И делаю.

Мои руки ложатся на его колени и поднимаются вверх, чувствуя рельеф крепких мышц под кожей, струятся по ногам и поднимаются вверх, минуя узкие бедра и ремень джинсов. Они забираются под футболку и жадно вбирают в себя линии спины и живое тепло, впиваясь ногтями в горячий щелк кожи. Они ласковы, они нежны. Даже мое патовое положение можно обратить в преимущество – никто не сможет приласкать тебя так, как это сделает влюбленная в тебя женщина. Она заберется к тебе под кожу, она приласкает твое эго, она вылижет каждый миллиметр твоего тела, лишь бы чувствовать твое возбуждение. Мои руки – вода, и они обтекают желанное тело, оказываясь на животе. Они ловят кайф, скатываясь по кубикам пресса, и этот кайф искрит, пробивая его нервные окончания, зажигая вожделение, разливаясь по венам. Вот ЭТО плацебо, а не то, что вы таскаете в полиэтиленовых пакетиках. Да, псих ненормальный, закрывай глаза и наслаждайся. Я заберусь в тебя и пущу корни. Ты будешь моим. Пусть на время, пусть лишь до первых лучей солнца, но безраздельно. Горячее дыхание, язык, скользящий по раскрытым губам – и его рука сжимается на моей шее. И когда мои пальцы забираются под ремень, все мысли, мои и его, растворяются в одном единственном желании. Он притягивает меня к себе, он целует меня, желая добраться языком до моей похоти.

Егор резко встает с дивана и быстрым шагом выходит из гостиной. Белка и Низкий улюлюкают, глупо хихикая. Белка предлагает себя третьим. Максим отрывается от моих губ и смотрит мне в глаза:

– Хочешь третьего? – спрашивает он, лаская меня взглядом.

– Мне бы с первым разобраться, – отвечаю я.

Мы смотрим друг на друга, и он видит все то, о чем я так громко молчу.

Ты будешь любить меня.

– Проваливайте, – кидает он двум придуркам, все еще сидящим на диване.

Они встают и уходят, и как только мы остаемся вдвоем, он, поглаживая впадину между моими ключицами, говорит тихо, но так зло, что все мое желание пропадает на раз:

– У меня есть Егор, а у тебя есть Соня. Поняла меня?

Поняла. Я поняла, Максим. Поняла, что с тобой даже мыслить нужно шепотом. А еще лучше вообще не думать.

Я киваю. Он кивает вслед за мной, а затем втягивает живот, берет мою руку, помогает ей забраться глубже, и то, что ласково обвивает моя рука, заставляет нас обоих забыть обо всем на свете. Он закрывает глаза, чувствуя мое прикосновение, сжимает мою шею…

– Пойдем наверх, – говорит он.

Но тут из кухни слышен голос Низкого:

– Макс! – орет он. – Мутабор звонит.

– Сука… – шипит Максим, вытаскивает мою руку и поднимается на ноги.

Мы садимся в машину чуть за полночь. Служебная стоянка «Сказки» непривычно пуста, и лишь кортеж из полутора десятков совершенно одинаковых, безликих машин как попало разбросаны по огромной территории, а возле них – толпа людей, среди которых львиная доля – охрана «Сказки». Увидев нас, люди быстро рассаживаются по машинам. Максим сажает меня назад между Белкой и Низким, а сам забирается на переднее сиденье. За рулем один из теней – человек из охраны. Белка поворачивается голову и тихонько спрашивает:

– Ну что, не надумали взять меня с собой поиграть?

– Пошел ты на хер, – отвечаю я ему, чувствуя, что никак не могу унять дрожь в руках.

– Давай лучше ты – на мой? – мерзко улыбаясь, говорит он.

– Думаешь Максиму это понравится? – спрашиваю я, чувствуя как дрожь пробирается по всему телу.

Он ничего не отвечает и лишь злобный оскал расползается в уголочки его шикарных губ. А мне становится жутко, потому что его глаза стали такими же сумасшедшими, как у Максима.

После звонка этого Мутабора все пошло вкривь и вкось – начались звонки, коим просто не было счета. Втроем (Егор не принимал в этом участия, он просто сидел рядом в своей молчаливой манере), они около часа сидели на телефонах, отчего трубки, в прямом смысле слова, начали накаляться, не выдерживая напора. Потом они, похватав мобильники, сорвались с места и уехали, на этот раз вчетвером.

И я осталась одна.

А ближе к двенадцати часам ночи он вернулся. Один. И по его лицу я поняла – вот-вот произойдет что-то гораздо интереснее, чем потенциальный секс со мной. А еще потому, что первым, что он крикнул, залетая в дом, пробегая мимо меня на лестницу, было:

– Одевайся!

