– Подожди, я быстренько в душ, сниму грим, – шепчет он, отрываясь от моих губ.

– Нет, нет. Не надо, – говорю я. – Останься таким…

Улыбка обнажает жемчуг зубов и зажигает серые глаза.

Потому что я тоже хочу небольшую часть Фокусника. Потому что я тоже люблю, когда меня дурачат. Я люблю быть обманутой, так заставь меня поверить…

Я стою перед толпой и слушаю грохот сердца в ушах. Я вижу, как они аплодируют, но гул аплодисментов заглушает мое собственное дыхание. Я опускаю глаза вниз, я смотрю на свои руки и не могу поверить в то, что вижу. Я поворачиваю голову – там, за тяжелым занавесом, обрамляющим сцену, где стою я и еще полтора десятка человек, спрятанные от посторонних, на меня смотрят серые глаза. Не улыбаются, не смеются – они предельно внимательны и сосредоточены. Они следят, чтобы я не выкинула глупость.

– Марина Владимировна, улыбайтесь, – дышит мне в спину круглолицый.

И я улыбаюсь.

Внизу огромная толпа, и она рукоплещет нам. Вспышки фотографов и восторженные крики толпы, а в моей голове – одна единственная мысль, она кричит, заполняя всю мою голову, звеня и сводя зубы судорогой:

Что же вы наделали, люди?

Что же вы наделали…

Но обо всем по порядку.

– Мам, а Максим скоро придет?

Я подняла глаза на Соньку, которая от скуки медленно сползала по дивану на пушистый ковер. Этот вопрос начинает меня раздражать. Но вида я не подаю. Я откладываю в сторонку книгу и смотрю на дочь:

– Я не знаю, Пуговица. Он еще на работе. Тебе он зачем?

– Мне скучно.

– Ну, моя дорогая, с этим ты можешь и сама справиться. Почитай книгу, порисуй…

– Не хочу. Хочу, чтобы Максим пришел. С ним весело, – ноет она.

Да уж, обхохочешься…

– Соня, я не знаю, когда придет Максим.

Если он вообще придет. Если сегодня не одна из тех ночей, когда…

Замок входной двери щелкает и на пороге появляется он. Соня поднимается на ноги и с писком бросается к нему. Он улыбается и раскрывает перед ней объятья. Она падает в них. Он обнимает её, а потом поднимает голову, и смотрит на меня:

– Привет.

– Привет, – говорю я и чувствую, как холодеет в жилах кровь.

Кем он ей приходиться? Мамин малолетний любовник? Социопат? Фокусник?

– О-о-о… опять у мамки плохое настроение… – наигранно уныло произносит он и опускает глаза на мою дочь, улыбаясь ей. Она смеется:

– Опять… – поддакивает она ему.

– Значит, мы её с нами играть не позовем…

С этими словами он вытаскивает из-за двери огромную коробку с железной дорогой.

Сонька пищит и визжит. Она скачет от радости.

Следующие три часа я не вижу и не слышу ни её, ни Максима.

Мой телефон коротко дает о себе знать. Я беру его и читаю сообщение. Поднимаюсь на второй этаж и захожу к ней в комнату – там разрастается огромный железнодорожный мир с длиннющей лентой рельс, невероятным количеством вагонов, целой инфраструктурой, подсветкой и даже дымовыми эффектами. Они увлеченно возятся с крохотными фигурками, собирая, переставляя, меняя местами их и их положение в общей системе.

– Соня, папа приехал.

Они поднимают на меня головы. Соня хмурится, надувает губы, а затем начинает жалобно бубнить:

– Ну, мам… Мы только собирать закончили.

Максим смотрит и улыбается. Нет, он не будет уговаривать мою дочь сделать то, что нужно, сделать так, как я хочу, он не включит «доброго полицейского», и не встанет на сторону взрослых адекватности ради, и не будет согласно кивать, подтверждая каждое мое слово, как это сделал бы взрослый. Как это делал мой бывший муж. Он будет смотреть, как я выкручиваюсь из этой ситуации, и хватит ли мне ума добиться своего, не повысив голоса.

– Соня, папа соскучился по тебе и очень хочет провести с тобой выходные.

– Ну, мы в следующие выходные встретимся.

На лице Максима расплывается довольная улыбка. Гребаный Фокусник.

– Соня, он уже внизу.

