…Какая звучная, красивая игра! Одухотворенная и вместе скромная, сдержанная…

Саня задержалась у дверей, прислушалась. Он все еще бился над тем проклятым местом в разработке. Временами как будто начинало что-то получаться, но Никита снова и снова терял нить, чувствовалось, что нервничал. Еще бы. Саня понимала его. Как хотелось ей, чтобы он справился, поймал наконец за хвост причудливый, ускользающий образ.

Прошел час. Она все не решалась войти и напомнить Никите о времени. А время шло. В этот день, последний перед экзаменом, свободных инструментов не было, из каждого класса рвалась звуковая буря. Гаммы, упражнения, пассажи — последние усилия перед состязанием…

Откуда-то возникла Зоя.

— Ты что сидишь? — прислушалась. — А-а, понятно. Не можешь выставить того типа. Эх ты… Давай я его попрошу, так и быть.

— Что ты, не надо…

— А что? Играет он, конечно, как лауреат, но… Знаешь ли, тебе и самой инструмент нужен. Ну как? Выставить субчика?

— Нет, подожду лучше…

— Как знаешь. Я-то своего предшественника на пять минут раньше выгнала. А то как же? Пять минут на пересменку, ноты раскрыть и так далее. Ну, привет.

Подруга убежала.

И тут Саня вспомнила о репетиции. Встреча с педагогом, который аккомпанирует ей концерт, завтра утром, сразу перед экзаменом. Надо заниматься, надо заниматься изо всех сил! А она снова слушала и не могла оторваться. Никита играл чудесную мелодию коды. Саня взглянула на часы: оставалось совсем мало времени…

Появился он внезапно. Взъерошенный, скомканная куртка и ноты под мышкой. Смотрел он так, как смотрят, только что выйдя из темного помещения. Слегка обалдело, будто проснувшись. Увидел Саню не сразу, потом, сообразив, что занял чужое время, совсем сконфузился.

— Я и не знал, что ждете.

— Ничего… я опоздала… только что пришла.

Зачем ей понадобилась эта ложь, и сама не знала. От сказанного стало неловко, и щеки горели, и, едва усевшись за инструмент, она сразу же заиграла концерт Шумана ля минор.

Почему-то все оказалось просто, сгоряча все получалось, и ей самой нравилась своя игра. Были, конечно, промахи, но она их как бы не замечала. Главное — все вперед и вперед, и каждый звук осмыслен. Главное — она совершенно точно знала, как надо играть этот концерт.

А перед глазами все стоял тот вечер, и оранжевый закат, и запах воды волжской, и одинокая мальчишеская фигура у борта…

Доиграть так и не удалось, ровно в три инструмент пришлось уступить, ее время кончилось.

В коридоре подошел Никита.

— А вы знаете, мне ужасно нравится у вас концерт…

Говорил он медленно, как-то неуверенно, будто вслушиваясь в свои слова.

— Не может быть! — вырвалось у Сани. И сразу в горле пересохло.

Он помолчал, сморгнул раза два, серьезно посмотрел на Саню своими слишком серыми глазами.

— Нет, почему же? Нравится, правда. Я даже благодарен вам, я столько услышал для себя… Теперь я точно знаю, что мне надо. Нет, без шуток.

— Да у меня мазни много, техника не в порядке…

Он помолчал, как бы обдумывая услышанное.

— Техника… Это ведь воспитание пальцев. В каждом отдельном повороте приходится отрабатывать. А то ничего и не донесешь. Но это уже потом…

Никита вдруг как будто забыл, о чем они тут говорили, стоя посреди коридора, и рассеянно двинулся было прочь. Но тут же вернулся.

— Да… У вас концерт удивительно наполнен. Удивительно. У меня этого не было, но я понял, когда послушал вас. Мне повезло.

Он постоял еще мгновение, потом кивнул, отчего медово-светлая челка взметнулась, и отошел. «Какой все-таки странный парень, — подумала Саня, — видно, работать умеет, мужественный человек, и что-то детское есть в нем. А рассеянный-то… Но, во всяком случае, если кому и суждено стать пианистом, так именно ему».

Ей посчастливилось быстро найти свободный инструмент, но на том везение и кончилось. После двух суток перерыва в занятиях пальцы ощущались задубевшими, пьесы — полузабытыми. Понимала, конечно, что все это не так, что сумеет быстро восстановить беглость и все остальное, и усердно работала над пьесами.

