С этого дня Вероника Павловна стала ждать. Прибралась в комнате сына, перебрала его рубашки, галстуки. Стало легче дышать.

Действительно, чего только не бывает с мальчиками! И не такое бывает. И все проходит. Может быть, даже напрасно она так переживает…

Глупая, как она могла думать, что Юрик сможет долго обходиться без ежедневной свежей рубашки, без шведской стенки, вмонтированной в его комнате, без рояля, без любимых пластинок, книг… А духовое мясо с кровью? А кофе по-турецки?.. Но, может быть, любовь? Нора эта самая? Ах, Вероника Павловна слишком хорошо знала, что такое любовь. Нет уж, это сына не привлечет! По крайней мере, надолго не привлечет.

Мальчик вернется, она была уверена.

Вероника Павловна легко вздохнула, подошла к зеркалу, провела ладонью по лицу и шее… Легкий утренний массаж.

Стемнело. Вагон мягко покачивался на ходу, мотор негромко выводил свою бесконечную мелодию, колеса отстукивали все одну и ту же ритмическую фигуру. Люба задремала в своем уголке у окна.

Внезапно зажегся свет. Хлопнула дверь.

— Кузьминка! — крикнул старичок проводник.

Пассажиры зашевелились. Кашляли, вздыхали, расправляли затекшие ноги и снова погружались в дремоту. Видно, Кузьминка не нужна была никому.

Проводник, ссутулившись, прошаркал по проходу между скамейками. Люба сонно поглядела ему вслед. Старичок остановился, обеими руками натянул свою фуражку поглубже, нагнулся, вытащил из-под скамейки громоздкий брезентовый мешок, с мешком под мышкой начал протискиваться в дверь.

Тут кто-то включил радио. Знакомая мелодия как будто толкнула. Чардаш?.. «Чардаш» Монти!.. И тонкие звуки скрипки неожиданно притянули полузабытый мир детства, старинный желтый двухэтажный дом в тихом городке над Волгой, на набережной Стеньки Разина…

Окна в верхнем этаже раскрыты, оттуда доносится музыка — отец играет на скрипке.

Отец работает счетоводом в горфо, но он и страстный музыкант. Почти каждый вечер он торопится в клуб «Ударник», где руководит кружком струнных инструментов. Рыжий потертый портфель набит нотами до отказа, под мышкой — мешок с инструментами: домрами и мандолинами, которые он не доверяет кружковцам. Еще поломают, чего доброго.

Домой отец возвращается поздно, дети спят, и долго еще из-под закрытой двери видна полоска света и слышно осторожное пощипыванье струн.

— Папа пишет ноты, — сонно шепчет Люба.

Что-то быстро пробежало в темноте.

— Ой, медведь!..

И вот дверь открыта, в комнате светло. Отец заботливо укрывает детей.

— Спи, спи. Мурка это. Какой медведь…

Рано утром начинается сыгровка — репетиция.

— И — раз!.. И — два!.. — дирижирует отец. — Опять, оболтус, скрипку в руки не брал! Лентяй!.. Начали снова!.. И — раз!.. И — два!..

Большие круглые стекла очков сердито сверкают в сторону Димы. Семилетний скрипач, упрямо набычившись, выпятив живот, тянет дрожащим смычком невообразимо фальшивую ноту.

Мать выглядывает из кухни.

— Да он играл вчера, Сергей! За что ты его ругаешь? Он занимался.

— Не мешай! Аленка, веди бас погуще… Еще раз!

У отца идея: семейное трио. Детей трое, и все они учатся в музыкальной школе. Но Люба старше и опытнее, шутка ли, уже в третьем классе. Не то что начинающие — скрипач Димка и виолончелистка Алена.

Сейчас разучивается песня Шуберта.

Партия рояля очень уж однообразна: вот уже шестнадцать тактов повторяются те же четыре ноты в правой руке. Младшие партнеры то и дело сбиваются, приходится начинать сначала… Ох, уж двенадцатый раз одно и то же… Скучища какая!

— С пятого такта! — кричит отец. — Там, где вступает скрипка. Начали! И — раз!..

Вот Дима снова ошибся. Перетянул, прибавил лишнюю четверть. И Люба забавы ради поддерживает его: потихоньку играет лишние четыре ноты.

