– Но почему ты не сказала о своём положении раньше? Почему скрывала?

– Я боюсь, что ты заберёшь его, как забрал Слэйд…

– А зачем мне его забирать от матери?

– Потому что ты принц, а я бывшая рабыня, твоя любовница. Разве ты позволишь низкой женщине воспитывать твоего отпрыска?

Принц опустил глаза и о чём-то задумался. Неожиданно он встал и начал одеваться. Уже набросив на плечи плащ, он повернулся и сказал:

– Ты очень плохого мнения о себе… Разве ты не слышала, как кличут тебя в городе? Мои слова о любви – не пустой звук. И чтобы доказать это и успокоить твои глупые страхи, я сделаю тебя принцессой.

Пока Льяна переваривала слова Альдрика, он ушёл, сердито хлопнув дверью. Льяна услышала лишь властный голос во дворе, скрип открываемых ворот и удаляющийся топот копыт.

Набросив на голые плечи покрывало, Льяна подошла к окну. Тёмно-фиолетовое безоблачное небо, как всегда, сверкало мириадами крупных и мелких звёзд, словно россыпью драгоценных камней, сияющих на тёмном бархате. Льяна подняла взор к сверкающему небосводу, и звёздный блеск отразился в наполненных слезами глазах. Девушка редко плакала, но интересное положение сделало её более чувствительной. Как у любой женщины в её положении, у неё легко менялось настроение, и даже сильная радость могла вызвать слёзы. Ссора с любимым расстроила. Она и верила, и боялась поверить последним словам. Наверное, он сказал их, чтобы успокоить её, усыпить бдительность. Но, что бы ни говорил Альдрик, правду или ложь, а она твёрдо решила: этого ребёнка у неё не отнимут. Если понадобится, она даже решится на побег: уйдёт в горы, в лес, на болота, и никто никогда не найдёт её…

Дверь тихонько скрипнула и Льяна обернулась, втайне надеясь, что это вернулся Альдрик. Но вошла Семар – старшая из рабынь-виолок. За последние месяцы Льяна и Семар очень сдружились, несмотря на разницу в возрасте. Виолка стала для Льяны вроде старшей сестры. Она рассказывала ей о виольской культуре и обычаях, религии и философии. Многое в виольской культуре нравилось впитландке, она с удовольствием переняла некоторые обычаи и верования. Виолки считали Льяну чуть ли не богиней, и называли Святой Лианной, искренне веря, что она земное воплощение их Богини-Матери, которой они поклонялись. Но уважение и благоговение не мешало виолкам относиться к госпоже, как к равной, но более умелой и опытной сестре. Виолки, даже не состоящие в кровном родстве, называли друг друга «сестра», и вели себя, как сёстры: ссорились, мирились, даже дрались иногда, но смертельные поединки были запрещены. Убийство сестры виолки считалось смертным грехом, таким же тяжёлым, как и нарушение клятвы верности.

– Я слышала ссору, – сказала Семар. – Он обидел тебя, регина?

Девушки называли Льяну «регина», что с их языка переводилось как «старшая, главная, вождь», а не «госпожа», как должны были обращаться слуги. Но Льяна не возражала. Такое обращение льстило.

Семар говорила с милым акцентом, но вполне понятно. Вообще, все виолки оказались очень способными и легко учились. За два месяца они не только освоили ассветский язык, но изучили все показанные Льяной приёмы раторрской борьбы. Обладая безграничным терпением и трудолюбием, они от рассвета до заката отрабатывали то или иное упражнение, пока не доводили его до совершенства. А, так как они от природы и, благодаря особому воспитанию, были сильнее и быстрее учительницы, то вскоре во многом её превзошли. Но это нисколько не уменьшало их уважения к регине, ведь учитель навсегда остаётся для ученика учителем, даже если тот со временем и превзойдёт наставника.

– Нет.

Льяна вытерла ладонью глаза и отвернулась, стыдясь невольных слёз.

– Ты плачешь… Ни один мужчина не стоит слёз женщины.

– Возможно, ты и права… Но я плачу не из-за него.

– Тогда почему?

– Не знаю, – пожала плечами Льяна. – В последнее время я стала такой плаксой… Наверное, это из-за маленького, – она нежно прижала к животу руку и ощутила лёгкий толчок в ладонь. – Он брыкается! – счастливо заулыбалась.

– Думаешь, это будет мальчик?

– Не знаю.

– Почему же ты говоришь «он»?

– Я имею в виду, ребёнок, малыш, дитя.

– Понятно… А кого ты сама хочешь?

– Мне всё равно. Буду рада и мальчику, и девочке.

