— Идти будем быстро. До ближайшей отсюда деревни — двадцать миль. Считай, наша сегодняшняя норма, — и вот теперь точно с пристрастием глянул на загорелые подростковые ноги. Точнее на то, во что они обуты. Фрош в ответ потер одной об другую:

— Ботинки — почти новые. Я их всего два раза надевал. Так мы идем или нет?

— Идем. Только…

Ну, вот странные все ж, отношения у этих родственных душ, с какой точки зрения не оцени. Если вспомнить, как его собственная ба… бабушка, вчера на рассвете Ванюшу дорогого провожала и сравнить с госпожой Брэмс… Она вообще, проснулась там, у себя наверху?

— Так мы идем или нет?

— Идем. Можно подумать, я — ее внук, — буркнул студент и направился в сторону вчерашней своей тропки.

— Эй, нам туда, — тут же внесли коррективы в маршрут.

— То есть? — опешил Иван.

— То есть, правее и уже нормальной дорогой. А той, что ты вчера причапал, сто лет уже никто не пользуется.

— Ну, надо же.

— Так ты идешь?

— Меня Иван зовут. И я в этом походе — главный. Так что, соблюдай субординацию. И… показывай дорогу, — расставил нужные акценты студент, а потом не выдержал и в последний раз задрал голову кверху. — Всего доброго, госпожа Брэмс.

Женщина в окне сконфуженно дернулась. Потом вздохнула:

— Осторожнее там… дети, — ну и на этом спасибо. А теперь, действительно, в путь.

Сам для себя Иван Вичнюк план обратного пути видел жирной прямой линией. На одном ее конце — торчащая в окне ученая дама, на другом — его родная студенческая койка. Но, дороги, как известно, прямыми не бывают. И вообще, имеют свойство устанавливать собственные правила. Поэтому человек, вышедший из дома, немедля превращается в «путника». Это — первое правило дороги. А потом уже следуют всевозможные «отклонения от прямой». Особенно обидно, если отклонения эти возникают, когда путник пребывает в полной уверенности: главное он, герой, уже совершил. Но, это так, мысли вслух (и как бы чего на самом деле не накаркать). В общем, путники наши двинули по дороге.

И часа через полтора уже пересекли знакомую студенту, солнечную полянку. А потом опять занырнули в лес. Подросток вел себя тихо, старательно вышагивая рядом. Лишь озирался иногда по сторонам. Видно, все ждал: когда же «большой мир» начнется. А может, мысленно прощался со старым. Кто ж его разберет? Иван вообще не умел с детьми разговаривать. Пусть и с подростками. В семье всегда был самый «младшенький». А когда у братьев начали наперегонки рожаться племянники, смотался грызть камень наук. Да и в родном своем городе появлялся реже, чем в Круторечке. Тоже, видно, давно мысленно с ним простился, собственным «старым миром». Так что, собеседник для Фроша из нашего героя был никудышный.

— Тебе сколько лет то? — спросил лишь после очередных его озираний и вздохов.

— Четырнадцать, — будто вспоминая, протянул малец. — А что?

— Да так, ничего, — вот и пообщались.

Вскоре лес, помалу теряющий свой загадочный антураж, вовсе начал давать впереди просветы. А мили через две, путники вышли уже на настоящую широкую дорогу. Выворачивала она на поле из жидкого подлеска и, судя по обилию свежих стружек и сучков, вела к действующей вырубке. Однако характерных звуков с той стороны что-то не слышно… так время то — обеденное… И Иван вновь прибавил шаг. А что обедать им будет нечем, мало его заботило — студенческий желудок и не к такому привык. Вечером наверстает и с радостью переварит. А вот Фрош… Фрош продолжал вышагивать рядом, озираться и молча вздыхать.

— Семечек хочешь? У меня есть немножко в кармане. Еще столичные.

— Неа.

— Ну, как хочешь, — вот и снова пообщались…

Деревня Пойкоп была не большой и не маленькой. Не молодой и не древней. Не языческой, это точно. Хотя паства здешняя делилась на две конфессии. Что еще можно о ней сказать? Да, пожалуй, ничего. Потому как все предшествующие выводы наш студент сделал исключительно по частоколу и тому, что над ним виднеется — деревню Пойкоп со всех сторон окружал высокий, подвявший до серости, бревенчатый забор. Стратегически заостренный сверху. И даже ворота были из частокола. Правда, с широкой щелью внизу, в одной из сторон еще и изрядно углубленной. И в этом углублении сейчас возлежал огромный пятнистый хряк.

