Его руки сжимают меня, его губы впиваются в мою шею и он дрожит от возбуждения. Он что-то говорит мне, но я ничего не понимаю, я лишь чувствую, как сжимают меня горячие ладони, как горячее дыхание горячими волнами обжигает мою шею.

Я никогда не видела, как убивают людей.

Я закрываю глаза.

– Макс, королеве-то херово, – хохочет Белка.

Максим отрывается от моей шеи, хватает меня за лицо и поворачивает к себе. Он улыбается и целует меня.

Мне больно.

– Ничего, – смеется он, – дома реанимирую.

Его рука сжимает мою грудь.

Мне больно…

Я поворачиваюсь и наклоняюсь к его уху:

– Кто были эти люди? – шепчу я и заставляю себя посмотреть в его глаза.

Он смотрит на меня, он любуется мной.

– Это? – он смеется, потому что не может сдерживать очередной приступ исступленного восторга, – Это были оппозиционеры.

Я смотрю на него. Я не понимаю, о чем он говорит.

– Помнишь, – каскад горячих букв разбивается о мою шею, – ты спрашивала, сколько времени нам понадобилось, чтобы понять некоторые истины?

Я киваю.

– Что я ответил тебе тогда?

– Много, – шепчу я.

– Не совсем так, моя королева, – его рука лезет под свитер и больно сжимает мой бок. Я закусываю губу.

– Непростительно… – рука ослабляет хватку, давая мне договорить. – Непростительно много, – поправляюсь я.

– Верно, – говорит он и дикая улыбка растягивает его губы, обнажая звериный оскал, – А непростительно это потому, что ты была далеко не первой, и будешь не последней, кто покинул «Сказку» живой, и любой болван должен был догадаться, что это ведет только к одному логическому завершению.

– К какому?

– К восстанию. Под боком у города безнаказанно убивают людей. Они возвращаются и кричат об этом. Так неужели ты думаешь, что их никто не слышит? Люди слышат, и они решили взять правосудие в свои руки. Я должен был подумать об это заранее, но… – он невинно пожимает плечами, мол, что есть, то есть, а затем снова этот счастливый оскал. – Эти люди собирались сегодня напасть на «Сказку». Уничтожить все, что я сотворил, убить нас всех, в том числе и тебя, Кукла. Так что они первые начали, – засмеялся он. – Я их просто опередил.

Как мы оказались дома, я не помню. Но помню, как включилось сознание – грохотом закрывающейся входной двери.

Он толкает меня, припечатывает к стене. Я взвизгиваю. Он прижимается ко мне всем телом, я чувствую стоящий член, который трется о мою промежность. Он стоял всю дорогу домой, и теперь от возможности быть во мне его отделяют несколько кусков ткани. Быстрое дыхание горячим пламенем по моей шее – от него нестерпимо пахнет кровью.

– Нет, – шепчу я.

Он не слышит меня. Стаскивает с меня свитер. Я вижу разбитые руки, с разодранной кожей и запекшейся кровью.

– Я не хочу, – скулю я.

Он расстегивает молнию спортивной куртки, снимает с себя, бросает её на пол. Горячие ладони ложатся на мое лицо, губы впиваются в мои, его язык – у меня во рту – я чувствую вкус железа.

Я толкаю его руками, пинаю ногой в живот:

– Я не хочу! – кричу я ему в лицо.

Крепкое тело легко выдерживает удар, ему не больно – тело под завязку напичкано адреналином – он под плацебо собственного изготовления. А еще ему плевать, чего я хочу, а чего – нет. Он бросается на меня, но я – чуть быстрее. Я бегу к лестнице, я лечу через три ступени, я слышу хохот за моей спиной. Забегаю в комнату, хлопаю дверью и подпираю её стулом. Сердце – отбойный молоток, пытается взорвать мое тело, кишки заворачиваются в узел – сколько же во мне еще осталось ужаса! Я – комок страха. Я – сплетенный в узел ужас. Я наваливаюсь на передние ножки стула, судорожно думая о том, убьет ли он меня?

Дикий грохот сотрясет дверь.

Я зажмуриваюсь, тихо скулю и плачу.

Второй удар – и полотно двери подбрасывает, словно снаружи взорвалась бомба – ярость – очень сильная вещь. Ярость делает возможным абсолютно все. Ярость делает человека всемогущим. Петли сошли с посадочных мест и один из болтов выстрелил, пролетев мимо меня.

– Максим, пожалуйста! – кричу я.