– Ну и что? Давай спустимся, и я сама ему скажу?

– Соня, твоя дорога никуда не денется. Собирайся.

– Ну, мам…

– Соня! – не выдержала я.

Сонька недовольно зарычала и поднялась на ноги:

– Ладно, ладно… Сейчас, в туалет схожу.

Она поднимается и выходит из комнаты, а я смотрю, как Максим закатывается в беззвучном хохоте.

– Чего ты скалишься?

– Ничего, – мотает он головой. – Просто ты бездарная мать.

– А ты с кем сравниваешь? Со своей?

– Нет, я сравниваю с собой. Свою мать я не знал, я же тебе говорил – мы просто жили на одной территории. Но у меня был младший брат и я гораздо лучше справлялся с ним, чем ты со своей дочерью.

– Да? И кто же из него вырос? Убийца и извращенец?

Максим засмеялся еще сильнее:

– Посмотрим, кто вырастет у тебя…

Я уставилась не него, чувствуя, как холодеет позвоночник:

– Да пошел ты…

– Ма-а-ам! Я готова! – послышалось внизу.

Я развернулась и вышла в коридор второго этажа. Это было похоже на порез бумагой – сначала ты ничего не чувствуешь, ты лишь видишь, что кожа разрезана и выступает кровь. Ты видишь глазами. А сама боль приходит лишь несколькими мгновениями позже. Вот и сейчас – выйдя из комнаты, я не чувствовала себя мерзко, хотя и понимала, что меня уели, но уже спускаясь вниз по лестнице, я ощутила мерзкий, липкий страх, расползающийся по нутру. Кто из неё получится? Кто из неё вырастет, если мы задержимся здесь? Что за человек получится из ребенка, проживающего на территории вертепа, рядом с психом и матерью, которая спит с мужчиной, лишь год назад получившим возможность голосовать на выборах? На самом же деле меня гораздо больше волновало не это. Меня волновала скорость. Скорость, с которой втирался в доверие к моей дочери совершенно посторонний ей человек. Прошло две недели. Каких-то несчастных две недели, и уже половину своих высказываний она начинает со слов «Максим сказал…». Гребаные четырнадцать дней – и она уже цитирует его, принимая на веру все, что он говорит. И это уже не похоже на то, что я испытывала по отношению к бывшему мужу – все-таки он ей – отец и вменяемый мужик. А еще они биологически запрограммированы любить друг друга, и это совершенно естественно. Максим был человеком совершенно чужим. Чужим и опасным. Она в нем опасности не чувствовала. Она не видела в нем зла. Не видела потому, что мама её действительно бездарна – мама относится к происходящему спокойно, мама не выказывает страха, поощряет действия Максима, улыбаясь, смотрит, как они становятся лучшими друзьями. Это все я. Я и только я. Все её действия, любая её реакция основывается на том, как Я отнесусь к происходящему. А я отношусь прекрасно. Я настолько растворилась в том, что происходит у меня между ног, что совершенно забыла о том, что творится в голове. Она никогда не отказывалась от встречи с отцом. Никогда не капризничала и не привередничала, когда речь заходила о выходных с папой. И уж точно ни разу на моей памяти она не предлагала перенести «их» выходные на следующую неделю. Никогда.

И когда мы спустились вниз и подошли к двери, я ощутила прикосновение невидимых игл к моей спине. Оглянулась и посмотрела наверх – он стоял в коридоре, опирался руками о перила и улыбался мне.

Уже внизу, возле служебного входа, Сонька поцеловала меня и залезла на заднее сиденье машины. Бывший муж стоял у водительской двери и смотрел на громаду «Сказки». Я посмотрела на него. Он опустил на меня глаза. Мы смотрим друг на друга, и я жду. Жду, что он скажет мне что-нибудь вроде «Ну не дура ли ты, Марина?» или «Совсем спятила?», а может и вовсе «Я подаю на единоличную опеку». Жду, что скажет мне единственный вменяемый в моей жизни человек. И он говорит:

– Я позвоню, как только мы приедем, – и разворачивается, протягивая руку к ручке двери.

– Подожди! – я едва не срываюсь на крик.

Оборачиваюсь и смотрю на охрану возле служебного входа – они делают вид, что мы прозрачные. Муж останавливается и поворачивается ко мне. Он вопросительно ждет продолжения, а я снижаю голос до еле различимого шипения: