– Прекрасно выглядишь.

А вот тут уже я включила все то, что называлось деловой хваткой в кругах взрослых и совершеннолетних:

– Ты нас отвлек от беседы. Надеюсь повод у тебя серьезный.

– Более чем, – сказал он и одарил меня улыбкой, что называется «на миллион долларов».

Красивый мальчик.

– Есть у меня предложение, от которого ты и твои друзья не смогут отказаться.

– Нам и так неплохо.

– Я предлагаю что-то получше, чем просто «неплохо». Будете внукам рассказывать.

Я засмеялась.

Тут за его спиной возникли четверо – дворняжки, такие же, как тот, что сейчас красовался передо мной. Это заставило меня напрячься. Неосознанно, лишь на инстинктах. Те, кто рос в девяностые, всю жизнь буду носить в себе непреодолимый страх перед подростками, собирающимися в группу более трех человек. Это закладывается где-то глубоко, так что и не сразу-то понимаешь головой – ты еще не понял, что тебя напугало, а страх уже сработал. Смеяться я престала. Я окинула взглядом это сборище – лица откровенно наглые, глаза не прячутся и смотрят на тебя прямо, плечи расслаблены, носы вниз, как у собак. Пока они разглядывали меня, спина моя покрылась холодным потом, хотя ничего плохого они не говорили и не делали.

Тут за моей спиной звякнул звонок, и я услышала голоса Светки и Вадика. Они бубнили что-то неразборчивое и уже не были такими радостными, как десять минут назад. Следом за ними вышли и наши полуголые аниматоры. Ноэль подошла ко мне.

– Привет, Настёна, – тихо, ласково сказал сероглазый блондин. – Как работается?

Он улыбнулся ей, но Ноэль, то есть, как теперь выяснилось, Настя, от его улыбки только белее стала. Она подняла на него глаза и сказала:

– Привет. Прекрасно. Вот хочу людей на каруселях покатать.

– На каруселях? Молодец, – сказал дворняжка и обаятельно улыбнулся.

Тут из-за моей спины послышался полупьяный бас Вадика:

– Ребят, чё, у нас проблемы какие-то? – с этим словами огромный хирург-ортопед вышел вперед, осматривая хмурым взглядом молоденьких мальчишек, на полголовы ниже него. В обычной ситуации мне бы стало значительно легче, ведь когда рядом огромный мужик, любой женщине дышится легче. Но это в обычной ситуации. Сейчас же мне стало совершенно не по себе – дворняжки вдвое меньше нашего Вадика не напряглись, не испугались огромного дядьки. Им стало смешно. Ровно на секунду у всех, как у одного, в глазах зажегся жуткий огонек насмешки. Вспыхнул – и тут же погас. Но мне этого было более чем достаточно, чтобы напугаться. А Вадик, все еще не пришедший в себя, ничего не заметил, и даже тени сомнения не промелькнуло на его суровом лице.

И тут поворотным моментом стала Светка – позади нас послышался приглушенный стон, а затем звук, выворачиваемого наизнанку желудка и льющегося на пол содержимого. И вот тут-то и начали происходить самые настоящие чудеса.

Лица дворняжек из насмешливых и самодовольных превратились в сочувствующие. Один из них – голубоглазый, светловолосый парень с ярко-выраженными еврейскими корнями, обошел Вадика и подошел к ней, на ходу доставая чистый носовой платок из кармана толстовки:

– Бедненькая… – сочувственно произнес он нарочито тихо, протягивая ей платок. Мальчик был неземной красоты, и всем своим видом напоминал херувима – тонкие черты лица, пухлые, розовые губы, длинные ресницы, как у куклы. Если бы Светка могла соображать, ей стало бы легче от одного его вида, но та не смотрела на парня, а только слушала его тихий голос, вытирая рот его платком. – Совсем плохо…

Вадик шагнул к нему:

– Ты… отойди от неё… – пьяно пробасил он, но тут рядом с ним оказались двое: один – низенький, на полголовы ниже меня, и весь какой-то компактный, сбитый; второй – высокий, единственный из всех, кто был ростом с Вадика и совсем чуть-чуть уступал в плечах. Еще один парень – высокий, худой – смотрел в пол и не смел поднять глаза. Создавалось впечатление, что этот парень молчун и скромняга.

