— Ты видишь, — спросила она, — эту прекрасную звезду такого чистого блеска?

— Слева, да? Рядом с другой, зеленоватой, поменьше?.. Их слишком много. Я не помню…

Они замолчали, глядя вверх, ослепленные, ощущая легкий трепет перед лицом этой всеумножавшейся неисчислимости светил. Из-за тысяч звезд в бесконечной глубине неба проступали все новые и новые тысячи. Это был непрерывный расцвет, неугасимый очаг миров, горящий ясным огнем самоцветных камней. Уже забелел Млечный Путь, развертывая атомы солнц, столь бесчисленных и далеких, что они только опоясывают небосвод лентой света.

— Мне делается жутко, — чуть слышно сказала Джастина.

И, опустив голову, чтобы больше не видеть небо, она перевела глаза на зияющую пустоту, казалось поглотившую Лондон.

Скрытые за домами огни делали его похожим на большое черное пятно с маленькими, едва блиставшими искорками света. В небе над городом была разлита непроглядная, ослепляющая мраком ночь. Громкий, несмолкающий голос города теперь звучал мягче и нежнее.

Джастина сидела у окна, облокотившись на подоконник. Необъятный простор города пробуждал в ее душе в вечерний час чувство глубокого молитвенного благоговения. Она никогда не относилась к глубоко верующим натурам. Порой погруженность Дэна в религию даже смешила и забавляла ее. Но теперь, после того, как ее брат принес свою жизнь в жертву единому всепоглощающему Богу, она воспринимала католическую веру совсем по-другому.

Громадная равнина, на которой располагался Лондон, в такие вечерние часы как будто ширилась. Грустью веяло от этих десяти миллионов жизней, терявшихся в сумерках. Потом, когда все звуки замирали, когда город терялся во мраке, сердце Джастины раскрывалось, и при виде этого царственного покоя она готова была разрыдаться. Иногда она даже чувствовала в себе потребность сложить руки и шептать молитвы. Жажда любви, вера, божественное самозабвение пронизывали ее трепетом. И тогда восход звезд потрясал ее священной радостью и ужасом.

В море мрака, расстилавшегося перед ними, блеснула искра. Это было где-то далеко, где-то в глубине бездны, где именно — никто не мог бы сказать. Одна за другой стали появляться другие искры, загорались огни в окнах на крышах и верхушках шпилей.

Они рождались в ночи внезапным резким проколом и оставались неподвижными, мигая, как звезды. Казалось, что это был новый восход светил, отражаемый поверхностью темного озера.

Вскоре искры вычертили двойную линию, начинавшуюся на Трафальгарской площади и уходившую легкими прыжками света в далекую глубину. Потом другие линии световых точек перерезали первую, обозначились кривые, раскинулось созвездие, странное и великолепное.

Джастина по-прежнему молчала, следя взглядом за этими мигающими точками, огни которых продолжали небо вниз от черты горизонта в бесконечность. Казалось, земля исчезла и со всех сторон открылась глубина небосвода.

И это снова вызывало у Джастины то страстное томление, которое овладело ею несколько минут назад, когда Большая Медведица начала медленно вращаться вокруг полярной оси. Зажигавшийся огнями город расстилался, задумчивый, печальный, бездонный, вея жуткими видениями небес, где роятся бесчисленные миры.

Исполненная некоторой грусти перед лицом этого прихода ночи, Джастина принялась следить за искрами, сверкавшими точно золотые блестки на темном плаще города.

Они умножались до бесконечности, напоминая перебегание огоньков по черному пеплу сожженной бумаги. Блестящие точки протягивались с севера на юг к сердцу города и дальше, на окраины. Они располагались очагами. Ярче всех светился Сити. Там был центр жизни, не утихавший ни на минуту. Джастина мысленно представила себе, как в многочисленных конторах и офисах сидят вспотевшие за день клерки и бесконечно накручивают диски телефонных аппаратов, выясняя курс ценных бумаг и акций, прогнозы роста капиталовложений и прочую ерунду.

От самых крупных очагов одновременно разлетались бесчисленные мелкие огоньки.

На Джастину напало поэтическое настроение. Она протянула руку и широким движением указала Лиону на раскинувшиеся дали.

— Ливень, ты только посмотри на это. Неужели мы не можем быть счастливы в таком городе?

Весь Лондон уже был освещен. Пляшущие огоньки усеяли мрак от одного края горизонта до другого, и теперь миллионы их звезд сияли неподвижно в ясности теплой весенней ночи. Ни единое дуновение ветерка, ни единый трепет не тревожил эти пятнышки света, казалось повисшие в пространстве. Они продолжали невидимый во тьме Лондон в глубины бесконечности, расширяя его до небосвода.

Внизу, над Парк-Лейн, чертящей ракетой падающей звезды прорезал тусклую ночь быстро убегающий свет — огни проехавшего автомобиля; в сиянии гигантских полос фонарей, напоминавших желтый туман, смутно различались чуть брезжущие фасады, группы деревьев, темно-зеленых, как на театральных декорациях.

На мостах, пересекавших Темзу, звезды скрещивались непрерывно. В то время, как под ними, вдоль ленты более густого мрака, вырисовывалось чудо — стая комет, золотые хвосты которых рассыпались дождем искр. Это в черных водах Темзы отражались горевшие на мостах фонари.

Дальше начиналось неведомое. Длинные изгибы реки обозначались двойной вереницей горящих фонарей, пересекаемых через равные промежутки другими вереницами. Казалось, что через Лондон пролегла световая лестница, утвердившись концами на краях неба в звездах. Огромные световые просеки уходили в разные стороны: это правильной чередой светил тянулись длинные лондонские улицы. Там переливались лучами целые плеяды звезд. Дальше Букингемский дворец, огромные башни Тауэра, скопления прибрежных зданий и дальше, в самой глубине громады соборов прорезались темными полосами, изредка разделяемые светившимися квадратами широких площадей.

Еще дальше, среди разбегавшихся во все стороны крыш, фонари рассеивались. Ничего нельзя было разобрать, только кое-где выступал провал улицы, поворот бульвара, пылающий квадрат перекрестка. На другом берегу реки, справа, отчетливо вырисовывались только громады новых небоскребов.

Вдоль длинных улиц жилых кварталов печально тянулись редкие фонари. За ними частыми огоньками, словно расплывчатым сиянием небесной туманности, горели другие многолюдные кварталы.

До самых предместий, по всему кругу горизонта, раскинулся муравейник фонарей и освещенных окон, наподобие пыли, заполнившей дали города мириадами солнц, планетами, атомами, недоступными для человеческого взора.

Здания утонули в этом море, хотя на их крышах горели фонари. Мгновениями можно было подумать, что это картина какого-то титанического празднества, какого-то блистающего иллюминацией циклопического здания с его лестницами, балюстрадами, окнами, фронтонами, террасами, всем его каменным миром, чьи необычные колоссальные формы обрисовывались мерцающими линиями фонарей.

Но основным, все возвращавшимся ощущением было ощущение рождения созвездий, непрерывного расширения неба.

Глаза Джастины вновь устремились вверх. Она обняла долгим взглядом сверкавшее огнями темное небо.

Красота этой ночи так взволновала ее, что она не находила слов. Так проходили минуты, складываясь в часы. Лион сидел рядом с ней, доставая из портсигара одну сигарету за другой.

Джастина даже не услышала, как стенные часы пробили три. Тусклый неверный свет начал струиться в окна. Маленькие облака цвета сажи стали незаметно возникать под звездами, на мгновения закрывая их.

Сквозь открытые окна виднелся Лондон, смутно расплывавшийся в начинавших подниматься кверху водяных парах. Дали стали теряться в низко стелившемся тумане.

Постепенно стало светать. В равномерном бледном свете, который покрывал темные крыши домов, Лондон был величественно одинок и грустен. Он казался обезлюдевшим, напоминая те города, что являются в кошмарах, в озарении мертвого светила.

Кое-где вдали уже начали поблескивать стекла зданий, словно полированные металлические зеркала. Ряды чистеньких и опрятных домов с бледными фасадами казались среди крыш бельем, разостланным после гигантской стирки и сохнувшим на рыжеватой траве лугов.