Третий удар – и дверь слетает с петель, вырывая куски дерева. Я с криком отскакиваю назад. Он выбивает дверь ногой, и она с грохотом рушится на пол. Я кричу. Он переступает через неё и идет ко мне – весь в крови, синяках и порезах. Кожа лоснится в свете луны, и на ней, как узоры древних воинов, разводы и потеки крови людей, чьих имен он никогда не узнает. Я пячусь назад, врезаюсь в стену и сползаю вниз, рыдая во весь голос. Он подлетает ко мне, хватает за руки. Я кричу от боли, и лечу на кровать.

Сейчас будет больно, Марина.

Я кричу, я рыдаю, я отчаянно карабкаюсь назад, забиваясь в спинку кровати.

Он залезает на кровать и хватает меня за лодыжки, таща к себе. Его тело горит в предвкушении оргазма и моего ужаса.

Сейчас будет очень больно.

Он расстегивает ремень моих джинсов.

– Максим, – плачу я, – пожалуйста, только не так!

Он расстегивает молнию и стаскивает их с меня вместе с нижним бельем.

Будет о-о-очень больно…

Я выворачиваюсь, ползу назад.

– Никогда не закрывайся от меня, – рычит он, стаскивая с себя спортивные штаны вместе с трусами, и остается совершенно голым. Его возбужденный член едва заметно пульсирует в такт разрядам пульса.

Я встаю на колени и выставляю руки вперед:

– Максим, только не так, прошу тебя. Не хочу боли! Не хочу крови!

– По-другому у нас не получается, – его голос звенит сталью. Он залезает на кровать и ползет ко мне.

Его руки хватают мои запястья, тянут к себе, и я вцепляюсь ногтями в его плечи.

– Получится, Максим, получится, – плачу я, заглядывая ему в глаза. Он смотрит на меня, он гладит меня по заднице, спускается вниз и обжигает горячими ладонями внешнюю сторону бедра, внутреннюю. Его рот приоткрывается, а пальцы, скользят вверх по внутренней поверхности бедра. Я останавливаю её своей рукой:

– Дай мне время. Дай мне пару минут, – умоляю я, глядя в серые глаза. – Я все наверстаю, просто дай мне успокоиться, и получишь все, что хочешь, – я глажу его ладонью по лицу, он прижимается ко мне бедрами, я судорожно выдыхаю и всхлипываю. – Все что хочешь и как захочешь. Будет по-твоему, – я покрываю поцелуями его лицо и чувствую привкус железа на своих губах. Его член упирается в мой лобок.

– Да все и так по-моему, – и его пальцы снова скользят вверх, пытаясь забраться в меня.

Я с трудом сдерживаю его руку и киваю:

– Пару минут, – я смотрю в его глаза, я умоляю их, – пару минут…

Он смотрит на меня, он облизывает губы, а я все думаю, сможет ли он убить меня?

Он рассматривает меня, любуясь моими губами, глазами, скулами, носом.

Целую жизнь мы стоим на коленях, прижимаясь голыми телами друг к другу. Время летит мимо нас, отсчитывая секунды, превращая их в столетия. Мы с тобой единое целое.

Он шепчет:

– Ты будешь любить меня, – его рука высвобождается из моей руки. Его ладонь ложится на мою спину, к ней присоединяется вторая, и они ласкают меня, от ягодиц, по позвонкам к основанию шеи, и вниз по плечам. – Я весь этот гнилой мир заставлю любить меня, – руки снова поднимаются вверх. – Они будут задыхаться подо мной и восхищаться. Восхищаться и любить. И ты будешь смотреть, как я убиваю их, как топчу ногами, и ничего не сможешь сделать.

Я закусываю губу, по моей щеке катиться слеза. Я киваю:

– Да.

– Ты будешь любить меня? – спрашивает он.

Жар заливает мое лицо, слезы катятся, я закрываю глаза и еле слышно отвечаю:

– Да.

Какой же ты страшный человек.

В голове вспышка воспоминания – отрывок из научной передачи. Один из способов утилизации твердых радиоактивных отходов, чей период полураспада далеко за границей средней продолжительности жизни человека. Их смешивают со стеклом. Сплавляют, спаивают вместе, превращая в единую субстанцию – твердый стеклянный куб наполненный радиацией и сдерживающей её внутри себя. Я – твое стекло. Я – здесь, чтобы спрятать в себе твою мерзкую сущность, чтобы держать тебя в своих руках, пока сумасшедшие частицы твоей души не перестанут отравлять все живое.