— Ну, экономом вы могли бы сделаться только тогда, когда вы были бы монахом.

— Право?

— Неужели вы не знаете, что экономы выбираются больше из монахов?

— А видал и протопопа.

— Не знаю. А больше монахи.

— Ну уж, я в монахи не пойду.

— А вот монахам житье лучше нашего брата, то есть белого духовенства.

— Ну, не ври. Монах за мир грешный молится.

— Вот я так могу быть архимандритом и архиереем даже.

— Ну??

— Право. И очень легко.

— А как?

— Вот каким образом. Если я теперь поеду на казенный счет в духовную академию…

— Ну уж, не езди, не мучь себя, а то ты уж спичка спичкой…

— Мне отец ректор предлагал, да я сказал, что я должен всеми силами заботиться о вас.

Ивану Иванычу это любо показалось; он улыбнулся, но ничего не сказал. Вероятно, он хотел поблагодарить сына, да только не мог или не хотел поблагодарить. Егор Иваныч продолжал:

— Отец-ректор сказал, что это дело хорошее, что я за это могу скоро получить священническое место.

— Вот, значит, я не дурака вырастил. Славный ты у меня, Егорушко!.. ей-богу славный… А мы вот что сделаем.

— Что?

— Да нет, уж я теперь не скажу…

— Вы не видали моего указа из консистории?

— Покажи.

Егор Иваныч показал отцу указ. Отец смотрел, улыбаясь.

— Прочти, Егорушко, не вижу.

Егор Иваныч стал читать: «По указу его высокопреосвященства, высокопреосвященнейшего (имя рек) архиепископа…»

— Постой! — И Иван Иваныч убежал на улицу. Егор Иваныч посмотрел в окно.

— Куда же это он? — спросил он сестру.

— В кабак! — ответила она.

— А он ходит разве туда?

— Ходит. Каждый день ходит. Он и теперь пьяный пришел.

— Ты врешь, сестра? Он прежде не пил.

— Не знают будто! Вот ты два года не был дома и не знаешь.

— Это всё вы, свиньи, довели его до того! — и брат начал ходить по комнате.

Сестра обиделась на брата и ушла на улицу, ничего не сказавши на замечание брата.

Егор Иваныч положил указ в ящик и только что подошел к окну, как увидел около дома толпу крестьян, впереди которой шел Иван Иваныч, держа в руке косушку вишневки.

— Сюда, ребятки! сюда! — кричит Иван Иваныч крестьянам, торжественно входя в избу.

— Тятенька! — сказал Егор Иваныч.

— Ну-ну, голубчик… — Он уже выпил и жевал ржаной кусок хлеба.

В кухню вошло семеро крестьян.

— Вот он, Егорушко-то! Вот он, сынок-то! — представил Иван Иваныч своего сына крестьянам.

— Здравствуйте, Егор Иваныч! Наше вам почтение! — сказали крестьяне, снявши шапки, и поклонились ему.

— Здравствуйте, господа, — сказал Егор Иваныч несколько вежливо и несколько гордо.

— Как поживаете?

— Покорно благодарю, господа.

— Какие мы господа!.. А вы в попы идете? Дело, Егор Иваныч. Дай бог вам счастья, дай бог!.. — сказал один крестьянин, кланяясь.

— Ну, ребятки, выпейте! За сына моего выпейте: ведь в священники посвятили…

— Слава те господи!

— Сам преосвященный бумагу дал.

— Дай вам господи много лет здравствовать.

Крестьяне присели и стали шептаться. Иван Иваныч налил рюмку водки и поднес Егору Иванычу,

— Выпей, Егорушко. Сладенькая.

— Не могу, тятенька.

— Ну, не церемонься. Знаю я, как ваша братья пьет. Ну, ну!..

— Егор Иваныч, выпей… Ништо, водка-то сладкая, — просят Егора Иваныча крестьяне. Крестьяне эти были старые, честные и добрые люди. Нельзя было не уважить их ради отца. Тут не для чего было церемониться, потому что Егор Иваныч выпивал в губернском с товарищами, но ему хотелось показать, что он ничего не пьет, показать, что он бегает от кабака и подобного зелья; но подумав, что этим крестьян не обманешь и он будет священником в другом месте, он выпил, сказав, что выпивает ради хороших людей.

— Ну, теперь я, — сказал Иван Иваныч.

— Во здравие! — сказали крестьяне. — За сынка-то, Егора Иваныча, пейте.

— Ребя, купим еще! Штоф купим, черт их дери с деньгами-то, — сказал один уже хвативший очищенного крестьянин.

