирный Герман, — Шульце имел в виду тучного шефа люфтваффе Германа Геринга, — не сдержал своего обещания обеспечить Шестую армию всем необходимым по воздуху. Наверное, обдолбался, засранец, — он же по полдня нюхал кокаин своей жирной ноздрей через обсыпанную бриллиантами трубочку… А однажды один из его пилотов сбросил нам целый мешок презервативов! Он что, думал, что с их помощью Шестая армия затрахает иванов[2] до смерти?!

Здесь Шульце всегда дико ржал, допивал пиво, посылал ему вдогонку порцию корна[3], — и только потом продолжал свой обвинительный акт.

— Наш шеф, этот колченогий торговец цыплятами Гиммлер, был ничуть не лучше, заставляя «Вотан» сражаться на руинах, а сам в это время драл свою жирную секретаршу в своем берлинском кабинете! — Широкое честное лицо Шульце искажалось презрением. — Теперь-то все эти шишки попадали с самого верха на самый низ. Лидеры-то наши, мать их!… Какие у нас были ребята в «Вотане»! А что, на хрен, толку? Четыреста тысяч несчастных пацанов попали в плен к иванам в тот год — и до самого конца войны видели лишь небо в клеточку…

— Да, но сам-то ты вернулся из Сталинграда, причем целехонький, — обычно возражал кто-нибудь из окружения отставного гауптшарфюрера, одновременно заказывая вкруговую свежее пиво.

— Да-а-а, — медленно тянул Шульце, явно уносясь мыслями в те далекие времена. Постепенно его голубые глаза, которые давно уже бывали или тусклыми, или красными от выпивки, загорались былым огнем.

— Но ведь мы же были «Вотаном»! — восклицал он.

…Шульце уже несколько лет как умер — той смертью, о какой всегда желал: забавляясь с восемнадцатилетней девицей (это в его-то семьдесят с гаком!). Но у нас сохранились материалы о нем, а также бесценные записи штандартенфюрера Куно фон Доденбурга; все они хранятся в Университете немецкой армии в Гамбурге, и по ним можно восстановить реальную историю событий, происходивших в этом русском городе в 1942 году. Как всегда утверждал Шульце, никаким «эпосом» это не было. Скорее, это была история о трусости и взаимных предательствах. Весьма неприятная история. Но в том году, полвека назад, приятных историй и не происходило…

Я.К. Блейальф, Германия, 1994

Фельдмаршал[4] Паулюс вздрагивал всем телом, его небритое лицо выглядело изможденным. За последние три месяца он постарел, казалось, на целых десять лет. И сейчас, когда Паулюс стоял в центре своего промерзшего подземного бетонного бункера, готовясь обратиться к своим офицерам, артиллерийские орудия русских — не менее пяти тысяч стволов — в очередной раз прогрохотали, обрушивая снаряд за снарядом на немецкие позиции. Под воздействием этих чудовищных взрывов все бетонное сооружение сотряслось снизу доверху.

Однако командующий Шестой армией вермахта Паулюс, казалось, даже не заметил этого. Он поднес к глазам лист бумаги, который держал в своей слегка подрагивающей правой руке, затянутой в кожаную перчатку, и произнес:

— Господа, 23 ноября 1942 года я направил фюреру следующее донесение.

Он прочистил свое горло и начал читать:

— «Мой фюрер, после получения от вас последнего приказа по радио от 22 ноября обстановка стремительно изменилась. Вверенные мне войска испытывают нарастающую нехватку боеприпасов и топлива. В этой связи я должен вывести все дивизии из самого Сталинграда, а также отвести значительные силы с северного участка Сталинградского выступа. В свете складывающейся чрезвычайной ситуации я прошу у вас разрешения предоставить мне полную свободу действий».

Медленно, очень медленно, точно человек, который бесконечно устал, Паулюс поднял голову и уставился на своих офицеров. Пар от их дыхания клубился в морозном воздухе. Офицеры напряженно смотрели на Паулюса. Они все прекрасно понимали, что группировка немецких войск вместе с приданными им союзными частями — всего 8 около четверти миллиона человек — не сможет долго продержаться в районе Сталинградского выступа, где они фактически оказались в ловушке среди разрушенных зданий города и заснеженной пустыни вокруг него. Одобрил ли фюрер план, согласно которому они могли попытаться вырваться из этого котла, пока у них еще было на это время?

Паулюс не торопился продолжать. Артобстрел русских снаружи продолжался. Но теперь к нему присоединились еще и леденящие душу залпы «сталинских органов» — русских реактивных минометов «Катюша».

После паузы, которая, казалось, продолжалась целую вечность, фельдмаршал заговорил снова:

— Ответ из ставки фюрера пришел сегодня в восемь утра.

Он перебрал бумаги, которые сжимал в своей правой руке, и поднес к глазам новый листок:

— Командующему Шестой немецкой армией, район Сталинграда, — прочитал он хриплым голосом. — Вам следует держаться до последнего солдата и до последнего патрона. Подпись: Адольф Гитлер.

Голос Паулюса дрогнул. Несколько секунд казалось, что листки бумаги выскользнут из его вздрагивающих рук и упадут на пол. Однако фельдмаршал сумел совладать с собой.

— Таково, господа, наше положение на данный момент, — объявил он. — Мы обязаны удерживать выступ вплоть до поступления иных приказов.

Командир 94-й пехотной дивизии генерал фон Зейдлиц-Курцбах — высокий мужчина с красивым породистым лицом аристократа, на шее которого был намотан женский шерстяной шарф, для того чтобы хоть как-то защититься от нестерпимого холода, — смахнул каплю, которая образовалась на кончике его носа, и фыркнул:

— Но это же чистое безумие, фельдмаршал! Мы же заперты здесь в котле шириной восемьдесят километров. Ближайшие немецкие войска отделяют от нас целых двести километров. А наши так называемые союзнички, которые удерживают южные рубежи выступа — все эти проклятые венгры и румыны, а также итальянские сосатели спагетти, — немедленно побегут, как только русские по-настоящему ударят по ним. И тогда всей Шестой армии придет конец. Капут!