– И все три недели она проживет там совсем одна? – спрашиваю я.

– Не одна. Вожатая и полтора десятка детей её возраста. И это только её группа. Сама понимаешь, лагерь набит битком – сейчас самый сезон. Оксана, – тут он неловко кашлянул, – говорит, что смена подобралась очень хорошая. Ребятишки замечательные.

Я кивнула. Понимаю, конечно, что мнение Оксаны должно было как-то воодушевить меня но, почему-то не воодушевило.

Что же за день такой? Почему всё и сразу, как из ведра? Прямо на голову…

– А если ей там не понравится?

– Мы уже возили её туда. На несколько дней, правда, но она была в восторге. Она рассказывала тебе, помнишь?

– Я помню, помню. Просто, одно дело приехать туда на пару дней и совсем другое – на три недели.

– Ты знаешь Соню. Она контактная, общительная и очень хорошо сходится с людьми.

– Я знаю, знаю… – тихо бубнила я, чувствуя, как по спине снова поднимается мерзкая, холодная испарина.

Именно сейчас я отчетливо понимала – я хватаюсь за Соньку не потому, что она нуждается во мне, а потому что я нуждаюсь в ней. Во мне говорит эгоизм. Мерзкий, жадный и беспринципный. Да, я рассчитывала на две недели рядом с ребенком и моим новоиспеченным кавалером в его новом статусе. Официальном статусе. Теперь, когда мои планы летят к чертям, я чувствую себя так, словно какая-то невидимая сволочь стоит за моей спиной и тихонечко поливает меня из лейки ледяной водой.

– И все-таки, если ей не понравится?

– Заберу её домой.

– Почему – ты?

– Не знаю. Я подумал, что ты тоже захочешь отдохнуть. Нечасто тебе выдается возможность полноценно отдохнуть исключительно ради самой себя? Две недели где-нибудь далеко отсюда, без забот и хлопот. Египет, Турция, Таиланд? – он вопросительно вскинул брови и посмотрел на меня, видимо, ожидая, что я не смогу сдержать улыбки от столь неожиданного, чертовски заманчивого предложения и такой нежной, трогательной заботы обо мне. Но все, что увидел – задумчиво сдвинутые брови и поджатые губы. Он скользнул взглядом вниз. – Марин, это конечно не мое дело, но… – вздох, полный неловкости голос, – может, я смогу чем-то помочь твоему молодому человеку?

Я посмотрела на него:

– Ты врач?

– Нет.

– Тогда, боюсь, ты ничем не можешь ему помочь.

– Ну, я могу позвонить кое-кому. Есть у меня…

– Я видела его лечащего врача – на кретина он не похож.

Все. Начинаю заводиться. Спокойно, Марина. Он не пытается тебя обидеть, он пытается помочь. Криво, косо, но все же от чистого сердца. Вроде бы. Блин, я уже не понимаю, где искренность, а где – вранье.

– Слушай, я… Извини, я не хотела грубить.

– Да все нормально. Я бы в такой ситуации тоже…

«Нет, – думаю я и стискиваю руку в кулак, пряча её под стол, – ты бы не сорвался. Ты бы был примером для подражания. Демонстрацией стойкости и хладнокровности, взвешенности и титанического спокойствия. Ты бы, мать твою, возвышался над любой неприятностью, молчаливый, крепкий и надежный, как скала. Тихий и всепрощающий. Ты не такой, как я. Ты по-прежнему лучше меня. По-прежнему…»

– Слушай, если не хочешь – оставим все, как есть. Проведёте эти недели вместе…

– Нет, – сказала я, пожалуй, громче, чем хотела. Вдох, выдох, и уже тише. – Ты прав, ей там будет интереснее, чем со мной (и безопаснее). Просто, я хочу быть уверена, что с ней все будет хорошо.

– Там Оксана, я же сказал. Она с неё глаз не спустит…

– Оксана ей не мать! – закричала я (тише, Марина, тише!). – Ты меня извини, но Соня ей не дочь. Это, знаешь ли, огромная разница – свой ребенок и ребенок твоего мужика от первого брака. Это тебе она любовница, а ей она никто и звать никак.

– Знаешь, – замялся он, – об этом я тоже хотел с тобой поговорить, – он замялся, перебирая пальцами, опуская глаза вниз и елозя взглядом по столешнице, словно именно там найдется подходящие слова. – Мы подали заявление в ЗАГС.

Я закрыла глаза.

Отлично.

Спустя полчаса я закрыла за ними дверь. Мы решили (то есть так решил мой бывший муж), что он сам увезет её в лагерь. На общие сборы мы уже опоздали (они были вчера), но он прекрасно знает дорогу. Завтра они встанут в пять, выйдут в шесть и к десяти уже будут на месте. Четыре часа в дороге мою дочь не смутили. Её вообще ничего не могло смутить после слов «три недели в лагере». Она подскочила и начала прыгать по комнате, словно ей четыре года, а не полных семь. Она по очереди обнимала то меня, то отца, её глазенки блестели, рот растянулся до ушей и, не закрываясь, сыпал всевозможными звуками восторга. Сумку мы собрали быстро. Да и много ли нужно ребенку? И когда последняя пара трусов легла в небольшой чемоданчик и молния застегнулась, Пуговица уже нетерпеливо переминалась с ноги на ногу в прихожей. Слушая мои напутствия, она с полной самоотдачей кивала мне на любое сказанное мною слово, не слушая абсолютно ничего из того, что я говорю. Она уже была в дороге. Я понимала её – наверное, это одна из самых прекрасных вещей на свете – дорога туда, куда тебе очень сильно хочется. Единственное, на чем я настаивала настолько рьяно, что моя дочь меня услышала – один звонок или одно сообщение в день. На этом мы обнялись, я поцеловала её в нос, она стиснула мою шею и поцеловала в губы. Затем она выскочила за дверь, таща за собой тяжелого и неповоротливого отца, который на прощание повернулся ко мне:

– Можно совет?

– Валяй, – тихо ответила я. Сил у меня уже почти не осталось, и я очень хотела поскорее закрыть за ним дверь.

– Если все-таки поедешь отдыхать, выбери что-то поспокойнее. Может, не Египет и не Кипр. Может, тебе выбрать что-то потише, да поближе. Дом отдыха или база. На худой конец, санаторий какой-нибудь…

Я вздрогнула и поняла на него глаза. Я вцепилась в его лицо взглядом, пытаясь понять, что это сейчас было – совпадение или… Или что, Марина? Неужели ты думаешь, что он как-то связан с санаторием? Как-то связан с… Имя похотливой шавки буквально застряло в горле, цепляясь острыми шипами в глотку, не давая мне произнести себя. Меня снова окатило ледяным потом с ног до головы. Стало жарко и холодно одновременно. Санаторий? Неужели? Но спокойное лицо моего бывшего мужа, который вот-вот станет мужем уже совершенно другой женщины, не выражало ничего, кроме сочувствия, неловкости и вины. Этот «коктейль» мне знаком давно. Он говорит «Ну, пока». Он добавляет «Я позвоню, как только мы приедем». Он делает несколько шагов назад, ведомый крохотной ручкой и под грохот моего сердца скрывается из виду.

Я остаюсь одна.

Сердце грохочет, воздух свистит в моих легких, по спине ползет капелька пота, и я чувствую её медленный ход от позвонка к позвонку, чувствую, как она скатывается по спине, преодолевая последние несколько сантиметров и, добравшись до пояса шорт, впитывается в ткань, становясь крохотным олицетворением моей паники.

Они оба знают меня слишком хорошо. Слишком. Гораздо лучше, чем мне хотелось бы.

Я закрываю дверь. Тихо. Чтобы ни одна живая душа не догадалась, как мне страшно.

Я стою перед закрытой дверью и истерично молчу.

Что же они знают обо мне? Нет, не так. Что же они знают обо мне одинаково? Очевидный ответ приходит самым первым, но ЭТО знание каждый из них получил сам по себе. Страшно другое – есть вещи, которые один из них знал задолго до того, как впервые протянул мне руку для знакомства.

Марина, ты сходишь с ума! Это паранойя!

Это уже не похоже на мысли, это – бегающие по тонущему кораблю крысы.

Никакой связи быть не может. Мой муж знает, почему он развелся со мной, но никогда он не спрашивал, почему развелась с ним я. Никогда он не спрашивал, почему меня так бесило то, что Соня к нему тянется. Никогда он спрашивал меня, отчего меня так раздражает его влияние на неё. Более того, он даже не подозревает, что меня выводит из шаткого равновесия любая выигранная им битва за её расположение. Он считает её любовь чем-то совершенно естественным, и он слишком эгоистичен, чтобы заметить, что мои позиции не так крепки. Да, наши с Пуговицей отношения стали намного лучше, после того, как… Господи, даже вспоминать об этом не хочу.