Аленка ничего этого не замечает. Она ведет партию густо и добросовестно, счет ведет точно. Короткая рыжая косичка с бантом на конце вздрагивает в такт музыке. Аленка уткнулась в свою виолончель и вряд ли слушает сейчас партнеров. Получается забавная путаница.

— Стоп, стоп, стоп!.. — Отец резко стучит кончиком смычка по столу. — Что такое?! Начнем сначала!

Ох, опять сначала… Люба с презрением оглядывается на партнеров. Хоть бы раз доскрипели до конца благополучно!

— И — раз!.. Начали!

На этот раз ошиблась Аленка. Не дотянула четвертушку. И Люба тотчас же укорачивает свой аккомпанемент. Ровно на четверть. Будто бы так и полагается.

А Димка тянет как ни в чем не бывало свое ре… Не слышит, балда, что виолончель и рояль закончили фразу, что он один остался. Тянет и тянет.

С улицы хором позвали:

— Димка!..

— Пошли на Волгу-у!..

Но где там… Отец занимается долго и придирчиво.

Отец бьется, разъясняет каждому его ошибку, а трио по-прежнему играет кто в лес, кто по дрова.

Вот Аленка покосилась на сестру, догадалась, кажется. Плутовато уткнулась носом в гриф виолончели. Сестры переглянулись, фыркнули… И ансамбль заиграл так, что невозможно стало понять, кто же несет чушь. Все развалилось.

— Безобразие! Лентяи, олухи!.. Убирайтесь вон!!.

Весь красный, отец топает ногами, швыряет ноты на пол. Смычок наставника резво щелкает по ком попало. «Семейное трио» с ревом несется на улицу.

А вконец расстроенный, так ничего и не понявший Сергей Иванович идет на службу в свою контору.

Там он садится за дубовый письменный стол и открывает толстую бухгалтерскую книгу с графами «дебет» и «кредит». Сбоку под стеклом лежат нотные листки, разлинованные от руки. Вальс Андреева. Мазурка Венявского. Названия старательно надписаны кудрявым почерком счетовода. Отец не теряет ни одной свободной минуты, все переписывает репертуар для струнного кружка. Ведь вечером ему в клуб, на сыгровку…

— Никитин! — окликает иногда начальственный бас из соседней комнаты. — Баланс готов? Давай!

— Готов, готов, — вскакивает отец.

Он тщательно прикрывает бумагами вальсы «Березка» и «Осенний сон» и с толстым гроссбухом в руках спешит в кабинет главного бухгалтера.

…Тихо в конторе. Только у окна кто-то время от времени отщелкивает на счетах, за другим столом крутят ручку арифмометра. Металлическое позвякивание, шелест бумаги, иногда негромкое покашливание. Уже близок обеденный перерыв.

Внезапно в дверях появляется секретарша Симочка.

— Товарищи, — громким шепотом взывает она, — ревизия! Уже в налоговый отдел пошли… Держитесь!

Симочка исчезает. Щелканье и жужжание арифмометра разом прекращаются… Увесистые папки с делами одна за другой шлепаются на пол, сотрудники поспешно прячут их в шкаф, наводят порядок на столах.

И вот появляется сам начальник горфо: тучный мужчина с крупной лысой головой. За его спиной двое — высокий сухощавый ревизор и молодая женщина в синей беретке. Сотрудники встают.

— М-м, — мычит начальник, — подайте-ка мне сюда отчет за третий квартал!

Он поочередно обводит сотрудников своими крупными бычьими глазами.

— М-м… У кого, собственно, находится отчет?

Сотрудники переглядываются.

— Кажется, отчет находится у Никитина, — тенористо отвечает молодой счетовод.

Он мнет в руках тряпку для вытирания стола, пыльную, всю в чернильных пятнах.

— Кажется, вчера я видел отчет у него на столе…

— Кажется, — басит начальство. — Надо точно знать. А где Никитин?

— Там, — сотрудники дружно кивают на дверь.

Начальник и члены комиссии шествуют к столу Сергея Ивановича. Женщина в синем беретике берет со стола папку. А под ней — лист нотной бумаги.

— Вальс «Березка», — удивленно читает женщина. — Танго «Аргентина»… Вальс «Осенний сон».

Все трое молча смотрят на стол. Под стеклом целая коллекция нотных листков с разными музыкальными отрывками… В комнате напряженная тишина, только слышно, как грозно пыхтит начальник.