– Брат, ты не переживай, – сказал тот, что пониже. – Мы Вас сейчас быстро на ноги поставим.

Меня передернуло от слова «брат». Терпеть не могу это панибратское, пренебрежительное словечко, которое приобретает такой назойливый оттенок только в устах незнакомого, и я посмотрела на сероглазого. Тот по-прежнему смотрел на меня и, поймав мой недовольный взгляд, быстро убрал улыбочку со своего лица.

– Как тебя зовут? – спросил он. Теперь весь его вид излучал учтивость и внимательность к моей персоне.

– Марина Владимировна.

– Значит на «вы»?

– Определенно.

– Хорошо, – с полным уважением к моему желанию сказал дворняжка. – А меня Максим зовут. Можно на «ты»

Тут дворняжка, тот, что поменьше, повернулся к Максиму и спросил:

– Слушай, давай дадим им «панацею»? Мучаются же люди…

– Особенно девушке плохо, – раздался мелодичный и нежный голос херувима откуда-то из-за наших спин.

– Дадим, конечно.

Я посмотрела на Максима как раз в тот момент, когда он расстегнул толстовку вытащил из внутреннего кармана (давно ли в толстовках начали делать внутренние карманы?) пакетик с белыми таблетками и бросил его низкорослому. И все мое внимание, хоть и ненадолго, приковала татуировка на его шее, которая до этого пряталась под высоким воротником – это была надпись, которая брала начало у основания черепа под правым ухом, спускалась по шее прямой линией, скрывалась под воротником белой футболки и явно заканчивалась где-то на спине. Это были не новомодные иероглифы или латиница, не английская бессмыслица из дешевого боевика. Фраза была написана на русском. Буквы странно растягивались вниз по жилистой, крепкой шее, словно их тянули в разные стороны. Они были мелкие, и я успела прочесть лишь начало фразы, которая зарождалась словами «И началась самая…». Тут звук застегивающейся молнии снова спрятал татуировку под высоким воротом толстовки, которая закрыла шею парня по самый подбородок. Я подняла глаза и встретилась с серым, холодным взглядом, в котором блестело неприкрытое ехидство – парень застукал меня за разглядыванием его тела, и несмотря на то, что мною руководило скорее любопытство, нежели вожделение, мне стало неловко, и я отвернула глаза, успев заметить, как расцветает самодовольная улыбка на губах дворняжки.

И очень вовремя, потому как в этот самый момент, Вадик, рассмотрев белую таблетку неизвестного происхождения, потянул её в рот.

– Стой, – успела крикнуть я.

Вадик поднял на меня пьяный взор, полный удивления, мол «Марина, что случилось? Чем тебя напугала неизвестная фигня, которую я собираюсь сожрать без тени сомнения?

Идиот, мать его!

Но тут вмешался Максим:

– Марина Владимировна, – заговорил он со спокойствием, свойственным взрослым, размеренным людям. – Это совершенно безвредно. Наоборот, в определенном смысле даже полезно. Если не переусердствовать, разумеется.

Тут он демонстративно подошел к низкорослому, взял у него пакетик и, ловко выудив одну из таблеток, не раздумывая кинул себе в рот, как конфету. А потом он быстро и еле заметно подмигнул мне. Этот бездомный щенок подмигнул мне! Как уличной девке! Как равной! Маты, гнев и истерика безмолвно вспыхнули во мне, да так ярко, что не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы увидеть их. Дворняжка дураком не был. Он восхищенно наблюдал за мной, наслаждаясь злостью, которая в одно мгновение переполнила меня, нажала на педаль газа и погнала меня, совершенно не разбирая дороги.

Тут Настя крепко стиснула мою руку. Я посмотрела на неё, и лишь её испуганные глаза да бледные щеки заставили меня запихать уязвленное эго подальше да поглубже. Мелкий сучонок, помойный крысёныш, дать бы тебе прямо по нахальной роже наотмашь, чтобы встали на место мозги!

Тут Вадик, оставшийся без присмотра взрослых, открыл рот и кинул туда таблетку. И пока я здесь распалялась от одного ловкого движения дворняги, Херувимчик, предоставленный самому себе, взял одну таблетку и предложил Светке. Та, недолго думая, запихала её в рот.

Два идиота! Два пьяных придурка, которым нянька нужна, а не стриптизеры!