Я подумала – начался пожар. Я подскочила и побежала за ним наверх.

Я застала его в комнате, где стоял его шкаф с одеждой, и увидела вываленные на пол шмотки, которые до этого, у чистоплотного от природы Максима, всегда висели на плечиках и полках, аккуратно выглаженные и вычищенные, откровенно испугалась:

– Максим, что случилось? Пожар?

Он не услышал меня – он уже был в одних трусах и натягивал на себя носки. Его руки дрожали.

– Максим! – крикнула я.

Он поднял на меня глаза:

– Ты чего не одеваешься? Я же сказал, переодевайся, – рявкнул он.

Глаза блестят. Что-то случилось…

– Я одета.

Он бросил быстрый взгляд на мои джинсы и свитер, и, натягивая спортивные штаны, сказал:

– Это не пойдет, – сказал он. Голос его звенел от напряжения, и сам он был натянутой струной – движения быстрые, судорожные. – Там в гардеробной есть спортивные костюмы. Выбери и перео…

– Я не надену тряпки твоей жены!

Он сверкнул на меня глазами, а затем улыбка, сумасшедшая, дикая и совершенно нечеловеческая озарила его лицо.

Я испугалась.

– Хорошо, – сказал он, отыскав в ворохе вещей олимпийку из того же комплекта и надевая её, – поедешь в этом.

Он застегнул молнию, подбежал ко мне, больно схватил меня за руку и потащил из дома.

Машины срываются с места. Я оглядываюсь назад – позади таких машин, как наша, штук десять, не меньше, и еще четыре или пять впереди. Длинная металлическая змея выезжает из ворот подземной парковки «Сказки», блестя лакированными боками, словно живая, и вылетает на загородную трассу. Она летит. Она превращается в единое существо, разрывая ночь светом пятнадцати пар глаз.

Я оглядываюсь – Белка дико улыбается, скаля идеальные зубки, Низкий бешено работает челюстями, чуя жвачку. Их глаза такие же стеклянные, как у Максима. Я не знаю, куда мы мчимся, но мои кишки заворачиваются в узел, а руки начинают ходить ходуном лишь потому, что я вспоминаю, где я раньше видела такие глаза – так смотрел на меня алабай, прежде чем Псих порвал ему челюсть.

Справа, в глухой степи, в темноте ночи, загораются огни. Они совсем слабые и еле пробивают черный воздух, но кортеж поворачивает к ним прямо по траве, и машины несутся по полю дикой травы так быстро, как позволяют возможности техники. Звук стоит жуткий, но меня пугает не он, а то, как оживились люди в машине – Белка заерзал на месте, Низкий сжимает и разжимает кулаки, воздух в машине буквально искрит от напряжения. Они говорят что-то, но это даже не короткие предложения – это отрывистые звуки, слова, не имеющие никакого смысла. Меня колотит крупная дрожь. Огни приближаются, и теперь я вижу, что это свет фар машин, стоящих полукругом.

Очень много машин.

Наша машина останавливается. Разом открываются все четыре двери – Максим, Белка, Низкий и водитель выпрыгивают из машины. А я вросла в сиденье. Мне так страшно, что я не чувствую своих рук. Максим залезает на заднее сиденье и грубо хватает меня за руку, выволакивая из машины. Я кричу. Он не слушает. Мы на улице, посреди поля, заставленного тачками, и вокруг нас море людей. Они куда-то бегут. Мы срываемся и бежим за ними, впереди нас маячат бегущие Белка, Низкий и… вся охрана санатория «Сказка». Мне больно, мне дико страшно. Я кричу Максиму, но он лишь сильнее сжимает мою руку и тащит за собой. Сколько же здесь машин? Пятьдесят? Сто? Пятьсот?.. Мы обегаем одну за другой, мы лавируем сквозь металл и людей, коих просто бессчетное количество.

Впереди – зарево огней автомобильных фар. Мы выбегаем в полукруг света, и то, что я вижу, заставляет меня скулить и пятиться.

Перед нами армия – люди в робах, джинсах, спортивных костюмах с битами, ножами, палками, железными прутьями и разводными ключами. Их так много, что море голов сливается в единую массу, и я не могу даже примерно прикинуть, сколько их. Тысяча? Две тысячи? Пять? Я не вижу их лиц, не вижу, как они стискивают зубы, сжимают кулаки, не слышу как неистово качают воздух их легкие, как бешено колотятся сердца и как каменеют лица, глядя на то, как разрастается змея людской ненависти напротив них – она окружает их кольцом, она толстеет, она дышит, она смеется им в лицо. Я просто чувствую их страх, их ненависть кожей.