– На Виоле у меня остались трое сыновей. К сожалению, Богиня-Мать не дала мне ни одной дочери… Раньше я сердилась на неё, а сейчас думаю, что это к лучшему: я не хотела бы, чтобы моя дочь росла сиротой.

Льяна уже знала, что дочери для виолок главнее сыновей. Девочка – наследница и продолжательница рода матери, а сын – досадный довесок. Мальчиков по достижении пятилетнего возраста отдавали отцу, который дальше воспитывал его сам, а дочь оставалась с матерью до совершеннолетия, которое наступало в шестнадцать лет. Потому Семар и не считала оставшихся на Виоле сыновей сиротами – они проживали с отцом в мужском селении.

Семар впервые заговорила о детях. Раньше Льяна и не подозревала, что виолка – трижды мать.

– Тебе не жалко сыновей? – спросила она.

– Почему я должна их жалеть? – искренне удивилась виолка. – Они мужчины и вырастут мужчинами.

– А мне до сих пор жаль отобранного сына…

– У тебя есть сын?

– Да… В шестнадцать лет я родила мальчика, но его отец забрал малыша прямо от моего лона… Я чуть с ума не сошла! Его воспитывает чужая женщина, которую он, возможно, называет мамой… Когда я думаю об этом, то готова убить!

– Не стоит так расстраиваться из-за мальчишки… Вот если бы это была дочь – тогда можно и нужно было бы свернуть наглецу шею. А сын и так принадлежит ему. Плохо, конечно, что он не знает родительницы, но на это, вероятно, была воля Богини-Матери. Если она захочет, то вернёт тебе сына, а если будет её воля, подарит сейчас дочь.

– Да… Девочка, это хорошо, – мечтательно произнесла Льяна.

– Если хочешь, я принесу жертву и попрошу Богиню-Мать, чтобы она послала тебе дочь.

– Если тебе не трудно, Семар… И если у меня родится дочь, я тоже принесу Богине жертву.

*

Несколько дней Альдрик не появлялся в домике на окраине, и от него не приходило никаких известий. Льяна терялась в догадках и сердилась, но не хотела унижаться и посылать гонца в дом лорда Брестона, чтобы узнать что-нибудь о возлюбленном. Она продолжала тренировки с виолками, и вообще, вела себя так, словно ничего не случилось: ходила на рынок, управляла домом и учила виолок приёмам раторрской борьбы. Она постоянно повторяла ученицам, что учиться никогда не поздно и не стыдно, и, если они узнают или увидят что-то новое, то пусть научатся этому.

Однажды на рынке Льяна увидела, как стражники поймали вора-карманника. Худенький тщедушный юноша успешно отбивался от стражей какой-то штуковиной, зажатой в руке, разбив нескольким воинам головы, и только наброшенная на драчуна сеть смогла его остановить.

Льяна подкупила сопровождавших воришку в тюрьму стражников и забрала его себе. Пообещав отпустить на все четыре стороны, она уговорила его научить и её так же драться. Воришка с удовольствием поделился со странной госпожой знаниями, рассказав о бате – деревянной колотушке для колки орехов, и показал несколько эффективных приёмов. Он также научил женщину управляться с шёлковым шнурком-удавкой, и не подозревая, что это нехитрое и неприметное оружие станет обязательным атрибутом будущей касты виолок-телохранителей, их фирменной фишкой, таким же обязательным и значащим, как меч и нож; и ни одна истинная виолка не выйдет из дома, не прицепив к поясу ножны и шнурок.

*

Наконец, после почти шестидневного молчания, Альдрик напомнил о себе. К дому Льяны прибыли роскошные носилки, и сопровождающий их слуга передал девушке небольшой сундук и запечатанный свиток, с личным оттиском принца Альдрика. Льяна с любопытством развернула письмо и прочла, что принц просит её надеть присланные одежды и прибыть в храм Небесных Покровителей. Уже догадываясь, но, ещё не веря окончательно, Льяна приказала виолкам переодеться в парадную одежду, взять оружие и сопровождать её к храму. Затем, выполняя просьбу принца, переоделась в роскошное платье, лежавшее в сундуке, и надела подаренные украшения. Волосы она спрятала под жемчужной шапочкой и подвела чёрной краской глаза. Прекрасная и сияющая, она взошла на носилки, восемь мускулистых рабов подняли их и быстрым шагом понесли по улице. Редкие прохожие оглядывались вслед процессии, но их удивляла не столько госпожа, восседающая на носилках, сколько девушки-рабыни, вооружённые мечами, как воины. Они шли вслед за носилками, одинаковые и бесстрастные, как статуи, поддерживающие крышу храма.