— Идти будем быстро. До ближайшей отсюда деревни — двадцать миль. Считай, наша сегодняшняя норма, — и вот теперь точно с пристрастием глянул на загорелые подростковые ноги. Точнее на то, во что они обуты. Фрош в ответ потер одной об другую:

— Ботинки — почти новые. Я их всего два раза надевал. Так мы идем или нет?

— Идем. Только…

Ну, вот странные все ж, отношения у этих родственных душ, с какой точки зрения не оцени. Если вспомнить, как его собственная ба… бабушка, вчера на рассвете Ванюшу дорогого провожала и сравнить с госпожой Брэмс… Она вообще, проснулась там, у себя наверху?

— Так мы идем или нет?

— Идем. Можно подумать, я — ее внук, — буркнул студент и направился в сторону вчерашней своей тропки.

— Эй, нам туда, — тут же внесли коррективы в маршрут.

— То есть? — опешил Иван.

— То есть, правее и уже нормальной дорогой. А той, что ты вчера причапал, сто лет уже никто не пользуется.

— Ну, надо же.

— Так ты идешь?

— Меня Иван зовут. И я в этом походе — главный. Так что, соблюдай субординацию. И… показывай дорогу, — расставил нужные акценты студент, а потом не выдержал и в последний раз задрал голову кверху. — Всего доброго, госпожа Брэмс.

Женщина в окне сконфуженно дернулась. Потом вздохнула:

— Осторожнее там… дети, — ну и на этом спасибо. А теперь, действительно, в путь.

Сам для себя Иван Вичнюк план обратного пути видел жирной прямой линией. На одном ее конце — торчащая в окне ученая дама, на другом — его родная студенческая койка. Но, дороги, как известно, прямыми не бывают. И вообще, имеют свойство устанавливать собственные правила. Поэтому человек, вышедший из дома, немедля превращается в «путника». Это — первое правило дороги. А потом уже следуют всевозможные «отклонения от прямой». Особенно обидно, если отклонения эти возникают, когда путник пребывает в полной уверенности: главное он, герой, уже совершил. Но, это так, мысли вслух (и как бы чего на самом деле не накаркать). В общем, путники наши двинули по дороге.

И часа через полтора уже пересекли знакомую студенту, солнечную полянку. А потом опять занырнули в лес. Подросток вел себя тихо, старательно вышагивая рядом. Лишь озирался иногда по сторонам. Видно, все ждал: когда же «большой мир» начнется. А может, мысленно прощался со старым. Кто ж его разберет? Иван вообще не умел с детьми разговаривать. Пусть и с подростками. В семье всегда был самый «младшенький». А когда у братьев начали наперегонки рожаться племянники, смотался грызть камень наук. Да и в родном своем городе появлялся реже, чем в Круторечке. Тоже, видно, давно мысленно с ним простился, собственным «старым миром». Так что, собеседник для Фроша из нашего героя был никудышный.

— Тебе сколько лет то? — спросил лишь после очередных его озираний и вздохов.

— Четырнадцать, — будто вспоминая, протянул малец. — А что?

— Да так, ничего, — вот и пообщались.

Вскоре лес, помалу теряющий свой загадочный антураж, вовсе начал давать впереди просветы. А мили через две, путники вышли уже на настоящую широкую дорогу. Выворачивала она на поле из жидкого подлеска и, судя по обилию свежих стружек и сучков, вела к действующей вырубке. Однако характерных звуков с той стороны что-то не слышно… так время то — обеденное… И Иван вновь прибавил шаг. А что обедать им будет нечем, мало его заботило — студенческий желудок и не к такому привык. Вечером наверстает и с радостью переварит. А вот Фрош… Фрош продолжал вышагивать рядом, озираться и молча вздыхать.

— Семечек хочешь? У меня есть немножко в кармане. Еще столичные.

— Неа.

— Ну, как хочешь, — вот и снова пообщались…

Деревня Пойкоп была не большой и не маленькой. Не молодой и не древней. Не языческой, это точно. Хотя паства здешняя делилась на две конфессии. Что еще можно о ней сказать? Да, пожалуй, ничего. Потому как все предшествующие выводы наш студент сделал исключительно по частоколу и тому, что над ним виднеется — деревню Пойкоп со всех сторон окружал высокий, подвявший до серости, бревенчатый забор. Стратегически заостренный сверху. И даже ворота были из частокола. Правда, с широкой щелью внизу, в одной из сторон еще и изрядно углубленной. И в этом углублении сейчас возлежал огромный пятнистый хряк.

— Да-а, — глубокомысленно изрек Иван и почесал пятерней затылок. — До следующего цикла — три года. Народ расслабился.[9]

— Это местный символ, — глядя туда же, скривился Фрош.

— Что?

— Примула говорит, на самом деле деревню назвали «Подкоп», но, у первого ее старосты, который поехал в столицу оформлять документы, был дефект речи.

— Ясно. Интересная метафора получается, — хмыкнул словесник и с усилием потянул на себя створку. Хряк, колыхая пыльным брюхом, маневр откомментировал, но, с места не сдвинулся. Точно, символ.

Внутри, с обеих сторон узкой улицы, тянулись обычные бревенчатые дома. Разве что, без огородных просторов на задниках. Вот впереди, да — сирень с черемухой и бабки на лавках в созерцательных позах. Бабки, кстати, тоже, своеобразный деревенский символ: если внимание особое на чужаков не обращают, значит, есть большая вероятность, что вечером за это же дело бить не будут. Не они, конечно. Здесь местные полномочия разнятся…

Пойкопские бабки вели себя обнадеживающе — безразлично. А одна даже любезно указала клюкой в направлении местной таверны. Потом, правда, еще и перекрестилась вслед. Но, это — уже незнакомый символ. Полноценное же общение с местными началось в «указанном» месте. Кстати, единственном на всю немалую деревню. Хотя, если учесть два имеющихся тут же храма, моральный облик пойкопцев приобретал шелестящее белоснежное оперение. А кое-где так и нимбы…

— Сколько-сколько? — еще раз переспросил Иван и ненароком скосился на лысину стоящего за стойкой мужика.

— Одна комната — четыре меденя, — терпеливо повторил тот, воздев глаза к декорированному мухами потолку.

— Однако у вас тут… — хмыкнул студент, в последний раз отдавший такую цену за три дня у Моря радуг. Правда, там хозяйка была. И уж точно, без нимба. И вообще… — Хорошо, тогда просто поесть. Фрош, пошли.

Малец послушно плюхнулся за указанный Иваном стол и уставился глазищами в окно:

— Я могу и просто чай. Только, с сахаром.

— А я могу и просто хлеб. Только с солью, — буркнул Иван, которому, вдруг, стало стыдно. Хотя, с чего бы? В платке — одиннадцать меденей. Впереди — восемьдесят с лишним миль. И что-то ни одного потенциального ценителя «шедевральных братьев Гримм» на горизонте. И парень даже, на всякий случай, обвел глазами местный зачуханный зал… — Послушай, Фрош, на еду нам с тобой хватит. Да и на проезд без комфорта, тоже. Но, платить за пиршество клопов четыре меденя…