— Да-а, — глубокомысленно изрек Иван и почесал пятерней затылок. — До следующего цикла — три года. Народ расслабился.[9]

— Это местный символ, — глядя туда же, скривился Фрош.

— Что?

— Примула говорит, на самом деле деревню назвали «Подкоп», но, у первого ее старосты, который поехал в столицу оформлять документы, был дефект речи.

— Ясно. Интересная метафора получается, — хмыкнул словесник и с усилием потянул на себя створку. Хряк, колыхая пыльным брюхом, маневр откомментировал, но, с места не сдвинулся. Точно, символ.

Внутри, с обеих сторон узкой улицы, тянулись обычные бревенчатые дома. Разве что, без огородных просторов на задниках. Вот впереди, да — сирень с черемухой и бабки на лавках в созерцательных позах. Бабки, кстати, тоже, своеобразный деревенский символ: если внимание особое на чужаков не обращают, значит, есть большая вероятность, что вечером за это же дело бить не будут. Не они, конечно. Здесь местные полномочия разнятся…

Глава 6

«…На другой день сели королевна с королём и придворными за стол и стали кушать. Вдруг — топ-шлеп-шлеп — взбирается кто-то по мраморной лестнице и, взобравшись наверх, стучится в дверь:

— Молодая королевна, отвори!

— Дитя мое, чего ты так испугалась? — спрашивает у нее король.

— Ах, милый батюшка, да вот сидела я вчера в лесу у колодца и играла, и упал в воду мой золотой мяч. Я горько заплакала, а лягушонок достал мне его и стал требовать, чтоб я взяла его в товарищи, а я и пообещала ему, но никогда не думала, чтобы он мог выбраться из воды. А вот теперь он явился и хочет сюда войти.

— Ты свое обещание должна выполнить. Ступай и открой ему дверь.

Она пошла, открыла дверь, и вот лягушонок прыгнул в комнату, поскакал вслед за ней, доскакал до её стула, сел и говорит:

— Возьми и посади меня рядом с собой, — она не решалась, но король велел ей исполнить его желанье. — А теперь придвинь мне поближе свою золотую тарелочку, будем есть с тобой вместе…»

отрывок из «Сказки о Короле-лягушонке или о Железном Генрихе».

Пойкопские бабки вели себя обнадеживающе — безразлично. А одна даже любезно указала клюкой в направлении местной таверны. Потом, правда, еще и перекрестилась вслед. Но, это — уже незнакомый символ. Полноценное же общение с местными началось в «указанном» месте. Кстати, единственном на всю немалую деревню. Хотя, если учесть два имеющихся тут же храма, моральный облик пойкопцев приобретал шелестящее белоснежное оперение. А кое-где так и нимбы…

— Сколько-сколько? — еще раз переспросил Иван и ненароком скосился на лысину стоящего за стойкой мужика.

— Одна комната — четыре меденя, — терпеливо повторил тот, воздев глаза к декорированному мухами потолку.

— Однако у вас тут… — хмыкнул студент, в последний раз отдавший такую цену за три дня у Моря радуг. Правда, там хозяйка была. И уж точно, без нимба. И вообще… — Хорошо, тогда просто поесть. Фрош, пошли.

Малец послушно плюхнулся за указанный Иваном стол и уставился глазищами в окно:

— Я могу и просто чай. Только, с сахаром.

— А я могу и просто хлеб. Только с солью, — буркнул Иван, которому, вдруг, стало стыдно. Хотя, с чего бы? В платке — одиннадцать меденей. Впереди — восемьдесят с лишним миль. И что-то ни одного потенциального ценителя «шедевральных братьев Гримм» на горизонте. И парень даже, на всякий случай, обвел глазами местный зачуханный зал… — Послушай, Фрош, на еду нам с тобой хватит. Да и на проезд без комфорта, тоже. Но, платить за пиршество клопов четыре меденя…

вернуться

9

Здесь имеется в виду срок до новой смены власти на Склочных болотах (раз в двенадцать лет). Которая неизменно приводит к расползанию нечисти по округе. И хоть Прокурат вместе с вассальными отрядами также неизменно ее ловит, местные жители предпочитают принимать свои оборонительные меры.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: