«Романтичность придают местности не громадные горные массивы с их необозримыми лесами и высоким кустарником, теснящимся у извивов бурной реки, и не каменные развалины разрушившегося жилища. Она возникает в картинах природы, овеянной преданиями; именно они придают ей магическое освещение, поднимающее ее до красот духа, именно тогда мертвые массы камня обретают жизнь; они более не служат безликой декорацией, а наполняются действием, и каждый листочек, каждый цветок на них превращается в поющую птицу, а ручей — в извилистый поток, который звучит вечно журчащими аккордами, сопровождающими мелодраму духа»^[107].

«Со стремительной скоростью река Ильзе мчится совсем рядом с нами; высокие поросшие ельником горы обступают ее с обеих сторон, а голая скала Ильзенштейн с железным крестом на самой высокой ее точке отвесно вздымается в небо. От взгляда, устремленного в подобную высь, у вас может заболеть затылок, и все же, когда вы стоите на Брокене, она притягивает все ваше существо. Противоположная сторона — подобная же каменная стена. Все свидетельствует о том, что во времена великого земного переворота гора раскололась надвое, образовав тем самым ложе реки. Здесь, в мощных скалах, как сообщает предание, живет прекрасная принцесса Ильзе, именем которой река названа. При первых же утренних лучах солнца принцесса выходит к ней и купается в чистых водах, и счастлив тот, кто увидит ее в этот миг, ведь видели ее немногие. Девушка избегает человеческого взгляда, хотя по природе своей добра и приветлива.

Когда Всемирный потоп уничтожил всех людей на земле, воды Северного моря поднялись в Германии так высоко, что прекрасная Ильзе бежала вместе со своим женихом из северных земель сюда, в горы Гарца, где Брокен, как казалось, мог бы послужить им убежищем. Наконец они очутились на громадной скале, еще остававшейся на поверхности бурлящего моря, в то время как близлежащие земли уже скрылись под волнами и дома, люди и животные тоже исчезли. Молодые люди стояли одни, взявшись за руки, и глядели на волны, разбивавшиеся о скалу. Но вода поднималась все выше, и напрасно люди пытались найти еще не утонувший в ней отрог, чтобы перебраться по нему на Брокен, лежавший единственным большим островом в штормовом море. Когда гора под людьми зашаталась и в ней возникла огромная трещина, готовая их разлучить, они еще держали друг друга за руки, но образовавшиеся стены разлома расшатывались все шире, и, наконец, принцесса и ее жених сорвались вниз в шипящие пеной волны. Вот почему река получила название Ильзе, а сама принцесса до сих пор еще обитает на голой скале со своим женихом»^[108].

«Как-то мерзебургский епископ приказал казнить своего слугу за воровство. Впоследствии, однако, открылось, что его совершил прирученный ворон, любимец епископа. Мучимый раскаянием, он впал в меланхолию и повелел заточить птицу в железную клетку и выставить ее на всеобщее поругание. Мало того, он завешал особый капитал, который городской совет Мерзебурга обязан был тратить на постоянное содержание птицы, обученной выкрикивать имя невинно казненного: „Якоб!“ Когда один ворон околевал, ему, как Далай-ламе или папе, немедленно избирали преемника. И в бытность мою в Мерзебурге, там, как мне говорили (самому мне не довелось этого видеть), несчастная, ни в чем не повинная черная птица так и сидела в клетке и кричала „Якоб!“. Она и знать не знала, за что ей досталась казенная квартира и стол, и, быть может, даже в родстве не состояла с тем вороном-вором, по милости которого была учреждена воронья стипендия!»^[109]

«Один из моих спутников поднял с земли какую-то кость; осмотрев ее с величайшим вниманием, он объявил, что это остаток скелета какого-то животного древней породы. Я не спорил: кость была ни дать ни взять от коровьей ноги, а коровы, как известно, очень древняя порода!»^[110]

«Мы остановимся пока на стране чудес. В стране этой много-много лет назад, когда еще никому и не снилась ни авторская деятельность, ни „Три дня из жизни игрока“, жил-был старый седой король. Он слепо верил в свет и людей и не мог даже представить себе, чтобы кто-нибудь когда-нибудь лгал. Ложь казалась ему чем-то несуществующим, фантастическим. Вот он раз возьми да и объяви в совете, что отдаст дочь и за нею полцарства в приданое тому, кто скажет ему нечто, прямо невероятное. Все подданные преусердно принялись учиться лгать и лгали один лучше другого, но добряк-король всякую ложь принимал за правду. Под конец король даже затосковал, плакал, утирал глаза своей королевской мантией и вздыхал: „Ах, да неужто ж мне никогда никому не доведется сказать: врешь!“ Дни шли за днями, и в одно прекрасное утро приходит красивый молодой принц. Он был влюблен в принцессу, и она отвечала ему взаимностью. Целых девять лет изощрялся он во лжи и теперь надеялся добиться невесты и полцарства. Он попросился у короля в огородники. „Хорошо, сын мой!“ — сказал король и повел его в огород. В огороде росло видимо-невидимо капусты: кочаны были сочные, огромные, но принц скорчил гримасу и спросил: „Это что?“ — „Капуста, сын мой!“ — ответил король. „Капуста? В матушкином огороде растет капуста такая, что под каждым листом уместится целый полк солдат“. — „Возможно! — сказал король. — Природа так могуча и каких-каких только не производит плодов!“ — „Ну, так я не хочу быть огородником! — сказал принц. — Возьмите меня лучше в овинные старосты“. — „Хорошо, а вот и овин мой. Видал такие большие?“ — „Такие? Поглядел бы ты, какой овин у моей матери! Представь себе, когда его строили и плотник работал топором на крыше, топор как-то сорвался с топорища и полетел на землю, но, пока летел, ласточка успела свить в отверстии обуха гнездо, положить яйца и вывести птенцов! Да ты, пожалуй, скажешь, что я вру?“ — „Зачем? Нет! Искусству человеческому нет пределов! Почему же бы и твоей матери не построить себе такого овина?“

Так и пошло; принц не добился ни царства, ни прелестной принцессы; и она, и он зачахли с горя; король ведь поклялся: „Руку моей дочери получит лишь тот, кто солжет мне!“ Но увы! Его доброе сердце не хотело верить в ложь. Наконец он умер, но не нашел покоя даже в своей мраморной гробнице и, говорят, до сих пор еще бродит по земле, томимый все тем же желанием.

Только что я досказал себе эту сказку, как в дверь моей комнаты постучали. Я крикнул: „Войдите!“ — и представьте мое удивление! Вошел старый король в короне, со скипетром в руках! „Я слышал, как ты вспоминал историю моей жизни, — сказал он, — и это заставило меня явиться к тебе. Не услышу ли я от тебя какой-нибудь лжи? Тогда бы я успокоился!“ Придя в себя, я стал объяснять ему, что именно побудило меня рассказывать самому себе историю его жизни, и упомянул о „Трех днях из жизни игрока“. „Расскажи и мне эту пьесу! — сказал он. — Я охотник до страшных историй. Мне ведь самому на старости лет довелось стать страшилищем!“ Я начал рассказывать ему всю пьесу, сцену за сценой, и нарисовал полную картину изображенной в ней человеческой жизни. Тут лицо короля прояснилось, он схватил меня за руку и восторженно воскликнул: „Вот это ложь, сын мой! Ничего такого на свете не бывает! Теперь я спасен!“ И он исчез»^[112].