— Белой! Самой горькой!! — закричал другой крестьянин и вытащил из-за пазухи кожаный кошель с деньгами.

— Вали! вот те пятак.

— Мало! вали десять.

— Ну те к…

— Митрей, дай три копейки!

Крестьяне стали выкладывать на лавку копейки и грошики. Наклавши тридцать копеек, они послали одного крестьянина за водкой. Между тем Егор Иваныч разговаривал с двумя крестьянами о хлебопашестве и о прочих хозяйственных делах поселян.

— А что, вас ныне не дерут в стану?

— Э, Егор Иваныч, об эвтих делах не след толковать. Мы люди темные. Ну их к богу!.. Третьеводня Максимку отварганили любо; ничего не взял.

— За что?

— А так, отваляли — и дело в воду. Старосту он обругал, тот становому жалобу написал, да, бают, сунул ему малую толику, — ну, Максима и взъерихонили.

Полштоф выпили. За водкой и поеле водки разговаривали об отце Федоре, его дочке, вышедшей за станового пристава Антропова. Крестьяне хотели было еще купить водки, но их стала гнать сестра Егора Иваныча. Егор Иваныч, по приказу отца, прочитал крестьянам консисторский указ. Крестьяне слушали, плохо понимая содержание этого указа. Они только и поняли, что Егор Иваныч едет жениться.

— Вот дак дело!

— Любо! Хозяйка — важнецкая штука!

— А ты ее, смотри, не балуй.

— Ноне бабы-то модницы такие стали, просто ужасти.

Крестьяне хотели идти, но в это время пришел Петр Матвеич, пьяный, с подбитыми глазами. Волосы его были заплетены косоплетками, нарезанными из платья жены в виде ленточек.

— Здорово, брат! — сказал густым басом Петр Матвеич и поцеловал Егора Иваныча.

— Ну, как живешь, можешь?

— Ничего.

— Кончил курс-то?

— Да.

— А место получил?

— Получил.

— Брат, дай денег! Ей-богу, нету ни копейки. Дай пожалуйста!

— На что?

— Ты только дай,

— Ты уйди отсель, пока бока тебе не наломали, — сказал Иван Иваныч.

Крестьяне стали выходить.

— Куда? Эй, Семен, дай денег! — закричал Петр Матвеич.

— Нету, Петр Матвеич,

— Дай!..

Крестьяне стали рассуждать на улице, перед домом Попова.

— А что, Михей, дать али нет?

— Да за што дать-то?.. Кабы дело какое, — так, а то не за што.

— Так оно… Разве уж для дедка купим.

— Иван Иванычу разе?

— Так как?

— Вот и парня-то надо бы угостить,

— За што угощать-то?

— Да уж все обнаковенно… Так как? Смотри — того не надо!

— Да ты, смотри, так окличь: на улицу, скажи, просят; а не то на ухо шепни, оно лучше будет.

— Да смотри, ежели тот придет, шею намылим и тебе и ему.

— Сумею.

— То-то — сумею. Олонись сумел! сам, брат, ты один полштоф вылакал.

— Да смотри, проворней…

На зов крестьян на улицу вышли Поповы, а за ними вышел и Петр Матвеич. Крестьяне озлились на Митрия.

— Уж выбрали козла! А ты коли с ним знакомство имеешь, уходи отсель, — сказал один крестьянин Митрию.

— Да што я с ним стану делать?

— Батюшко, отец дьякон, подем… Мы как-нибудь угостим тебя и сынка твово.

— Я, братцы, пить не стану, — сказал Егор Иваныч.

— Мы вот к Елисею Марковичу подем. Там весело калякать-то.

— Я не пойду в кабак, — сказал Егор Иваныч.

— Ну, как знаешь, твое дело… А только, Егор Иваныч, мы больно тебя полюбили: уж ты такой смирный, и Иван-то Иваныч вот дак человек!.. Право, подем!

— Не могу, братцы. Да мне и спать хочется.

— Так ты, Егорушко, не пойдешь?

— Нет.

— Ну, а я так пойду.

— Грешно, отец, тебе на старости лет в кабак ходить. Мы лучше дома станем толковать.

Ивану Иванычу хотелось сходить в кабак, покалякать с мужичками, и обидно было, что Егорушка церемонится, но, подумав, что сын приехал сегодня, он не пошел в кабак, а пошел спать на сенник вместе с Егорушком. Крестьяне разошлись по домам, рассуждая:

— А каково?

— Иван-то Иваныч ничего, а сын-то горденек.

— Нельзя, выходит: скоро поп будет.