Настоящая паника началась, когда принялась за концерт. Он выходил каким-то разношерстным: временами слышались явно Никитины интонации; в такие моменты вспоминались ей и руки Никиты с длинными поникшими кистями, и теплоход, и даже те жесткие, ребристые бочки. А то вдруг всплывет физиономия Никитиного дяди, его седоватые брови, снисходительная улыбка… Снова принималась за игру и как будто находила свое прежнее. Только ненадолго. Прельщало совершенство Никитиной игры, его особый стиль, подчеркнутая суховатость, мужество. Пробовала подражать — не получалось. Собственное исполнение казалось теперь ей чересчур уж расхлябанным, провинциальным. Да. Не стоило ехать сюда. Зачем? Ради того только, чтобы убедиться в своей неподготовленности? Или бездарности? От этой мысли даже руки похолодели. А что, если это и есть бездарность? Типичная, пошлая, так широко распространенная бездарность?

В эту ночь Саня почти не спала, В комнате разместилось полдюжины девушек, на соседней койке громко храпела Зоя, свет автомобильных фар косо пробегал по стенам, оконные шторы шевелились от ночного ветра. Волновали непривычные, праздничные запахи столицы — запах наезженного гудрона, духов, листьев тополиных, еще чего-то. И невидимое присутствие многолюдной столичной толпы.

Как получилось, что она избрала именно музыку? В сущности, просто никак. Так вышло. Отец купил по случаю старенький рояль. Понравилось. В девять лет поступила в музыкальную школу. И пошло, и пошло… Да ведь и у всех так же! В точности так же получилось и у Зои. И никакого сомнения не было ни у той, ни у другой. А Никита странноватый парень, с его лохматой челкой, с этим старомодным «вы», с какой-то особой, рассеянной элегантностью прирожденного артиста. Как он сделал свой выбор? Скорее всего никакого выбора и не было, родился музыкантом, только и всего. Только и всего… Как много!..

Утром училище гудело, переполненное абитуриентами. Каждый знал время своего выступления, и все-таки к девяти часам все толпились у дверей зала. Волновались, перешептывались, пробовали заглядывать в замочную скважину. Наконец вызвали первого, дверь заперли изнутри на крючок. Все затихли прислушиваясь.

— Из Бурятии, — шепнул кто-то. — Она из Бурятии.

Раздались жиденькие звуки этюда Аренского. На первом же трудном месте пианистка споткнулась, потом остановилась вовсе. Слышно было, члены приемной комиссии ободряюще зашумели. Игра все-таки не стала лучше. Пианистку никто не останавливал, и она безнадежно доигрывала свою программу.

— Кто это сыпется? — К двери протискалась Зоя. — Эх, кто же так? — С отчаяния запустила все десять пальцев в свои черные вихры. — Ну, не везет!

На нее зашикали, и в этот момент музыка прекратилась, неудачница, красная и потная, выскочила из дверей.

В дальнем помещении шли репетиции для тех, кто играл концерты в сопровождении рояля. Там уже началось! Расписание жесткое. Санина репетиция — в десять, экзамен — в одиннадцать.

— Пойду посмотрю, может, не пришел кто, — заторопилась она. — Может, лишнее время есть.

— И дура же ты, Санька. — Зоя наморщила лоб. — Сколько раз я говорила тебе, не концерт надо показывать, а сонату Гайдна. Без хлопот, без аккомпаниатора, и вообще проще. У тебя получалось.

Проще, конечно. Зоя, конечно, права. Но ей хотелось обязательно сыграть концерт. Для нее даже вопроса такого не существовало — что играть…

— Постой. — Зоя удержала подругу за рукав, насторожилась. — Кто-то там здорово шпарит. Случайно не заметила, кто пошел?

Играли октавный этюд Клементи. Все с уважением слушали четкую, быструю игру.

— Молодец! — одобрила Зоя.

В стороне Саня заметила Никиту Светликова. Рядом стоял дядя Павел Эрастович и, наклонив ухо в сторону двери, прислушивался… А в зале уже исполняли фугу Баха. Полифония звучала из рук вон плохо, потом пианист и вовсе запутался, перестал играть. Саня мельком заметила, как переглянулись дядя и племянник. Дядя криво улыбнулся — в углу рта блеснул серебряный зуб, — быстро черкнул что-то в свой блокнотик. Похоже, педагог вовсе не сочувствует тому бедняге. Скорее доволен. Еще бы, шансы племянника увеличиваются…