– Ты пришел ко мне после ЭТОГО?

– Марина, успокойся…

– Ты посмел прикасаться ко мне после ЭТОГО? – кричу я.

В моем голосе истерика и ужас. Я кричу, плачу, а он хватает меня и пытается прижать к себе.

– Не трогай меня! – кричу я, и все мое нутро замирает от тех картинок, что до сих пор стоят перед моими глазами – безумные морды бойцовых собак, жующее человечину лицо Психа, полные ужаса глаза Светки и калейдоскоп свиных рыл, готовых заплатить за мое унижение из собственного кошелька.

Твари, звери, нелюди.

Смирение…

Да пошло оно на хрен, твое гребанное смирение!

Я толкаю и пинаю его, попадаю в колено, и он скалится от боли, а я бегу к выходу.

Мне здесь не место! Я не хочу видеть все это!

Я подбегаю к выходной двери и пытаюсь подцепить пальцами толстое полотно тяжелого дерева, но оно так плотно подогнано, что я не могу даже найти щели между двумя створками.

Он неспешно идет ко мне, глядя на то, как я пытаюсь вырваться из заточения. Он никуда не торопится. Ему совершенно незачем суетиться. Он медленно потирает ушибленное колено. Я чувствую его за своей спиной, и страх заставляет меня повернуться. Я вижу лицо кота, загнавшего в угол мышь. Я жмусь к двери, пытаясь просочиться сквозь дерево. Я сползаю на пол, закрывая лицо руками, и вою во весь голос:

– Я хочу домой!

Он останавливается в шаге от меня и, глядя холодными глазами, лишенными всякого сочувствия, говорит:

– Ты уже дома.

Где же его гребаная жена? Надо бы нам с ней распланировать время, распределить обязанности и организовать смену караула, а то у меня уже слипаются глаза.

Я смотрю на двери спальни и сжимаю биту в руках. Откуда у меня бита? Её лично вручил мне хозяин дома под аккомпанемент своего собственного хохота. Весьма скверное чувство юмора, не правда ли? Хотите унизить своего врага? Дайте ему оружие и повернитесь к нему спиной. Он именно так и сделал. Так зачем я сижу с битой в руках и пристально смотрю на входную дверь? Это уже вопрос к психиатру.

Итак, я рванула на второй этаж, заперлась в первой же попавшейся комнате, которая оказалась (ну и мудак же ты, господин Случай) спальней Максима, забилась в самый дальний угол и уставилась на дверь с битой в руках. Ночь позади, за окном брезжит рассвет и за всю ночь я не сомкнула глаз, а потому они слипаются, а мозг периодически проваливается в полупрозрачные психоделические картинки, которые рассеиваются, пугаясь каждого шороха.

Раздался стук.

Я подпрыгнула. Сначала за дверью была только тишина, но потом заговорил собранный, бодрый, нарочито ласковый голос:

– И долго ты собралась там сидеть?

Я молчу. Он ждет. Так и не дождавшись, снова спрашивает:

– Завтракать будешь?

Судя по голосу, он хорошо выспался и был в прекрасном расположении духа. И его нисколько не смущало, что все его вопросы остаются без ответа, он продолжал говорить со мной, потому что прекрасно знал – я слушаю его. Не видя меня, не зная, что я делаю, не зная, сплю я или нет, он был совершенно уверен – я его слушаю. А потому и голос его был тихим. Тихо может позволить себе говорить только тот человек, который абсолютно уверен в том, что его будут слушать.

– Мне пора идти, – говорит он, и я бросаю быстрый взгляд на табло электронных часов на прикроватной тумбочке. Шесть пятьдесят одна. Какие мы деловые да ранние… – Завтрак на кухне. В два часа тебе принесут обед, к ужину я вернусь, и мы с тобой спустимся вниз. Есть отличный ресторанчик, там очень прилично готовят. Что скажешь?

Пошел ты на хрен. Вот что я скажу.

– Ладно, не скучай, – заключил он, и я услышала быстрые шаги, звук которых растворился где-то на первом этаже.

Я осталась одна. Или нет? Памятуя о том, как легко Максим и его дружки наловчились «ловить на живца», я не сдвинулась с места.

Внизу открылась и закрылась входная дверь.

Черта с два я поверю, что ты, и правда, ушел.

Но шло время, и в глухой тишине огромного дома мои страхи начали терять бдительность. Глаза слипались, и я все чаще теряла контроль над головой (если вообще когда-то обретала его). Наконец, я поднялась на ноги, прошагала к огромной кровати, забралась на неё, положила биту рядом с собой, взяла одну из подушек и повалились на неё. Сон пришел сразу же, как я закрыла глаза.

Открыла глаза и посмотрела на электронные часы. Шестнадцать сорок пять. М-м-м… еще пять минут.

Открываю глаза – за окном ночь. Из окна на меня смотрит серп луны, осыпая серебряной пылью всё внутри просторной комнаты. Поднимаю голову и смотрю на часы – два пятнадцать ночи. Черт! Сердце ёкает и запускает внутри цепную реакцию – легкие начинают истерично качать кислород, руки покрываются холодным потом, а мозг носится в черепной коробке в поисках выхода из этой тупой головы, крича: «Ты проспала весь день, Марина. Ты проспала весь гребаный день!»

Я так резко сажусь, что перед глазами плывут круги. Моя правая рука мечется в поисках биты, но не находит её – вместо круглого куска дерева она натыкается на холодный кусок стали. Я смотрю туда, где еще утром лежала бита и чувствую, как заворачиваются кишки – биты нет, а на её месте лежит тяжелый охотничий нож с гладким лезвием с одной стороны и зазубренным с другой, его ручка перевязана красной подарочной лентой, концы которой заплетены в бантик. Рядом – вдвое сложенный лист бумаги и мобильный, который я, как я помню, разбила на стоянке гипермаркета. Я дотянулась до лампы, стоящей рядом с часами, и включила её. В первую очередь я взяла мобильный – пропущенный звонок от бывшего мужа и сообщение от дочери. Первой мыслью было – позвонить мужу и сказать, что меня держит в заточении малолетний псих, но потом я вспомнила разговор с начальником полицейского отделения и отбросила эту возможность, как самое тупое, что может прийти в голову. Открыла сообщение от дочери:

Все с маленькой буквы и ни одного знака препинания, кроме восклицательного знака посреди предложения. Как всегда. У неё действительно все хорошо. Я улыбнулась, и к горлу подступил ком. Я мысленно оборвала свою истерику на полпути. Решила ответить ей завтра утром, чтобы не будить, и отложила телефон. Посмотрела на лист бумаги и сначала решила выбросить его, не читая. Но потом любопытство взяло верх. Я развернула лист и сразу узнала красивый почерк:

Так элегантно дурой меня еще никто не называл.

Я стиснула зубы в бессильной злобе. На саму себя! Меня напугало, а через мгновение и взбесило то, что он был здесь, в этой комнате, смотрел, как я сплю, ехидно улыбаясь одним уголком рта. А еще я понимала, что он прав – ничто и никто не мешает ему сделать то, чего я так боюсь, и если бы он хотел именно этого, я бы уже давно кормила червей или окуней. Подумав еще немного, я открыла верхний ящик и нашла шариковую ручку, перевернула лист и написала на обратной стороне: