Меня резко хватают за шкирку и тащат. Я даже взвизгнуть не успеваю, как оказываюсь за углом одной из пятиэтажек – та, третья, тащит меня своей ручищей куда-то внутрь двора. Мы огибаем торец, и я начинаю визжать:

– Отпусти…

– Рот закрой! – басит она, словно мужик.

Её руки такие сильные, её тело такое высокое, что я даже сопротивляться не могу – меня как будто поездом сбило и теперь несет к обрыву. Мы огибаем еще один угол, и тут я вижу их – блондинка и рыжая. На лице последней не осталось и следа былой любви – она скалится, словно дикий зверь. Блондинка, напротив, серьезна и сосредоточена. Она смотрит, как третья тащит меня к ним и лишь краем уха улавливает щебетание подружки слева от себя. Здесь дома так жмутся друг к другу, что дворы совсем узкие. Тут много деревьев и детская площадка со спичечный коробок, хоккейная коробка еле умещается между двух пятиэтажек, и за этой хоккейной коробкой тополя такие высокие и густые, что закрывают собой обзор, и единственная причина, почему я вижу этих двоих – правильный угол. Но чем дальше, тем гуще листва и ниже ветки, там кустарник – выше человеческого роста, и места хватает исключительно для важных персон – охотников и жертвы.

Я начинаю скулить, но третья сильнее стискивает кулак на моей шкирке и рычит:

– Заткнись.

Она буквально швыряет меня, и мы оказываемся под сводом тополей, скрытые от всего мира кустарником с одной стороны, хоккейной коробкой – с другой и стеной дома – с третьей. То немногое пространство, что открыто посторонним, становится таковым лишь под определенным углом. Здесь сумрачно и тихо. Я понимаю, что теперь мне остается надеяться лишь на чудо.

– Ну, всё, шалава… – говорит третья.

Я оборачиваюсь и молюсь, что хоть кто-нибудь из случайных прохожих не останется равнодушным. Но никаких случайных прохожих в половину третьего дня нет и быть не может. Я пячусь назад. Сердце колотит грудную клетку изнутри и оглушает меня, сбивает ориентиры и заставляет захлебываться воздухом. Я судорожно бегаю взглядом от лица к лицу, и паника накрывает меня с головой. Ох, как сейчас будет больно.

Похоже, я просчиталась.

Слышу всхлипывания – это я сама. Они звучат, как не мои. Пульс – двести, руки ходят ходуном, по спине пот течет.

– Оставьте меня… – блею я.

– Тебе сказали оставить Тимура в покое? – визжит рыжая из-за спины блондинки, которая еле заметно морщится от визгливого голоса подружки. Блондинка идет на меня, как бык – у неё не столько желание поквитаться за обиды своей соплеменницы, сколько личная вендетта, поскольку Тимуру хватило ума наподдавать её братьям. Я почти задыхаюсь – перед глазами плывут черные круги. Я слышу стук своих зубов. Не хочу, чтобы меня били. Я безумно боюсь боли. Блондинка открывает рот, изрыгая мерзости и угрозы, но я не слышу её слов – они и звуки всего окружающего мира тонут в невидимой вате, потому как вижу…

…она стоит у борта хоккейной коробки и смотрит прямо на меня. Своим единственным глазом она внимательно всматривается в мое лицо, и её тело вздрагивает, выбрасывая кадры один за другим – вот она поворачивает голову, вот её рука выворачивается, словно в судороге, она запрокидывает голову назад и хрустит позвонками, а в следующее мгновение жуткое лицо, возвращаясь в исходную позицию, разрывается маской беззвучного крика, а черная дыра ее рта становится бездной.

Дальше все происходит так быстро, что умещается в короткий миг жизни, который я уже не забуду никогда – тварь делает шаг, выгибая колено назад, а не вперед, с мерзким хрустом выворачиваемого сустава, а в следующее мгновение она оказывается прямо перед лицом блондинки, выбрасывая кадры. Рука твари поднимается на уровень лица, выворачивается ладонью вверх – чудовище делает резкий выпад. Черная рука, с тонкими обугленными пальцами, сгоревшей плотью и кожей, обожженной так, что местами сверкают кости, одним рывком вперед – три пальца из пяти оказывается у неё во рту. Я давлюсь воздухом, рыжая и третья непонимающе открывают рты и округляют глаза, пока блондинка, неестественно широко раскрыв рот, захлебывается, даваясь пустотой. Воздух в моих легких становится камнем, когда я вижу прозрачную слизь, стекающую по уголкам рта блондинки. Блондинка хрипит и булькает, даваясь фалангами обугленной плоти, захлебываясь густой слизью. Черные пальцы – все глубже в горло, глаза девушки становятся огромными – она чувствует смерть, но не видит её. Тварь смотрит в обезумевшее лицо, и рваная кожа на её голове оживает – она ощетинивается иглами на концах, и десятки щупалец устремляются к голове, нацеливаясь на правый глаз…

– Нет… – тихо шепчу я.

Тварь резко оборачивается, смотрит на меня, и под взглядом её глаза – мутного, с расплывчатым краем сгнившей радужки – я чувствую свой желудок у меня в горле. Я сдавленно скулю, закрывая рот рукой. Тварь резко поворачивает лицо к блондинке, у которой синеют губы, и выворачивает голову набок, как внимательная псина. Я чувствую вибрацию, исходящую от неё, чувствую, как от неё несет могильным холодом и сладковатым смрадом смерти. Тварь напрягает руку, впивается большим пальцем в щеку блондинки, и та сдавленно хрипит.

А потом отрывает её от земли.

Блондинка повисает на собственной челюсти и обретает голос – она начинает сдавленно хрипеть и булькать. Рыжая и третья видят, как тело подруги поднимается в воздух, отрывая ноги от земли, а рот раскрыт и его раздирает изнутри пустотой. Они пятятся назад и думают, что изо рта блондинки капает слюна. А я скулю в свой кулак, видя, как слизь скатывается тягучими прозрачно-розовыми комками по её шее. Рыжая не выдерживает и с визгом дает деру. Третья смотрит, как подруга начинает синеть, зависнув в полуметре от земли, дергаясь всем телом, булькая и сипя. Третья видит, как по ногам блондинки струится моча. Третья в панике бросается бежать. Мы остаемся втроем. Голос блондинки затихает. Я скулю:

– Не убивай…

Тварь снова поворачивается ко мне – её белесый глаз и пустая глазница внимательно вглядываются в меня, а затем она медленно возвращается к блондинке – вторая рука лезет к ней в рот, тонким пальцем цепляясь за край нижних зубов, и…

… один точным, резким движением дергает нижнюю челюсть вниз.

Мерзкий хрустящий звук – я кричу, блондинка безвольно повисает на руке твари. Тварь бросает девушку на землю, словно кусок чего-то безжизненного – чего-то, что никогда и не было живым, и резко поворачивается ко мне – падает на землю, как марионетка, которой рубанули нитки, переворачивается на живот, хрустя костями, выгибая суставы под неестественными углами. Я кричу, что есть сил. Тварь словно паук льнет к земле торсом, ноги обгоняют руки, руки меняются местами с ногами, голова содрогается, глаз и глазница неотрывно смотрят на меня. Я кричу, чувствуя, как становятся мокрыми штаны, в тот момент, когда тварь нависает надо мной. Её лицо почти касается моего носа:

– Где мы двое? – хрипит она мне в лицо.

Я отключаюсь.

Она смотрит на меня голубыми глазами, и по её взгляду я вижу – плевать ей, о чем я думаю и чем мне обернулась наша выходка. Она злится:

– То есть как – не хочет?

Я обреченно пожимаю плечами:

– Вот так, – и изображаю оплеуху невидимому затылку.

Анька смотрит на мой незамысловатый жест – она не смеется, как сделала бы раньше. Она переводит взгляд серьезных голубых глаз с моей руки на мои глаза, и мне становится неуютно под её взглядом. Под её взглядом мне частенько становится неуютно даже тогда, когда она улыбается. Её волосы распущены и ложатся на плечи крупными волнами сверкающего на солнце золота. Они искрятся переливами, а отдельные локоны настолько воздушные и мягкие, что напоминают мне сахарную вату.

– И ты перестанешь гулять со мной?

А что мне делать? Какие у меня варианты?

Я пожимаю плечами. Анька смотрит на меня и её пухлые губы превращаются в тонкие полосы.